Тайник

Но, раз начав, он, похоже, не мог остановиться.

В то утро Грэм произнес целый монолог о фургоне-детекторе — устройстве, используемом нацистами для выслеживания последних коротковолновых радиоприемников, с помощью которых островитяне узнавали новости от тех, кого заклеймили врагами, то есть французов и англичан.

— Последнего поставили к стенке в форте Георга, — сообщил Грэм. — Бедняга был родом из Люксембурга, да. Говорили, будто его засек фургон-детектор, но на самом деле на него донес стукач. Были у нас и такие, разрази их, шпионы да перебежчики. Коллаборационисты, Фрэнк. Послали парня на расстрел и глазом поганым не моргнули, разрази Господь их души.

После этого началась кампания «V for Victory», и двадцать вторая буква английского алфавита стала возникать повсюду — ее рисовали мелом, краской и даже выводили в свежем цементе, к постоянному раздражению оккупантов.

И наконец появился «ГСОС» — «Гернси, свободный от страха» — личный вклад Грэма Узли в борьбу за освобождение острова. Именно этому подпольному листку он был обязан своей годичной отсидкой. Он и еще трое островитян ухитрялись выпускать его двадцать девять месяцев подряд, прежде чем в дверь его дома постучали гестаповцы.

— Меня заложили, — говорил сыну Грэм. — Как и тех, с передатчиками. Так что не забывай никогда, Фрэнк: те, у кого трусость в крови, боятся пореза. И так всегда в трудные времена. Люди начинают показывать друг на друга пальцами, стоит им почуять выгоду для себя. Но они у нас еще попляшут. Справедливости приходится ждать долго, но она всегда торжествует.

Когда Фрэнк оставил отца, тот все еще кипятился по этому поводу, разговаривая с телевизором, перед которым устраивался в предвкушении дневного сериала. Фрэнк предупредил старика, что в течение часа к нему заглянет миссис Петит, проверить, как он справляется, в то время как он сам будет заниматься неотложными делами в Сент-Питер-Порте. Про похороны он ничего не сказал, так как отец еще не знал о смерти Ги Бруара.

К счастью, отец не поинтересовался, что за дела его ждут. С экрана телевизора полилась слезливая мелодия, и миг спустя Грэм с головой погрузился в какую-то любовную историю, действующими лицами которой были две женщины, один мужчина, некий терьер и чья-то коварная свекровь. С этим Фрэнк его и оставил.

Поскольку из-за ничтожной численности еврейского населения на острове не было синагоги, и вопреки тому факту, что Ги Бруар не принадлежал ни к какой христианской конфессии, его похороны состоялись в городской церкви Сент-Питер-Порта, что у самой гавани. В соответствии с важным положением, которое занимал покойный, а также с учетом того, какой любовью он пользовался у островитян, было решено, что церковь Святого Мартина, в чьем приходе находился Ле-Репозуар, не подойдет для похорон, так как не сможет вместить всех убитых горем плакальщиков. Судить о том, насколько дорог сердцу каждого гернсийца стал Ги Бруар за десять лет своей жизни на острове, можно было хотя бы по тому, что в его похоронах принимали участие ни много ни мало, а семь служителей Господа.

Фрэнк как раз успел к началу, что было настоящим чудом, учитывая ситуацию с парковкой в городе. Однако полиция отвела всю стоянку на пирсе Альберта в распоряжение посетителей похорон, и Фрэнк, которому удалось втиснуть свою машину на свободное местечко только на самой северной оконечности пирса, вынужден был обратно идти пешком, почему и проскользнул в церковь, опередив только гроб и близких родственников покойного.

Он сразу увидел, что роль главного плакальщика отвел себе Адриан Бруар. Как старший и единственный сын Ги Бруара, он имел на это полное право. Однако все друзья Ги хорошо знали, что отец и сын не общались по крайней мере месяца три, а их общение, предшествовавшее этому отчуждению, вполне справедливо можно было назвать столкновением характеров. Наверняка это мать расстаралась, чтобы сын занял позицию сразу за гробом, сделал вывод Фрэнк. А чтобы не сбежал, и сама встала рядом. Бедная крошка Рут стояла третьей, а сразу за ней расположилась Анаис Эббот с детьми, сумевшая каким-то образом втереться ради такого случая в семейство. Единственные, кого Рут наверняка сама попросила пойти с ней на похороны брата, были Кевин и Валери Даффи, но место, на которое их сослали, — сразу за Эбботами — лишало их возможности оказать Рут поддержку. Фрэнк надеялся, что ее хотя бы отчасти утешает то, сколько людей пришли выразить свое соболезнование ей и отдать дань памяти ее брату, другу и благодетелю многих.

