Ликвидация (СИ)

Подавальщица погасила штампиком очередной обеденный талон. Первое было не ахти - суп с непонятным серым жиром и несколькими разваренными макаронинами, зато на второе неожиданно дали вареную картошку с непривычным, резко пахнущим маслом, по виду похожим на постное. Конечно, с коммерческой столовой и тем более рестораном не сравнить, но обедать там каждый день было Давиду не по карману. Видимо, хозуправление надавило на обком и «завернуло» в УГРО остатки ленд-лизовских запасов. После горячей картошки с маслом даже настроение поднялось, и третье - привычный компот из сухофруктов - Гоцман поглощал уже вполне добродушно, поглядывая на окна столовой, по которым ползли струйки редевшего на глазах дождя.

На выходе он столкнулся с Кречетовым. Офицеры обменялись рукопожатием и дальше по коридору шли уже вместе. Вдоль стены выстроились пятеро задержанных, рядом стояли двое солдат конвойных войск МВД - низенький, коренастый, с симпатичным открытым лицом и медалью «За отвагу» на гимнастерке и другой - большой, кряжистый, немного похожий на медведя. Завидев офицеров, оба бойко повернулись к ним, встав по стойке «смирно».

- Представьтесь, - сбавив шаг, обронил Гоцман.

- Рядовой Лужов.

- Младший сержант Охрятин.

- Новенькие?

- Так точно, товарищ подполковник! - хором отозвались конвоиры.

- Вбейте себе в мозг: к арестованным спиной не повертываться. Кру-гом!…

В кабинете Якименко выложил на стол три пистолета ТТ. Кречетов по очереди взял каждый из них, внимательно осмотрел. А Гоцман только небрежно приподнял один за рукоятку и отложил в сторону.

- Провели облаву на Соборке, - рассказывал Якименко. - От, взяли три ствола на пятерых. Один, подлюка, даже шмальнуть успел. Но - желторотый, целить не умеет.

- Откуда столько удачи? - поинтересовался Гоцман, устало опускаясь на стул.

- Говорят, нашли у катакомбах…

- Угу. Прямо в заводской смазке, - хмыкнул Гоцман.

Кречетов протянул ему ТТ:

- Посмотри. Заводские номера сбиты.

- А у тебя шо, Михал Михалыч?… - Гоцман, вертя в руках пистолет, взглянул на тихо сидевшего в углу Дов-жика.

- Вот… - Майор встал, положил на стол старую фотокарточку. - У Чекана до войны была подруга. Воровайка Ида Косетинская.

- Ух ты, какая цыпочка!… - восхищенно воскликнул Якименко, увидев снимок.

Гоцман, неодобрительно покачав головой, забрал фотографию от греха подальше.

- Косетинская… Полячка, шо ли?

- Не знаю, - вздохнул Довжик. - В Одессе в первый раз засветилась в тридцать седьмом.

- А шо ж я ее тогда не помню? - подозрительно спросил Давид. - Ну ладно… И где живет?

- Выясняем… А самое главное, что ее опознали пленные румыны как женщину, которую видели у Седого Грека.

- «Выясняем»! - тяжело вздохнул Давид и тут же вскинулся: - Во, Леша!… Шо там по «Доджам»?… Проверили все?…

- Так точно, Давид Маркович, - развел руками Якименко. - Все чистые.

- В ОРУД дали ориентировку, шобы смотрели в оба?

- Само собой.

Бывший полицай по кличке Рыбоглазый - он и в самом деле был похож на камбалу белесыми, ничего не выражавшими глазами - открыл дверь в квартиру, пыхтя, втащил в коридор тяжелую корзину с бельем, едой и фруктами. Пошарив себя по карманам, извлек связку ключей. С минуту повозился у двери в комнату, осторожно заглянул и, убедившись, что все в порядке, сделал шаг вперед.

В следующий момент корзина с грохотом и звоном полетела на пол. Тяжелый карниз, отодранный от окна, обрушился на голову Рыбоглазого. Задыхаясь, тот с трудом уклонился от умело направленных ударов, скрутил бросившуюся на него Иду и грубо отшвырнул ее на стоявший в углу топчан.

- О, теперь с пола будешь кушать… - Рыбоглазый, тяжело дыша, нагнулся, собирая выпавшие из корзины вареные картофелины. - Знаешь, сколько за три года у меня было таких? Без счету. Хорошо с палкой, а то ведь и с ножами, и со штыками… Вот шило - это страх, - помотал он головой. - В ладонь спрячут, еще и не увидишь…

- В следующий раз - шилом, - сдавленным голосом пообещала Ида, не глядя на Рыбоглазого. Она сидела на топчане, закутавшись в шаль, несмотря на жару, и дрожала.

- Давай, - засмеялся Рыбоглазый. - Только я тебе скажу…

- Закрой пасть, гнида! - гневно перебила его женщина. - И пошел вон!

- Вот дура баба, - не обиделся страж. - Ну уйду я… тебе легче станет?… Может, Чекану что передать? - неожиданно понизил он голос.

Выждав минуту, Ида встала, оторвала кусок от свисавшего над топчаном клока старых обоев. Молча устроилась на подоконнике у зарешеченного окна.

- У меня где-то карандаш был, - озабоченно сказал Рыбоглазый, роясь в карманах пиджака.

…Через полчаса, держа на отлете записку, ее брезгливо рассматривал Штехель.

- Ты ей бумагу дать не мог? - процедил он. - Я глаза должен портить?

- Виноват… не подумал.

- «Не подумал»! - передразнил Штехель, приоткрывая дверь в соседнюю комнату. - Славик, иди сюда.

Вошел худой, наголо стриженный подросток лет тринадцати, одетый в донельзя заношенную ковбойку и мешком висевшие на нем солдатские брюки.

- Возьми листок, чернила, ручку. Перепиши разборчиво. Разборчиво!… Понял, сынок?… Ну, давай.

- Шо, сын твой? - поинтересовался Рыбоглазый, когда дверь за Славиком закрылась.

- Племянник, - неохотно пояснил Штехель.

- А шо говоришь - сынок?

- Сестры-покойницы сын… Твое какое дело? - раздраженно бросил Штехель. - Ладно, передашь Чекану - ксиву ему на днях изготовим. На улицу чтоб пока не совался!

- Это и так понятно…

- Тебе, дураку, понятно, а у Чекана свои завороты в голове.

- А про Иду шо говорить?

- «Шо говорить»! Ничего!… Ты ее не видел. Где она, не знаешь. Тебе записку передали - и все… - Он пристально посмотрел на Рыбоглазого, приподняв редкие бровки. - Узнает, где Ида, тебе башку свернет…

И снова над Одессой был чудесный вечер. От дневного дождя и следов не осталось, а парило еще сильнее. Но с моря тянуло крепким ветерком, который перебивал духоту.

Кречетов и Гоцман решили после работы выдержать фасон - пройтись, никуда не торопясь, по главным городским магистралям с большой и благородной целью: на людей посмотреть и себя показать. Правда, магистралями полуразрушенные, неосвещенные улицы назвать можно было с большой натяжкой, но в Одессе народ непривередливый и к тому же патриот своего города.

Старт взяли от Соборной площади, где возле памятника князю Воронцову кучковались, по еще довоенной традиции, любители футбола, неспешно двинулись по Дерибасовской, пересекли Маркса и Ленина и, дойдя до Пушкинской, плавно повернули назад. Давид заметил нетерпеливый взгляд, брошенный Кречетовым на здание оперы, которое они миновали, и усмехнулся не без грусти. Хорошо Виталию, он нашел свое счастье, и оно взаимно… А ему, Гоцману, от к кому бежать, к кому торопиться по вечерним улицам?…

Навстречу медленно, толкаясь на узких тротуарах и обмениваясь остроумными репликами, текли гуляющие. Все-таки одесситы поразительный народ, думал Кречетов, город разрушен, большинство из них днем, не разгибая спины, вкалывает на его восстановлении, а вечером - пожалуйста: принарядились, и будто не было ни войны, ни расстрелов, ни похоронок в каждой третьей семье…

Они повернули с Дерибасовской направо, к оперному театру. Майор то и дело поднимал руку к фуражке, отвечая на приветствия младших по званию. А Гоцман думал о том, что уже забыл, когда в последний раз надевал форму. Висит себе спокойненько в кабинете, в шкафу, пересыпанная нафталином. Не такая у него работа, чтоб форму почем зря таскать…

- Ты решил отпустить Родю? - спросил Кречетов, провожая взглядом миловидную девушку в кокетливом летнем платье европейского покроя и фильдеперсовых чулках. Почувствовав, что на нее смотрят, она улыбнулась офицеру.

- Уже отпустил… - Гоцман тоже проводил девушку взглядом, вздохнул. - Понимаешь, Родя деньги с документами рисует, элита, статьи 59-8 и 72… На мокрое руки не поднимет. За то блатные могут на нож поставить. У них же ж тоже есть закон.