Банда 5 (сборник)

В общем, можно было опознать, можно. Тем более что портрет оказался в руках людей не совсем бестолковых.

В то же утро Илья Ильич Огородников тоже узнал — ищут Петровича. Что делать, все мы люди, все связаны какими-то обязательствами, нуждаемся в помощи и стараемся отблагодарить людей, которые нам эту помощь оказывают, или задобрить тех, на чью помощь надеемся, когда прижмет, когда станет невмоготу, когда обложат нас обстоятельства круто и, кажется, навсегда.

Вот и Илья Ильич дождался утреннего звонка.

Звонил человек с хорошим, добрым голосом, уважительно и достойно, как бы между прочим. И по принятому обычаю, звонил, не называя ни своего имени, ни имени человека, с кем разговаривал.

— Здравствуйте. — В голосе его была улыбка. — Меня еще можно узнать?

— Ха! — воскликнул Огородников обрадованно, потому что этот человек не звонил по пустякам, а если уж объявлялся, то по делу, по срочному и важному. — Да я тебя узнаю средь ночи! Как жизнь, как успехи? Что нового в большом мире?

— Да как... Ковыряемся помаленьку... Там стрельнет, там защемит, там кольнет... Как это говорят... Если в пятьдесят просыпаешься и ничего не болит, значит, ты мертв.

— Нет, — быстро ответил Огородников, словно опасался, что сказанное относится и к нему. Я, слава Богу, еще жив!

— Значит, где-то в организме постреливает?

— Сейчас постреливает не только в организме. — Огородников без нажима переводил разговор в нужное направление.

— Потому-то мы все и живы! — рассмеялся собеседник. — Там на трассе пальнуло, там в подвале бабахнуло...

— Слышал!

— Как-то я был у тебя в гостях... Помнишь, мы говорили о квартирных делах... И застал одного человечка...

— Напомни! — настораживаясь, сказал Огородников.

— Пожилой такой, сумрачный, молчаливый... У него тоже были какие-то неприятности... Улыбается он как-то странно, по-собачьи... Не то пасть от жары раскрыл, не то вспомнил что-то трепетное... Ну? — улыбался собеседник. — Непричесанный, весь в морщинах...

— Вспомнил! — Огородников только сейчас понял, что речь идет о Петровиче. — Вспомнил, как же! Не то его выселяли, не то какие-то дачные нестыковки...

— Вот-вот! Не знаешь, где он сейчас?

— Понятия не имею!

— Его сейчас многие ищут.

— Давно?

— С утра! — рассмеялся собеседник. — И наша контора, и соседняя... Где-то он засветился три дня назад.

— Надо же! — воскликнул Огородников. — А я уж и забыл, как он выглядит!

— Скоро по телевизору покажут, вспомнишь!

— Что же он там, петь будет? У него вроде неплохой голос, негромкий, но выразительный.

— И споет, и спляшет, и нашим, и вашим.

— Как все меняется, как течет жизнь! — воскликнул Огородников нечто незначащее. Он уже заранее видел свои слова отпечатанными на следовательской машинке и предъявленными ему для подписи. Это стало привычкой — с кем бы ни разговаривал, он сразу готов был отвечать следователю по поводу каждого произнесенного слова.

— У кого течет, у кого вытекает, — грустно заметил собеседник, но и эти вроде бы незначащие слова были полны зловещего смысла — обречен, дескать, Петрович, окольцован, и спасения ему нет, жизнь его вытекает, последние часы остаются.

— Ладно, старик, ты звони, не забывай, — весело сказал Огородников.

— Будь здоров! — И собеседник повесил трубку.

Огородников положил трубку и невольно обратил внимание на влажные пятна на гладкой пластмассе — его ладонь была мокрой. Из разговора он понял одно — надо спасаться.

Срочно.

Сию секунду.

С этого вот самого момента.

Засветился Петрович.

Как же они на него вышли? Уж такой опытный, такой непробиваемый!

Работают ребята, неплохо работают...

Шустры...

Так что же мы имеем?

Афганец будет молчать. С дыркой в голове много не скажешь. Правда, этот амбал из милиции сказал, что Афганец вел записи... Во дурак-то, во дурак!

