Брызги шампанского

Таран развел руками:

– Слово, даже честное, к делу не пришьешь. Отвечать, Гена, за эти запрещенные игрушки придется тебе.

– Надо – отвечу, – обреченным голосом сказал Крупенин.

– А что за карабин у Гусянова был?

– Нормальный, с оптикой.

– Где он его прятал?

– Не знаю. Поищите или в квартире, или в гараже.

– Поищем. Гусянов тесно общался с Молькиным?

– Вован, в основном, на уровне «здравствуй – до свидания», а батяня его, бывало, по часу и больше просиживал в кабинете у Рудольфа.

– Какие общие дела их связывают?

– Наверно, коммерция. Оба на бизнесе помешались.

– А ваша братва чем в «Кульбите» занимается?

«Крышу» обеспечиваем да с неплательщиками работаем.

– Иными словами, долги выколачиваете?

– Без насилия. В основном, стараемся убеждением доходить до сознания. Деньги у всех коммерсантов в кубышках есть, но под видом государственных неплатежей распоясались гады. Не хотят добровольно платить за реализованную продукцию. Приходится воспитывать, как неразумных детей.

– И сколько, если не секрет, вам Рудольф платит за «воспитательную» работу?

– В зависимости от дохода. Бывает, по три «лимона» отстегивает в месяц.

– На всю братву или каждому?

– Каждому, разумеется.

– У вас там вакансий нет?

– Это Рудольф решает. А что?

– Интересная мысль появилась… Не снять ли мне подполковничьи погоны да устроиться в «Кульбит» рядовым братком, чтобы, не напрягая мозги, огребать по три миллиона в месяц?..

Крупенин натянуто усмехнулся:

– Шутите, Анатолий Викторович.

– Шучу, Гена, – тоже с усмешкой ответил Таран и, вздохнув, добавил: – Но в каждой шутке, говорят, доля правды есть.

– Откуда Гусянов-старший узнал, что его сын погиб на охоте? – спросил Крупенина Бирюков.

– Когда утром в субботу омоновцы шмонали мою машину, там подвернулся знакомый парень. Я шепнул ему, чтобы быстренько сообщил о случившемся Рудольфу Молькину. Тот, наверно, и протелефонил батяне Вована.

Стараясь насколько можно подробнее разобраться с происшествием на лугах, Бирюков неожиданно спросил:

– Почему последний раз вы с Гусяновым поехали в Раздольное не в его джипе, как ездили раньше, а в вашей старенькой машине?

Крупенин вроде бы удивился такому вопросу, однако ответил спокойно:

– Вован сказал, что у джипа двигатель забарахлил.

– А ехать надо было срочно?

– Деньги за пистолет он пообещал мне отдать, ну и еще в долг – до десяти «лимонов».

– И когда отдал?

– Сразу, как приехали, Вован встретился с отцом. Через полчаса вручил мне «бабки», и мы засели в таверне. Там еще два раздоленских мужика к нам присосались.

– О чем Гусянов с ними говорил?

– О каких-то земельных паях. Мужики, нахлебавшись шампанского, стали бить себя в грудь кулаками, убеждая Вована, что никуда со своей землей рыпаться не будут и что, мол, Семен Максимович Гусянов – их лучший друг и кормилец. В общем, как я понял, это была наболевшая проблема Семена Максимовича.

– А у Владимира Семеновича своих «наболевших» проблем в Раздольном не было?

– Вроде бы, нет.

– Какой же «заказ» вы с ним собирались выполнить после застолья в таверне?

– Заказ?.. – Крупенин вскинул глаза на Бирюкова и сразу потупился. – Вован при Лизе терял голову. Чтобы он чрезмерно не глушил шампанское и не пустозвонил, я старался охладить его пыл.

– На вашем языке слово «заказ» имеет совсем не охлаждающий смысл.

После неудачных попыток увильнуть от ответа Крупенин признался, что, передавая ему деньги, Гусянов сказал, будто взял их у отца для одного человека. «Почему же мне отдал?» – спросил Крупенин. Вован усмехнулся: «Зачем дарить такие козырные „бабки“ какому-то дяде? Мы сами с тобой выполним батянин заказ и поимеем на этом нешуточный интерес. Тебе долг не придется возвращать, и у меня жирный наварчик останется». Крупенин посчитал, что речь идет о каком-то пустяковом деле. Только после всего случившегося он сообразил, что за пустяки миллионы не платят.

– Трудно поверить, что в этой истории вы были безучастным созерцателем, – сказал Бирюков. – Наверняка ведь поинтересовались у Гусянова, какая причина потянула его ночью на луга…

– Поинтересовался, – после затяжного молчания мрачно ответил Крупенин. – Вован объяснил, что договорился о встрече там с мужиком, которому предназначались деньги.

– Значит, он заранее спланировал вместо денег рассчитаться пулей?

– Может быть, и так, но, возможно, и с каким-то Андрюхой хотел учинить разборку.

– С братом Лизы?

– Не знаю. Просто Вован часто упоминал это имя.

– В каком смысле?

– Вроде бы на армейской службе они дружили, а потом врагами стали. Надо, мол, с Андрюхой круто поговорить, чтобы не задирал нос.

– А о Богдане Куделькине Гусянов не заводил разговоров?

– Это фермер?

– Да.

– О нем Вован говорил в таверне с подсевшими к нашему столу мужиками. Но выяснять отношения с ним вроде бы не собирался. В основном убеждал мужиков, что фермер вот-вот разорится. Если, мол, они перекинутся со своей землей к нему, то скоро станут босяками и пойдут с котомками по миру.

Других, заслуживающих внимания сведений ни Бирюков, ни Таран от Крупенина не получили. Чувствовалось, что он знает намного больше рассказанного, однако старается всячески выгородить себя из неприятной истории и свалить всю вину на Гусянова.

Таран вызвал из изолятора конвойного. В ожидании, пока тот придет, сказал:

– Везучий ты, Гена. В прошлом году пуля, сразившая Падунского, тебе лишь щеку подпортила. В этот раз неведомый стрелок пожалел. Только пальчики отсек, чтобы ты больше не ввязывался в авантюрные дела.

– Пожалел волк кобылу… – Крупенин болезненно скривил лицо. – Какая теперь жизнь будет с культей? Лучше бы он, гад, замочил меня вместе с Вованом.

– Напрасно горячишься. По словам известного поэта, в этой жизни умереть нетрудно, сделать жизнь значительно трудней…

Крупенин покосился на скрипнувшую дверь. Увидев пришедшего за ним сержанта-конвоира, он с явным облегчением поднялся и, придерживая здоровой рукой прижатую к груди забинтованную, молча вышел из следственной комнаты.