Заложники

Времени с тех пор прошло немало, и первоначальные поиски Василисы результатов не дали, если не считать того, что привлекли к ним внимание Шуши. Тем не менее о Василисе Марго не забывала. И когда в бункере объявился Стас - сильный, обаятельный, с загадочной усмешкой на губах, она почти сразу решила, что главного ему не скажет. Не скажет по той простой причине, что Стасу тоже нужны были те двое из иномарки, и, может быть, впервые Марго захотелось ощутить себя по-настоящему сильной, способной преподнести понравившемуся мужчине некое подобие подарка.

Дело в том, что вдвоем с Коржиком они продолжали свое маленькое расследование. Именно Коржик видел тех двоих, запомнил, как выглядело авто, потому и рыскал по городу, выцеливая старых знакомцев, пытаясь угадать в потоке машин нужную марку.

Кто ищет, тот всегда найдет, - вот и Коржику в конце концов повезло. Около полутора месяцев назад, отираясь возле казино «Стрелец», он вдруг увидел выходящего из зала мужчину - того самого, что изображал пьяного лоха. Минутой позже мужчина сел в знакомую иномарку и покатил в неизвестном направлении. Однако и Коржик не растерялся. Догнал отходящий троллейбус, влез по лесенке на крышу и некоторое время преследовал похитителя. Получилось довольно удачно, маршруты их долгое время не расходились, а в бесконечных городских пробках иномарка ненамного опередила троллейбус. Таким образом, Коржик не только запомнил номер машины, но сумел и выявить второе посещаемое похитителем место. Некая контора под сырным названием «Гауда». Еще Коржик рассказал, как подобострастно прощался с мужчиной смотритель «Стрельца». Ясно было, что в развлекательном заведении похититель появился не впервые, и именно за этими двумя точками Марго на пару с Коржиком начали вести скрытое наблюдение.

Пожалуй, не случись встречи Коржика возле парадного входа «Стрельца», Марго бы рассказала обо всем Стасу. Но роковая встреча приключилась, и свой рассказ об исчезнувшей подруге, о Дне города и двух похитителях на иномарке она отложила на потом.

Глава 22

От каждого попадания деревянный щит вздрагивал и гудел. Точь-в-точь как огромный барабан. Зэф бездумно опускал руку в ящик с ножами и размеренными движениями метал в цель. Ножи ложились ровно, мало-помалу образуя подобие окружности. Зэф и сам не знал, что именно он «рисует», - подобное занятие помогало ему развеяться. С хрусткими ударами лезвий из него словно выходила злая энергия, а внутренняя пружина виток за витком расправлялась, высвобождая дыхание, снижая ощущение тяжести, что вот уже несколько лет как поселилась в нижней части затылка. Ножи кончились, и последними взмахами Зэф вогнал в центр круга несколько шипастых сянрикенов и на том успокоился.

Когда-то подобные занятия увлекали его чрезвычайно. Не меньше чем уроки карате и самбо. Вероятно, в годы юношеского становления, когда сердце ожесточено обидами, а в заветной тетрадке покоится длиннющий список всех тех, кто когда-либо нанес оскорбление, без подобного тренажа попросту не обойтись. Возможно, высоколобым и сытым трудно понять, для чего и по какой такой причине на двенадцатираундовые состязания по боксу набивается такая прорва народа, но сам Зэф понял давным-давно: люди только именовали себя гуманоидами, оставаясь по сути своей зубастыми хищниками. Сильные выбирались наверх, расталкивая слабых, последние трусливо подставляли хребты и покорно делились последним. Ничего иного эта жизнь предложить не могла. Ничего иного он от нее и не ждал.

Детство Зэфа прошло в подвале и сырости. Главным чувством было чувство голода и страха, и, наблюдая, как ежевечерне мать приводит в грязную комнатку очередного клиента, маленький Зэф все более проникался убеждением, что любовь - еще одна большая ложь. Люди и здесь блефовали, обычную похоть прикрывая узорчатым шелком. Собственного отца Зэф не знал, а во дворе и в школе его, тщедушного, вечно недоедающего, с легкостью побивали даже самые слабосильные мальчишки. Девочки не стеснялись тыкать в него кулачками, обзывали дистрофиком, а учителя при одном приближении бедно одетого паренька брезгливо морщили носы и отворачивали головы. Мир отторгал Зэфа, и он воспринимал это как должное. Просто потому, что иной жизни не знал, а значит, не мог и с чем-либо сравнивать свою собственную.

Но Зэф, а тогда его звали еще Петей Зефировым, тоже рос и развивался. Переломными вехами в его судьбе стали книги об Амундсене, Суворове и Лурихе. Все трое, как выяснилось, родились хилыми и болезненными, но в конце концов сумели закалить свое тело, через собственную волю умудрились стать суперменами. Это было похоже на озарение, и, пожалуй, впервые маленький Петя Зефиров разглядел в литературных персонажах самого себя. И тогда же он с восторгом понял, что бледную скучную жизнь можно переделывать по собственному разумению.

Зерно упало на благодатную почву, а мысль о силе стала чем-то вроде детонатора, перетряхнувшего все его естество. Петя Зефиров начал тренироваться.

По утрам, выбираясь из вонючего подвала, который мать стыдливо именовала цокольным этажом, он начал бегать трусцой. Дистанции еженедельно увеличивал на сто шагов. В студенческом дворике, где заканчивался его маршрут, подходил к самому маленькому турнику и с пыхтением подтягивался. Сначала два раза, потом пять, а позже и более десятка. Примерно тогда же состоялась его вторая судьбоносная встреча. У тех же лесенок и турников его заприметил меднолицый сгорбленный человек. Сначала меднолицый, вежливо назвавший себя Славой, просто наблюдал за тренировками, время от времени подавая советы, но однажды вдруг поставил перед Зэфом кирпич и, примерившись, разбил ударом кулака.

- Хочешь, и тебя научу? - предложил Слава, и Петя, видевший подобный трюк впервые, конечно же согласился.

С этого дня тренировки стали проходить под руководством меднолицего, мало-помалу приобретая жесткую системность. На тех же уроках физкультуры Зэф достаточно быстро обошел самых спортивных ребят, научившись подтягиваться больше двадцати раз, отжиматься - более полусотни, без устали демонстрируя приседания на одной ноге, прозванные меднолицым «пистолетиками». Но еще более важным было то, что изменились его отношения с однокашниками. Во всяком случае, давать себе подзатыльники он уже больше никому не позволял.

- Ничего никому не прощай! - инструктировал Слава подростка. - Спустишь обиду сегодня, а завтра тебе сядут на шею. Заведи список обидчиков. И ничего никогда не забывай. Ты забудешь, люди потом напомнят…

И Петя не забывал. На последней страничке тетради по математике завел пару граф. В первой фиксировал обычные обиды, во второй - «смертельные».

Расправы, как и учил Слава, подготавливал с неспешностью, обычно провоцируя обидчика на первый шаг, стараясь просчитывать все до последнего хода. Варианты сценариев он даже показывал своему «учителю». Усмешливо крякая, Слава кое-что подсказывал, а попутно знакомил с ударами, о которых Петя и слыхом не слыхивал.

Таким образом, уже к концу года оба списка были аннулированы. При этом за обычные обиды Петя расправлялся прилюдно, за «смертельные» - в местах, где никто не мог видеть совершаемых экзекуций. Это было особенно важно, поскольку главных врагов Слава заставлял не просто наказывать, а «опускать».

- Опущенный - значит, уже не человек. Стало быть, ни голоса, ни прав уже не имеет. - Слава довольно потирал татуированные руки. - Опустишь противника, значит, поставишь точку. Пощадишь - всего-навсего запятую. То есть спустя срок обидчик вернет тебе все сторицей.

И он же придумал для паренька кличку Зэф.

- По имени тебе зваться ни к чему. Будешь вечно либо Зефирчиком, либо, не дай бог, Петухом. Поэтому назови себя сам и не позволяй никому звать иначе.

В каких-нибудь полтора года Слава стал Зэфу вроде отца. Купил спортивную одежонку, время от времени подкармливал, а то и вовсе снабжал деньгами. Впрочем, вопрос денег тоже решился сам собой. Точнее говоря, его решали «опущенные». На этапе последних экзекуций, когда, стоя на коленях, вчерашние враги размазывали по лицу слезы, вымаливая прощение, Зэф милостиво выдавал искомое. Вернее - продавал. Все равно как индульгенцию в древние времена.