Вобла... Будет он молчать, если выживет? Не будет. Столько вывалит из себя дерьма, столько вывалит вонючей своей блевотины... Ах, паскуда, ах, какая паскудина... Не смог хлопнуть этого недомерка! Наверняка начал деньги требовать, на деньгах и погорел!

Сам того не подозревая, Огородников попал в самую точку, видимо, хорошо знал Воблу. Уж если тому приходилось кого заваливать, то он всегда, всегда при этом старался с жертвы еще и деньги получить. До сих пор удавалось, а теперь вот сорвалось. Получил вилы в бок.

И поделом.

Теперь Петрович...

Будет Петрович молчать?

Не будет Петрович молчать. Последний их разговор, который Огородников помнил до последнего слова, убеждал его твердо и окончательно — заложит Петрович. Не из слабости, не из страха и желания смягчить свою вину, нет, заложит спокойно и убежденно. А если посадят, он еще и руку приложит, по уголовным своим каналам пустит слух — за что сидел Огородников первый и единственный раз в своей жизни, за малолеток сидел. И жизнь после этого у Огородникова начнется еще та...

Вывод?

А вывод может быть только один...

Эту мысль Огородников додумать не успел — зазвонил телефон.

— Илья Ильич? — раздался в трубке вкрадчивый голос.

— Ну?

— Простите, я разговариваю с адвокатом Огородниковым? — Голос оставался таким же вкрадчивым, но потянуло, потянуло из трубки холодом. Понял Огородников по тому, как выстроены слова, как непробиваемо спокоен остался собеседник после его грубоватого «Ну?», как неуязвимо выстроил он свой второй вопрос...

Это была натасканная чиновничья цепкость.

— Да, это я, — сдержанно произнес Огородников, давая понять, что звонок неуместен, что он занят и рассчитывать на долгий разговор собеседнику не следует. Однако на того холодный тон, похоже, не произвел ровно никакого впечатления.

— О! — радостно закричал он в трубку. — Наконец-то! Несколько дней пробиваюсь к вам, Илья Ильич, и все никак, все никак! И вот, услышав ваш голос, я понял, что день мой начинается не самым худшим образом! Видите ли, когда звонишь по какому-то номеру...

— Простите, вы кто?

— Я не представился? Какой ужас! Какой кошмар! Это моя вина! Простите, великодушно, но этому есть объяснение. Когда я звонил вам несколько раз на день, я мысленно так часто представлялся вам, что решил, будто уже и в самом деле...

— Так кто же вы?

— Фамилия моя Пафнутьев. Зовут Павел Николаевич. Да, правильно, я не оговорился, Павел Николаевич Пафнутьев.

— Слушаю вас, Павел Николаевич.

— Работаю я в прокуратуре. Начальником следственного отдела. Вы меня хорошо слышите? — спросил Пафнутьев, уловив на том конце провода какой-то невнятный звук.

— Да, я слышу вас, Павел Николаевич. — В голосе Огородникова не осталось никакого величия и недоступности. Впрочем, какое величие, в его голосе не осталось ничего. Мертвый, без всякого выражения голос.

— Повидаться бы, Илья Ильич! — продолжал радостно кричать в трубку Пафнутьев.

— Всегда рад.

— Как у вас сегодня со временем? — спросил Пафнутьев со всей уважительностью, но это нисколько не утешило Огородникова, он и сам неплохо владел подобными канцелярскими оборотами. За всей этой показной обходительностью, как камни в траве, таились жесткость, непреклонность, а то и самая обыкновенная угроза, причем не показная, настоящая угроза.

— Как всегда, Павел Николаевич, как всегда. — Огородников справился с неожиданностью, взял себя в руки и вписался в разговор, с трудом поймав нужную нотку. Теперь он готов был говорить долго, подробно и бестолково.

— В каком смысле?

— В том смысле, что со временем тяжело, более того, времени у меня вовсе нет.

— Совсем-совсем? — удивился Пафнутьев.

— Павел Николаевич, давайте откровенно. — Огородников решил, что небольшая разведка не помешает. — По телевидению все городские новости начинаются и заканчиваются сообщениями о кошмарном убийстве, которое произошло несколько дней назад. Начальник милиции докладывает обстановку. Объявили, что не сегодня завтра выступит представитель прокуратуры... Уж не вы ли это будете?