Человек семьи

– Да, – сказал он. – Да, я тоже люблю тебя. До встречи.

Он повесил трубку.

Вовремя бритья Пат пытался вспомнить события прошедшего вечера. Никогда в жизни он не напивался до такой степени, чтобы настолько отключиться, и только смутно ощущал какое-то неудобство, пытаясь вспомнить вчерашние события. Помнил, что заходил к Луи, а затем, спотыкаясь, добрался до "Белой лошади". Затем позвонил Китти, и они из-за чего-то поссорились. Последующие события помнил весьма туманно, но он был там точно, а потом, кажется, ему приснился какой-то сон.

И вдруг Пат вспомнил, что в квартире у Китти появился Реган Дойл. И они подрались; правда, в основном дрался Дойл. Пат просто поднимал руки вверх и защищался. А затем вынул пистолет и выстрелил. Он вспомнил оглушительный звук.

Далее он не смог восстановить в памяти ничего, за исключением того, что проснулся от холода в темном холле Китти. Помнил, что поймал такси, чтобы проехать всего несколько кварталов, и, спотыкаясь, вошел в лифт.

Закончив бритье, Пат надел брюки и позвонил Китти но никто не ответил. Он снова подошел к зеркалу и осмотрел свежевыбритое лицо. Его десна воспалилась, а один из дальних зубов слева, казалось, качался. Внутренняя полость рта покрылась шрамами и порезами. Левая челюсть воспалилась и распухла. Очевидно, кто-то нанес ему сильный удар правой рукой. Должно быть, Дойл. Глаз тоже распух, но, к счастью, синяк пока не появился. Плечи болели так, как будто по ним молотили большими молотами; кроме того, он чувствовал острую боль справа, как будто было сломано ребро. Ладно, если кто-либо спросит, он всегда сможет сказать, что у него возникли трудности при задержании преступника. Одно преимущество в профессии копа было несомненным – всегда можно было правдоподобно объяснить вещи, подобные этим. Когда он выходил из дома, швейцар Олли передал ему коричневый бумажный пакет.

– Какой-то мужчина оставил для вас этот пакет сегодня утром, – сказал Олли. – Велел передать, когда вы будете выходить из дома.

Пат взял увесистый пакет из рук швейцара и поблагодарил его. Один из лимузинов "флитвуд" Мэсси ожидал его у дверей. За рулем сидел Томми, плотный молчаливый шофер, отвозивший Пата и семью Марсери в ресторан Дьюка в самом начале, много лет тому назад. За эти пять лет Томми мало изменился, разве что отрастил более длинные волосы, а на шее, с правой стороны, над линией воротничка у него появился глубокий шрам, как будто след от зубчатого ножа.

– Сегодня большой праздник, да? – сказал Томми, и Пат понял, что к нему уже относятся с уважением, как к хозяину.

– Точно, – ответил он и поглубже сел на мягкое серое сиденье в чехле, оставив закрытым стекло, разделяющее его и шофера, – сегодняшний день не располагал к беседе.

Пат разорвал пакет и обнаружил свой личный "смитт-и-вессон", который Дойл отобрал у него прошлой ночью. Записки не было, а револьвер был разряжен. Он подумал о том, что надо будет его вычистить завтра, так как вспомнил, что дважды стрелял из него в прошлую ночь. Он засунул его в кобуру, которую автоматически пристегнул к поясу, одевая утром джинсы.

По пути к верховью реки он откинулся на спинку сиденья лимузина и попытался очистить голову от неприятных воспоминаний. Когда они доехали до ворот дома в Ривердейле, там уже были запаркованы несколько лимузинов, а кроме того, стоял грузовик фирмы "Конкурс" – поставщика обедов. Из другого грузовика выгружали складные стулья и столы.

Эсперанца встречала его у дверей. Горничная провела его в большую светлую спальню на втором этаже с окнами, смотрящими в глубь сада. Сквозь окно он увидел огромный полосатый тент со столами, уставленными посудой и цветами.

На кровати в пластиковом мешке для одежды лежал его бледно-голубой клубный пиджак, вечерние синие брюки, строгая рубашка, синий вечерний галстук и запонки. Все было продумано, за исключением нижнего белья. Две-три недели тому назад с него сняли мерку, а потом все сшитое подогнали по фигуре.

Пату пришлось повозиться с упаковками запонок и подтяжек, так как он не надевал ни то, ни другое ни разу в жизни. К счастью, галстук-бабочку надо было только застегнуть под воротником рубашки. В соседней ванной комнате стояло зеркало во весь рост. Закончив одеваться и причесав волосы, Пат внимательно осмотрел себя со всех сторон и решил, что похож на Хэмфри Боггарта в "Касабланке". Сейчас он мог вообразить себя проходящим через казино, выпивающим большие кружки пива и расшвыривающим по сторонам пьяных. Пат никогда раньше не был уверен в том, что ему нравится собственная внешность, но теперь был вполне удовлетворен своим видом. Когда он поворачивался к зеркалу правым боком, то шишка на подбородке и опухший глаз становились практически незаметными.

Пиджак был длинным – достигал кончиков пальцев, а брюки – широкими у коленей в модном стиле, постепенно сужаясь книзу до консервативных пяти дюймов у обшлага. Кушак каштанового цвета охватывал его тонкую, крепкую талию.

– Пат Конте, – сказал он самому себе в зеркало, – тебе следовало стать актером, а не копом.

Теперь, невзирая на сумятицу в уме по поводу вчерашнего вечера и чувство тошноты, преследовавшее его весь день, он чувствовал себя прекрасно. Он знал уже абсолютно достоверно, что выбрался из лачуг навсегда. Теперь двигаться можно было только наверх, и вскоре он сможет позволить себе не терпеть никакого дерьма практически ни от кого. Если даже ему и придется стерпеть иногда немного, то только потому, что поднимется выше, даже если не знал наверняка, куда именно.

Послышался громкий стук в дверь:

– Эй, Паскуалино! Выходи. Спустись и пропусти рюмочку. Поговори с нами.

Это был отец Раймундо. Пат не видел его уже несколько недель и чувствовал себя несколько виноватым.

– Сейчас спущусь. Налейте мне скотча с содовой.

Мужская часть семьи – Артур, отец Раймундо, Дон Антонио и Сэм – уже ожидали Пата, собравшись в библиотеке. Артур и Сэм были также в бледно-голубых пиджаках. Дон Антонио надел свой полосатый костюм с широкими лацканами и жилет с черным галстуком, как будто собирался на похороны. Отец Раймундо был в белом льняном костюме и белой сутане. Сэм налил всем, и мужчины подняли бокалы с приглушенным тостом: "Ваше здоровье!"

– Ну, Сэм, – сказал отец Раймундо, – это большой день, не так ли? Впервые я чувствую себя не просто Отцом Раймундо, а настоящим отцом. Так я ощущаю себя в отношении мальчика. Он – хороший малыш. Ты не делаешь ошибки. Правильно я говорю, Артур?

Артур кивнул:

– Я думаю, в нем есть нечто особенное. Он честолюбив, он умен и он тверд, весьма тверд.

– Как тебе кажется, – спросил Сэм, – он понимает что-то в отношении Семьи?

Артур рассмеялся:

– Он – один из нас. Пат вырос среди нас. Он – сицилиец. Его родители приехали из Сицилии. Мог ли он вырасти и так и не узнать, что здесь происходит? Конечно, я никогда не рассказывал ему ничего, когда, просил что-то сделать, но он все знает. Уверен, что знает. Если бы я все ему подробно растолковывал, он никогда не стал бы тем парнем, который вам нужен.

– Да, – подтвердил Дон Антонио. – Он кажется весьма смышленым. Умен. Знает, как нужно разговаривать. Кроме того, уважает старших. Но я постоянно задаюсь вопросом, почему мы сделали его сыщиком? Я не хотел бы никого оскорблять, Артур. Прекрасно, что работаешь на нас в полиции, но есть масса важных дел, которые тоже следует выполнять. Мы нуждаемся в людях, которым можно довериться.

– В том-то и дело, – подхватил Сэм. – Именно в этом, Энтони. Мы научились делать множество дел в этой стране. Я узнал очень многое. Я посещал школу. Думаю, она принесла мне большую пользу. Вначале все наши люди восставали против школы. Хотели все жить по соседству и защищать друг друга. Но теперь они растут, выезжают из привычных мест в город. Я живу здесь.

Он обвел жестом богато меблированную комнату с кожаной обивкой и сверкающими деревянными панелями.

– Это окружение сильно отличается от домов на Малбери-стрит. Правильно?