Непохожий двойник

Рискуя сломать себе шею, я спрыгнул с табурета, наскоро попрощался с хозяйкой и вышел в подъезд. Здесь, не в силах тянуть с осмотром своего трофея, развернул платок. На толстом слое пыли, покрывавшем верхнюю, узкую часть лампочки, отпечатались следы чьих-то пальцев. Но не это было самым интересным. Глянув на свет, я убедился, что не зря лазил под потолок: внутри стеклянной колбы венчиком дрожал неповрежденный вольфрамовый волосок. Лампа была исправной!

ГЛАВА 2.

19-23 января

ТИХОЙВАНОВ

Федор Константинович проснулся в пять утра. Проснулся неожиданно, разом, будто кто-то толкнул его в плечо. Не разобравшись, вытянул руку. Рядом никого не было. Пустота.

Он повернулся на спину. Раскладушка отозвалась тонким, неприятным скрипом. Из темноты проступили смутные, с нарушенными пропорциями контуры мебели. Они изменили комнату, сделали ее неузнаваемой. Тихойванов сложил руки под затылком и долго вслушивался в тишину. Постепенно она наполнилась звуками: на холодильнике громко тикал будильник, в трубах урчала вода, из соседней комнаты доносились едва различимые шорохи – там спали дочь и внучка.

Федор Константинович вздохнул. Третий день продолжалась пытка, иначе он создавшуюся ситуацию не воспринимал, третий день как заведенный вставал в семь утра, кормил внучку завтраком, провожал в школу, до полудня шатался по городу, чтобы не возвращаться к погруженной в трагическую немоту Тамаре. В половине первого встречал Наташу, готовил с ней уроки, а к вечеру, доведенный до предела изматывающей атмосферой недоговоренности, садился у телевизора и, уставившись невидящим взглядом в экран, прислушивался к шагам слонявшейся из угла в угол дочери. Старался не обращать внимания на ее угрюмое лицо, на красные от недосыпания веки, по-старушечьи поджатые губы... Горе не красит, да и добрее не делает, это понятно, однако терпеть молчаливый и оттого особенно тягостный нажим становилось невмоготу. Он знал, чего добивается Тамара, чего ждет: хочет, чтобы он надел свои ордена, медали и при полном параде пошел по инстанциям выручать зятя. Ну нет, козырять заслугами он не намерен...

Никогда не питавший к зятю ни любви, ни особой симпатии, Федор Константинович все же не считал его преступником и был в полном смысле ошарашен новостью: заехал на часок в среду проведать внучку, и вдруг словно обухом по голове: Игорь арестован, обвиняется в убийстве! Подумать только: его зять убийца! Игорь, муж его дочери, убил Жорку Волонтира! В уме не укладывается!

Тихойванов, не мигая, смотрел в черный прямоугольник окна. За крестовиной рамы, сплюснутый неровностями стекла, висел холодный диск луны. Федор Константинович хотел повернуться на бок, но вспомнил про отзывающиеся на каждое движение пружины и остался лежать на спине. «Восемь лет, – подумал он. – Это началось восемь лет назад...»

Он работал на железной дороге, водил по стране тяжелогруженые составы и по неделе, а иногда и больше не бывал дома. После смерти жены долгие отлучки не тяготили его, Тамара росла самостоятельной девочкой, заканчивала школу, за нею присматривала соседка, навещала сестра. Правда, с некоторых пор он стал замечать в дочери перемены, но относил их на возраст и был уверен, что рано или поздно Тамара сама, без подсказки поговорит с ним по душам. Такой момент пришел. Однажды поздно вечером она ворвалась в дом, не сняв пальто, бросилась на кровать и зашлась в рыданиях. Из ее сбивчивых, путаных слов он понял, что произошло несчастье. Под утро Тамара притихла. Прикрыв ее одеялом, он оделся и пошел к железнодорожному вокзалу – в том районе проживал Игорь Красильников...

Нет, человек, ставший мужем его дочери, никогда не был ему близок. Не был и не мог стать. Впервые он подумал об этом еще тогда, восемь лет назад, ранним февральским утром, стоя в полутемном коридоре, куда его впустили, предварительно изучив в дверной глазок...

Он стоял и смотрел в большое овальное зеркало, висевшее на стене. Наверное, надо было отвернуться, но он как завороженный продолжал смотреть на полноватого, круглолицего парня, который неуклюже подпрыгивал на одной ноге в соседней комнате. Волнистые волосы падали ему на глаза; от волнения Игорь – Тихойванов догадался, что это был он, – никак не мог попасть в брючную штанину и, только опершись о спинку стула, наконец надел брюки. И хотя, наблюдая эту сцену, глядя на нелепо приплясывающую фигуру, Федор Константинович каким-то образом, косвенно, что ли, надеялся унизить обидчика дочери, получилось наоборот: униженным почувствовал себя. Может быть, в ту минуту родилась неприязнь к будущему зятю? Или чуть позже, когда Игорь пригласил войти в комнату, освещенную малиновым абажуром, предложил сесть на диван, а сам остался стоять, прислонившись к оклеенной темно-красными обоями стене, как посторонний, как зритель, ожидающий начала представления. Светлана Сергеевна, мать Игоря, тоже была в комнате. Тоже стояла. Сбоку, почти за спиной гостя. Скрестив руки на груди. Тихойванову недвусмысленно давали понять, что чем короче будет визит, тем лучше. Даже настенные часы с длинным раскачивающимся маятником, казалось, говорили о том же: «Чужой в доме, чужой в доме». Игорь успел что-то шепнуть матери, и теперь его принимали за просителя. «Даже позицию выбрали, – подумал Федор Константинович. – Сынок в лоб, мамаша с фланга». Ему захотелось, не медля ни секунды, встать и уйти, но дома ждала Тамара. Кто-кто, а он знал, как она будет смотреть на него, когда он вернется.

– Я пришел, – излишне громко начал он, но спазма, сдавившая горло, мешала говорить, и он глухо закончил: – Вы... вы и так знаете...

Последовала короткая пауза, заполненная размеренным ходом тяжелого маятника.

– Простите, я не совсем понимаю, – хорошо поставленным голосом сказала Светлана Сергеевна. – Собственно, чего вы от нас хотите?

От того, как неудачно он скомкал первую фразу, как холодно и спокойно задала свой вопрос Светлана Сергеевна, как подвернула «от нас», объединяя себя с сыном, Тихойванову с прежней силой захотелось уйти, ничего не объясняя, не произнося больше ни слова.

– Моя дочь ждет ребенка, – все так же глухо сказал он.

– И какое отношение к вашей дочери имеем мы?

– Она ждет ребенка от него. – Он показал глазами на стоявшего в стороне Игоря.

– Вы уверены? – надменно подняв ниточки бровей, спросила Светлана Сергеевна. – У вас, что же, есть доказательства?

Последняя фраза обожгла Тихойванова.

– Вы мне не верите? – Голос его дрогнул.

– А почему мы должны вам верить? – парировала Светлана Сергеевна.

– Спросите у своего сына, – сказал Тихойванов, и они оба посмотрели на Игоря. Он стоял с отсутствующим выражением, но, очевидно, матери его вид о чем-то все же говорил.

– Если даже так, – неуловимо изменив тон, сказала она. – Допустим, что так... Предположим, что вы говорите правду и ребенок на самом деле от него. Что меняется? Не пойму, вы, что же, насильно хотите женить моего сына на вашей дочери? Это же, простите, бред! Вы уверены, что она поблагодарит вас за такое сватовство? – Она тонко рассчитала силу своих аргументов. Федор Константинович растерялся. Он видел, как неслышно подошла к нему Светлана Сергеевна, как опустилась рядом и, подавшись к нему, заглянула в глаза.

– Я понимаю ваше состояние, сочувствую вам... Я ни в коем случае не оправдываю сына... Раз уж так получилось, давайте лучше вместе подумаем, что можно сделать практически. – Издали, словно она говорила в подушку, Федор Константинович услышал: – Я медицинский работник... У меня есть знакомые среди врачей, и, наверное, они не откажутся помочь вашей дочери... ничего страшного, обезболивающий укол...

– Замолчите, – пересилив себя, громко сказал он и заметил, как отшатнулась от него Светлана Сергеевна. – Я пришел не клянчить... Я не собираюсь заставлять вашего сына жениться... Если бы Тамара не любила... Она плачет... – Он встал с дивана и тут же испытал облегчение, словно сбросил с себя тяжелый груз. – А вы что молчите, молодой человек? Вам нечего сказать? Или вы тоже надеетесь на обезболивающий укол?.. Ты, кажется, в университете учишься?