Хаос ШАРПА

Сержант-артиллерист был настолько поражён невежеством бригадира, что выпучил глаза, но Пеллетье понял причину его недоумения и попытался объяснить доступно:

— Только трёхфунтовый. Эта гаубица из Нанта, мсье. Отлита в Средневековье, до революции, и качество отливки просто ужасное. Её напарница взорвалась три недели назад, мсье, и убила двух человек в расчёте. В металле был воздушный пузырь. Я же говорю — ужасное качество отливки. Из неё небезопасно стрелять зарядами свыше двух фунтов.

Гаубицы обычно развертывались в парах, но произошедший за три недели до этого взрыв оставил Пеллетье с единственной гаубицей в батарее. Это была странная, словно игрушечная пушка, взгромоздившаяся на несоразмерно большой для неё лафет: ствол длиной всего в двадцать восемь дюймов торчал между колесами, высотой в человеческий рост. Зато это орудие могло то, на что не были способны другие полевые орудия: стреляло высокой дугой. Ствол полевого орудия редко поднимался больше, чем на один-два градуса от горизонтали, и его ядро летело по пологой траектории, а гаубица выстреливала заряды высоко вверх, и они летели вниз на врага. Её предназначение состояло в том, чтобы поражать оборонительные укрепления или вести огонь поверх голов пехоты. Гаубицы никогда не стреляли твёрдыми зарядами. Ядро, выпущенное из обычного полевого орудия, ударяясь о землю, подпрыгивало, летело дальше, и даже после четвёртого или пятого удара о землю всё ещё обладало достаточной силой удара, чтобы искалечить или убить. Выпущенное же в воздух и упавшее потом на землю ядро, вероятнее всего, просто зарылось бы в грунт и не нанесло никакого другого повреждения. Гаубицы стреляли зарядами, заключёнными в оболочку, которые взрывались при ударе о землю.

— Дважды по сорок девять, мсье, потому что у нас с собой и боезапас взорвавшейся гаубицы, — ответил Пеллетье, когда Виллар спросил его, сколько зарядов у него в наличии. — Девяносто восемь разрывных снарядов и двадцать два снаряда с картечью. Двойной боезапас!

— Забудьте про картечь! — приказал Виллар.

Картечь, мелкая, как дробь для утиной охоты, применялась для поражения живой силы на открытых пространствах, а не для пехоты, укрывшейся среди скал.

— Забросайте снарядами ублюдков. Если понадобятся ещё боеприпасы, мы привезём ещё. Но вам они не понадобятся, потому что вы уничтожите ростбифов, не так ли? — добавил Виллар недобро.

— Мы здесь именно для этого, — с удовлетворением заявил Пеллетье. — И, со всем моим уважением, мсье, пока мы здесь беседуем, ни одна англичанка не овдовеет. Лучше я поищу место развёртывания орудия, мсье. Сержант! Лопаты!

— Зачем лопаты? — спросил Виллар.

— Нужно выровнять основание, сэр, — ответил Пеллетье. — Видите ли, Бог не думал об артиллеристах, когда творил мир. Он создал слишком много камней и слишком мало ровных мест. Но мы исправляем его недоделки.

Он повёл своих людей к холму в поисках площадки, которую можно выровнять под позицию. Всё это время подполковник Кристофер осматривал гаубицу, но теперь, когда Пеллетье оставил их, заметил:

— Вы отправляете на войну школяров?

— Он, кажется, дело знает, — неохотно признал Виллар. — Ваш слуга вернулся?

— Проклятый мошенник пропал. Должен был побрить меня.

— Побрейтесь сами, а? — усмехнулся Виллар. — В жизни встречаются проблемы, подполковник, иногда весьма крупные.

А иногда, подумал он, просто убийственные — наподбие тех, что ждут дезертиров, укрывшихся на вершине холма.

Наступил сырой рассвет. Порывы ветра стремительно несли облака с юго-востока. На рассвете Додд разыскал на северном склоне холма беженцев, которые прятались в скалах от французского патруля, двигавшегося вдоль опушки леса. Их было семеро: шестеро оставшихся в живых бойцов из отряда Мануэля Лопеса и Луис, слуга Кристофера.

— Это всё подполковник, — сказал он Шарпу.

— Как это?

