Спрячь. Ищи. Найди. Продай

— Нет, ничего другого ценного не нашел. Все остальное было бесполезным хламом.

— А каких-нибудь документов, записок, дневников или что-либо в этом роде от твоего деда не осталось? Хоть какую-то зацепку найти.

— В его доме был один шкафчик с бумагами, но я не помню, чтобы там были документы, связанные с произведениями искусства. Я в следующий раз как поеду туда, может даже завтра, снова проверю, хотя это маловероятно.

— Ну, проверить не грех, мало ли что. Я картину отнесу в музей в понедельник.

Ужин вскоре закончился и супруги Хоман, прихватив с собой загадочную картину, попрощались со своими друзьями и, поблагодарив их за гостеприимство, вышли на тесный тротуар перед домом, подсвечиваемый бледным сиянием уличного фонаря.

— Как думаешь, это и вправду может оказаться подлинником? — спросила Анита, пристегиваясь ремнем безопасности.

— Чем черт не шутит. Мне было бы интереснее выяснить, как этот рисунок оказался у деда Яна. Я не удивлюсь, если окажется, что картина когда-то была украдена. Если, конечно, это подлинник. В таком случае напрашивается резонный вопрос, почему ее бросили на чердак, а не попытались, к примеру, продать. Не знаю, Анита, сначала нужно удостовериться, что это не подделка, а потом уже ломать голову, откуда она взялась… — тронувшись с места, объяснил Альберт.

— А если выяснится, что картина ворованная или фальшивая, у Яна из-за этого не будет проблем с полицией?

— Проблемы могут возникнуть, если попытаться продать картину, не выяснив, кто ее настоящий владелец. Если экспертиза покажет, что ее рисовал сам Эус, Ян ее просто сдаст государству, и ему выплатят половину ее рыночной стоимости. Конечно, он деньги сразу не получит, сначала специальная комиссия должна исследовать картину, выяснить, есть ли у нее владелец, определить ее рыночную стоимость и так далее.

— И сколько времени это может занять, Альберт?

— Ну, — задумался Альберт, поглядывая в зеркала заднего вида, — минимум два месяца, но это в лучшем случае. Если объявится владелец, то процедура затянется, тогда можно и год прождать. Вариантов много… Кстати, у Норы хорошо получается рыбный салат, ты чего-то меня такими яствами давно не баловала.

— Ты еще скажи, что я готовить не умею, — с легким недовольством в голосе ответила Анита, услышав, что ее кулинарные умения подвергаются сомнениям. — Неделю назад я, если мне не изменяет память, тебе пирог испекла. Тогда претензий ты не высказывал.

— Нормальный был пирог, я ничего не говорю…

— Нормальный и все?

— Превосходный, превосходный! Чего ты в бутылку сразу лезешь-то?

— А тебе что ни приготовь, ты все равно ворчишь. Лучше бы подумал, как немного похудеть, а то ты уже в брюки еле влезаешь.

— Это не я толстею, это ткань от стирки садится.

— Ага, кому-то другому эти сказки рассказывай.

Минут через пять задушевный диалог супругов Хоман закончился, так как семейный автомобиль подъехал к их двухэтажному дому. Альберт оставил машину в гараже и, забрав объемистый бумажный пакет, в который была завернута картина его друга, зашел в дом.

3

Дверь кабинета распахнулась, и на пороге показался высокий, полноватый мужчина с округлым светлым лицом, с черными, короткими волосами, в очках, одетый в белую рубашку с засученными рукавами, заправленную в бежевые брюки. Левой рукой он сжимал черный пиджак, а в правой руке у него болтался бумажный пакет, в котором был упакован крупный предмет прямоугольной формы. Этот мужчина был ни кто иной, как Альберт Хоман.

— Привет, Борис, я картину принес, — Альберт зашел в кабинет, закрыл за собой дверь и, оставив пиджак на кушетке у стены, начал распаковывать содержимое пакета.

— Привет, Альберт, давай посмотрим, что у тебя. Я потом на обеденный перерыв собираюсь, — Борис Ховац, возглавлявший отдел научно-технической экспертизы НАМСИ, стоял лицом к шкафу за своим рабочим столом и перебирал папки с документами.