Сам Фрэнк всю жизнь сторонился дружбы. Ему хватало отношений с отцом. Они были неразлучны с того самого дня, когда на глазах Фрэнка его мать тонула в водохранилище, а Грэм спас ее и привел в чувство. Фрэнк всю жизнь мучился угрызениями совести из-за того, что не был достаточно проворен в первом и сведущ во втором. К сорока годам Грэм Узли познал много горя и скорби, и Фрэнк еще в детстве твердо решил, что вырастет и положит им конец. Заботе об отце он посвятил всю жизнь, и когда вдруг появился Ги Бруар и возможность настоящей мужской дружбы впервые замаячила перед Фрэнком, он ощутил себя Адамом с яблоком древа познания в руках. Изголодавшись, он впился в него зубами, даже не вспомнив о том, что для вечного проклятия довольно и одного укуса.

Похороны тянулись целую вечность. Сначала Адриан Бруар, запинаясь, читал отпечатанный на трех больших листах панегирик отцу, за ним выступали священники каждый со своей речью. Плакальщики пели соответствующие псалмы, а спрятанная где-то наверху солистка, точно оперная дива, поднимала свой голос в театральном прощании.

Потом все кончилось, по крайней мере первая часть. За ней последовали собственно погребение и поминки, и то и другое в Ле-Репозуаре.

Внушительная процессия двинулась к усадьбе. Она заняла всю набережную, от пирса Альберта до гавани Виктории. Медленно обогнув Ле-Валь-де-Терр под могучими, по-зимнему голыми деревьями, она втянулась в стремнину между каменными стенами, подпиравшими крутые склоны холмов. Оттуда она выплеснулась на ведущее прочь из города шоссе, которое, словно ударом ножа, отсекало богатый район Форт-Джордж с его просторными современными особняками, живыми изгородями и электрическими воротами от обычных кварталов на западе: улиц и проспектов, еще в девятнадцатом веке густо застроенных георгианскими домами, жилищами эпохи регентства и зданиями времен королевы Виктории, которые заметно подурнели от времени.

На самой границе между Сент-Питер-Портом и приходом Святого Мартина кортеж повернул на восток. Машины покатили под деревьями по узкой дороге, которая скоро превратилась в еще более узкую тропу. С одной стороны вдоль нее шла высокая каменная стена. С другой поднималась земляная насыпь, на которой росла живая изгородь, взъерошенная и словно нахохлившаяся от декабрьского холода.

Внезапно в стене показался проем, а в нем — металлические ворота. Они были распахнуты и пропустили катафалк на широкие просторы поместья. За ним последовали плакальщики, а с ними Фрэнк. Оставив свою машину на краю подъездной аллеи, он вместе со всеми пошел в направлении дома.

Не прошел он и десяти шагов, как его одиночество было нарушено. Чей-то голос рядом с ним произнес:

— Это все меняет.

Он поднял голову и увидел Бертрана Дебьера.

У архитектора был такой вид, как будто последнее время он горстями ел таблетки для похудения. Он и всегда был слишком худым для своего высоченного роста, а с последней вечеринки в Ле-Репозуаре потерял, кажется, еще килограммов десять. Белки его глаз подернулись пурпурной сеточкой сосудов, а скулы, и всегда выпиравшие, теперь торчали из-под кожи так, словно у него были там два куриных яйца, которые стремились наружу.

— Нобби, — сказал Фрэнк и кивнул в знак приветствия.

Прозвище вырвалось у него само собой. Много лет назад Дебьер был учеником Фрэнка в средней школе, а у того никогда не было привычки церемониться с теми, кого он когда-то учил.

— Я не заметил тебя в церкви.

На прозвище Дебьер не отреагировал. Поскольку близкие друзья иначе его не звали, он, вероятно, и внимания не обратил. Он спросил: