Нешкольный дневник

Примерно дня через три я сказал Кате:

— Что ты думаешь делать?

Мы с ней в кабаке сидели. Она только что от своего гинеколога, белая вся, трясущаяся, сигарету одну от другой прикуривала.

— А что тут делать? — отвечает. — Аборт, скорее всего, придется делать. Болит все.

— Ты не поняла. Я не о ребенке, я о Мефодии.

— А, о нем, — безразлично откликается она. — А что — о нем? Что я могу сделать? Этот козел мою жизнь перелопатил, но я сама виновата… зачем купилась, а? Я ведь сейчас сижу и думаю: наверно, будь какая-нибудь блестящая возможность, в сравнении с нынешними, я бы опять купилась, верно. Дура. Так что мне нечего на этого урода сетовать. Убить его, конечно, мало, но все равно…

— Не мало.

Она вздрагивает и на меня смотрит, ежась и вжимая голову в плечи, как от холода:

— Что?

— А что слышала, моя дорогая. Я не понимаю, почему такие самодовольные и трусливые твари, как этот Костик, вообще могут жить. Я с детства на таких насмотрелся. Был один такой Клепа, который сдавал внаем мою мать, а потом она пожаловалась, что он ее гнобит… ну и все.

— Что — ну и все?

— Убили его, Клепу этого. Он ее сутенером был. А Костик хуже любого сутенера. Потому что такие, как Геныч, хотя бы считают себя обязанными отвечать за тех, кто им доверился.

Это все, конечно, прекраснодушные переливания из пустого в порожнее, но тем не менее… я не знаю, Катя, но эту тварь надо прихлопнуть. Этого Мефодия.

Она тогда сжала губы и сказала:

— Я тоже так считаю. Но только ответь мне, Рома… ты что, вмазался, что ли?

— По зрачкам просекла? Да, героином задвинулся. Да маленький дозняк, всего-то с куб. Ничего, так спокойнее. Не подсяду, не волнуйся. Ты, само собой, знаешь, где он, Мефодий, живет? Он ведь один живет, насколько я знаю.

— Да, вроде как один. Только вот…

— Что — только? Он ведь не ожидает от нас такого шага. Пойдем проследим. Если будет один, то мы его…

— Если будет один, — повторила Катя.

Он был один. Он ничего подобного в самом деле не ожидал. Когда недовольно раскатил: «Кто-о?» — Катя спокойно (у этой девочки вообще была потрясающая для ее возраста и пола выдержка) ответила:

— Это я, Костик. Мне с тобой так… перемолвиться надо. Открой, пожалуйста.

— Пере… что? — бухнул за дверью его голос, а потом Мефодий все-таки открыл. Катя впорхнула в прихожую, я шагнул за ней следом. Сердце высоко подпрыгнуло, высоко, еще выше Кати, которая буквально бросилась на Костика… Мне в первый момент почему-то показалось, что она его хочет обнять. Ну, думаю, все, проняло девчонку на сентиментальность, дескать, любимый мой, родной, вот и я, твоя падшая, принимай меня такой, какая есть. Вся эта белиберда еще не успела протащиться в моем мозгу, как Катя взмахнула рукой и ударила Мефодия. Он огромный, он. даже не шатнулся, только голова дернулась и глаза выпучились ошеломленно… Наверно, у него на уровне рефлексов противодействие заложено, потому что он ответил через считанные доли секунды. Легко так, незначительно от махнулся, но удар Кате в живот попал, она упала. У нее и так страшные проблемы по женской части после той группозухи наклюнулись, а тут еще, еще — и как я увидел ее цепенеющее лицо, так что-то взорвалось во мне. Я и не думал, что во мне столько силы: я ударил его два раза, перехватил Мефодиеву ручищу в локте и на излом пустил — изо всех сил. Кость хрустнула, он взвыл и упал, ударившись головой о тумбочку. Я выхватил нож, который только что вот из кабака стащил, и целился ему под ребра, но в последнее мгновение ударил в ладонь. Насквозь. Пришпилил его к обувной тумбочке. Стало светло и остро, хотя за секунду до того как в тумане плыл. Картина страшная: Мефодий, оглушенный двумя ударами в башню, на полу распростерт, одна рука перебитой кистью висит, из второй кровища хлещет — а рядом Катя, в позе эмбриона, колени чуть ли не к лицу прижала, и видно, что боль жуткая. Дикая.

Я помог ей подняться, у нее глаза как две щелочки, а лицо белое. Вырвала нож из тумбочки, нацелилась и ударила. Кажется, до того, как она его ударила, Мефодий завыл и пустил гряз-iryio слезу, просил не убивать, обещал дать денег и вообще… У нее были не глаза, а одна сплошная ненависть.

Два удара — и все. Последний удар почти что я нанес — я сжал пальцы на ноже поверх ее руки и — под сердце. Все.

Как уходили, я почти не помню. Знаю, что о безопасности я почти не беспокоился, нож бросил в канализацию, а Катьку практически дотащил до больницы, — больница, к счастью, недалеко была. И в приемную — время-то уже было чуть ли не за полночь.

Ночевал я в больнице, на уголке. А уже под утро вышел врач и сказал мне, что у Катьки выкидыш и она без сознания. Я уже и сам практически без сознания был, трясло меня, как же — человека, можно сказать, собственными руками убил, к тому же не спал и не ел я ничего уже много часов плюс отходняк Я же «геру» пивцом по дури лакирнул, а кто знает, тот мне не позавидует: выпить пива поверх «геры» — это все равно что сильное рвотное принять. Так что выворотило меня в больничном туалете до кишок, до желчи и спазмов в желудке. А когда наутро узнал, что Катьку — в стационар, то пошел домой, где и наткнулся на соседа Витьку-токаря. Он и сказал, что ко мне братва наведывалась рано утром.

У меня ноги подкосились. Все-таки наследил или срисовали меня как-то! Срисовали!! Черт! Если меня срисовали, так и Катьку наверняка, а она в больнице! Ее же там могут разыскать без особого труда, и если они уверены, что она с Мефодиевой мокрухой в подвязке, то все — замочат! Я хотел было бежать обратно, но у меня прямо на лестничной клетке ноги подкосились, и я понял, что идти не могу. Слабость кошмарная, Витька-токарь меня в квартиру мою втолкнул, на диванчик уложил и ушел, дверью хлопнул.

И я вырубился. Как закрыл глаза, так и провалился в какое-то дурно пахнущее варево без дна и покрышки, с багровыми кругами перед глазами.

А когда открыл глаза, первое, что я увидел, это ментовскую фуражку, любопытствующий рыбий взгляд, и слова услышал — дежурные, леденящие, ментовские:

— Светлов Роман — это вы будете, не так ли?

Блядство по уставу

Тот, кто наивно полагает, что ряды Российской армии в половом вопросе представляют собой исключительно набор онанистов, разбитых на взводы, роты и батальоны, как бараны на отары, — так это напрасно. И кто думает, что в армии неуставное половое влечение под бромчиком и ударным рукоблудием в сортире на фото сисястой шлюшки конвульсирует и никак не хочет умирать, а в голове кружатся скромные прелести оставшейся на гражданке гражданки, девчонки с соседнего двора, — так это все не так и совсем по-другому. Проблема с женским полом в армии вполне решаема, и в этом смысле чрезвычайно напоминает ту же проблему среди штатских. Пример?

Да пожалуйста! Человек, срочно захотевший общения с женским полом, желающий форсировать события до постельной фазы, минуя всякие там букетно-конфетные стадии, звонит в эскорт-фирму. Может, ему бабы не дают, может, времени мало или еще что. Но нет у него под рукой и прочими органами бабы. Ну нет! И в армии та же проблема, но если у условного гражданина, которому никто не дает, женщины под окном ходят, то у солдата перед глазами разве что взводный маячит. А женщин нет! Как нет и возможности снять девочку. Ну не предусмотрено их в казарме по уставу — ни девочек, ни возможностей соответствующих! И все по отработанной схеме: «Опять весна, опять грачи, опять не даст, опять дрочи». А я вот эту схему в армии обошел. Как, думаю, и многие научились делать это.

Но обо всем по порядку. Какая армия, можно задаться вопросом, если тюрьма за мокруху по тебе плачет? Если открываешь глаза и вполне закономерно видишь перед собой пару ментов с рожами особого назначения и соответствующими намерениями? А вот так. Оказывается, они пришли за мной совсем по другому поводу. Не из-за убийства Костика-Мефодия. За Мефодия они, наверно, спасибо бы сказали, если неофициально.