— Нам нужно выяснить, что это — подделка или неизвестная работа знаменитого Эуса.

— И где ты нашел эту неизвестную работу? — Ховац встал посреди комнаты и взял из рук своего коллеги картину.

— Один мой друг ее на чердаке дедовского дома случайно нашел, когда разбирал хлам. Стиль очень сильно напоминает Эуса, правда?

— Так, на первый взгляд, сходство есть. Говоришь, она на каком-то чердаке лежала? Обычно к картинам Эуса относятся более бережно, если они, конечно, подлинники, — улыбнулся Борис, хмуря жидкие темно-русые брови и вглядываясь в изображение обнаженной девушки.

— Да, и я так подумал, но мало ли что? Ты на подпись посмотри, и на приписку. Вряд ли бы над подделкой так постарались. И на раму погляди. Не все тут так просто, я думаю.

— Да, задал ты мне загадку, Альберт. Надо бы и мне на моем чердаке порыться, может какой-нибудь Рембрандт отыщется.

— Не, ну, я серьезно говорю, что мешает ее проверить? Видно ведь, что это дело рук профессионала.

— Значит, как я понял, никакого провенанса [1] у нее нет?

— Нет, ничего нет. Друг сказал, что она была в тряпку завернута и все.

— Ну, я экспертизу проведу, но ты, все-таки, не будь чересчур оптимистом — у картины провенанса нет, нашли ее в мусоре, как она туда попала, одному богу известно — история слишком мутная получается. Я допускаю и то, что ее могли украсть, поэтому нужно и в архивах порыться. У меня работы как поубавится, я ей и займусь. У твоего друга, надеюсь, не горит?

— Нет, не горит, Борис. Когда сможешь, тогда ей и займись. Я его предупрежу.

— Ну, хорошо. Кстати, а чем занимался дед твоего друга? К искусству он какое-либо отношение имел?

— Нет, сначала шахтером работал, потом плотником, или что-то такое. К искусству он отношения не имел.

— А где нашли картину? В Калиопе?

— Нет, в Фарбелене.

— Фарбелен? — Ховац почесал облысевшую макушку, вспоминая, где находится этот город. — Да, я припоминаю, где это.

— До него от Калиопы километров тридцать, не больше.

— Да, я догадался. Ну, ладно, я пока эту картину спрячу в сейф, в надежное место, а потом, при первой возможности, сделаю экспертизу. Знаешь, мне самому стало интересно, подлинником ли окажется твоя картина или подделкой, — сказал Борис, открывая дверцу деревянного шкафа, стоящего у стены напротив его стола, в котором был вмонтирован стальной сейф.

— Тебе раньше не доводилось делать экспертизы работ Эуса?

— Нет, не доводилось, — покачал головой Ховац, закрывая на ключ несгораемый ящик, — его работы мне пока ни разу не попадались. Да и я давно не слышал ни о каких утерянных или неизвестных картинах, подписанных Эусом. Пару лет назад на одном частном аукционе всплыла какая-то картина, якобы принадлежавшая его кисти, но позднее оказалось, что это фальшивка, причем не слишком высокого качества.

— Представь себе, если это окажется подлинником. Шуму-то будет…

— Да уж, будет, что внукам рассказать, — улыбнулся Борис и повернулся головой к большим круглым часам на стене. — Я уж думаю идти уже. Ты обедать не пойдешь, Альберт?

— Мне надо еще пару мелких дел сделать и тогда. К директору тоже нужно зайти…

— Ну, ладно. А я сейчас соберусь и — в ресторанчик на углу.

Через минуту Хоман вышел из кабинета, видимо довольный, и пошел к лестнице в конце длинного коридора.

— Итак, какие последние новости, Денис? — спросил Теодор Лум, директор НАМСИ, подходя к небольшому дивану из коричневой кожи, расположенному в углу роскошного кабинета, на котором сидел его собеседник.

— Боюсь, что хорошими новостями я тебя сегодня не смогу обрадовать, Теодор. Я вчера обменялся парой слов с хозяином пункта сбора металлолома, который отказался принимать статуэтки, и он мне описал человека, который пытался ему их продать.