— Подполковник Кристофер. Он там, в деревне. Он привёл их, он сказал им, что вы здесь!

Шарп посмотрел вниз, где столб чёрного дыма поднимался от обугленных развалин церкви.

— Ублюдок, — сказал он спокойно, потому что удивлен не был.

Уже не был. Он только винил себя в том, что не сразу сообразил, что Кристофер — предатель. Луис рассказал обо всём: о поездке на юг ради встречи с генералом Крэддоком, о званом обеде в Опорто, где французский генерал был самым дорогим гостем, и о том, как Кристофер иногда носил вражескую форму, — но честно признал, что не знал о кознях подполковника. Луис видел у Кристофера драгоценную подзорную трубу Шарпа, и ему удалось украсть старую трубу подполковника, которую он торжественно преподнёс Шарпу со словами:

— Сожалею, что она не ваша собственная, сеньор, но подполковник носит её в кармане мундира. Я теперь буду драться за вас, — добавил он гордо.

— Вам приходилось воевать? — спросил Шарп.

— Человек может всему научиться, — сказал Луис. — И никто лучше парикмахера не сможет перерезать горло. Я, обыкновенно, думал об этом, когда брил клиентов. Это, должно быть, легко. Конечно, я никогда этого не делал, — торопливо добавил он, чтобы Шарп не подумал, что имеет дело с убийцей.

— Думаю, лучше я побреюсь самостоятельно, — улыбнулся Шарп.

Висенте выдал Луису один из захваченных французских мушкетов и коробку боеприпасов, и парикмахер присоединился к отряду, засевшему в редуте на вершине. Людей Лопеса привели к присяге как потругальских солдат. Один из них сказал, что предпочитает рискнуть пробираться на север к партизанам, но сержант Мачедо с помощью кулаков заставил его принять присягу.

— Хороший парень этот сержант, — одобрительно заметил Харпер.

Влажность, ощущающаяся в воздухе после дождя, вначале сгустилась туманом, потому что мокрые склоны парили под утренним солнцем, но постепенно утро становилось всё более жарким, и дымка рассеялась. Теперь со всех сторон холма стало видно драгун. Они патрулировали долину, ещё один большой отряд перекрыл южную тропу; спешенные, они следили за фортом от опушки леса. Шарп понимал, что их окружили, и пытаться бежать бессмысленно: порубят на фарш.

Широкое лицо Харпера, внимательно следящего за перемещениями врага внизу, блестело от пота.

— Знаете, сэр, я кое-что заметил с тех пор, как вы стали нами командовать в Испании.

— Что?

— Нас всегда окружает превосходящий числом враг.

Шарп не обратил внимания на заявлеие Харпера, оценивая обстановку.

— Что-нибудь заметили?

— То, что мы окружены и их больше, сэр?

— Нет, — Шарп замолчал, вслушался и нахмурился. — Ветер с востока?

— Более или менее.

— Не слышно канонады, Пат.

Харпер вслушался:

— Господи, сохрани, вы правы, сэр.

Висенте это тоже заметил и заглянул в сторожевую башню, где Шарп устроил командный пункт.

— Из Амаранте ничего не слышно, — печально сказал португальский лейтенант.

— Значит, там сражение закончилось, — прокомментировал Харпер.

Висенте перекрестился, признавая этим поражение португальской армии, оборонявшей мост на Тамега.

— Мы не знаем, что произошло, — попытался подбодрить его Шарп.

По правде говоря, его тоже угнетала мысль, что Амаранте пал. Пока с востока звучала отдалённая канонада, все были уверены, что кто-то воюет с французами, что война продолжается, и есть надежда, что они когда-нибудь соединятся с союзниками, но тишина утра была зловещей. И если португальцы отступили в Амаранте, что делают британцы в Коимбре и Лиссабоне? Садятся на корабли в широком устье Тахо, готовые к отправке домой? Из Испании уже выгнали армию сэра Джона Мура, и теперь удирает и меньший контингент из Лиссабона? Внезапно Шарп почувствовал противный страх при мысли, что он — последний британский офицер в Северной Португалии, последний кусок пирога, который готовится сожрать жадный враг.

— Это ничего не означает, — соврал он, видя тот же самый страх на лицах своих товарищей. — Прибудет сэр Артур Уэлсли.

— Неплохо бы, — сказал Харпер.