По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]

— А на лестнице вы кого-нибудь встречали?

— Не помню, мне было не до этого.

— Как кричала Наташа?

— Вроде бы «ой-ой» или «ай-ай», точно не помню.

— Откуда на ее сорочке кровь?

— Кровь? — переспросил Брагин. — Не знаю. Сорочка у нее была чистая.

— Нет, — возразил я, — на груди она испачкана кровью. Это подтверждается биологической экспертизой.

— Не знаю, не знаю, — продолжал твердить Брагин. — Может, от ложки? Я разжимал Наташе челюсти, чтобы не задохнулась…

— Куда вы дели эту ложку?

— Бросил ее на сервант, но она, кажется, упала…

Да, Брагин был изворотлив, как змея! Он ловко обходил все острые моменты и при всем этом, когда ему было нужно, демонстрировал прекрасную память!..

— Почему вы не сообщили о смерти Наташи ее родителям?

— Боялся. К тому же знал, что они обвинят в ней меня…

— Вот как?

— Да, они меня ненавидели.

— За что?

— Не знаю…

— Скажите, кто перед похоронами просил наложить на лицо Наташи косметику?

— Я. И вообще похороны организовывал я. Родители только ругались с врачами, доказывали, что диагноз поставлен неверно, что Наташа была здоровой.

— Вы платили за грим?

— Да, заплатил двадцать пять рублей санитарке, чтобы сделала получше.

— Какие повреждения вы видели у Наташи?

— Только ранку на губе…

— А отпечатки пальцев на шее, синяки на кончиках пальцев?

— Не видел. На шее были трупные пятна. Я просил их тоже загримировать.

— Где вы жили после смерти Наташи?

— Мне было тяжело оставаться в квартире. К тому же я избегал встреч с родителями. Поэтому поселился в мастерской. Оттуда ездил в морг и на кладбище. С похорон я, правда, вернулся вместе со всеми в квартиру, на поминки, но после первой рюмки ушел и больше там не был.

Молодец Брагин! Хорошо подготовился к допросу, все продумал, все предусмотрел. Говоришь правдиво, когда нельзя лгать, а когда не хочешь рассказывать правду — ссылаешься на незнание, на забывчивость. Очень удобно!

— В вашей квартире обнаружено написанное Наташей завещание. Что заставило ее думать о сморти? — спросил я.

— Наташа боялась ложиться в роддом, — ответил Брагин. — Ей казалось, что она умрет. Она несколько раз начинала писать завещание, я эти бумажки отбирал и выбрасывал в мусорное ведро.

— У вас среди медиков есть знакомые?

— Бывшая жена. Она врач-педиатр, убежденная домоседка. В гости не ходит, к себе не приглашает.

— А с Локшиным вы знакомы?

— Я же сказал: с ним ругались Ладьины. Мне разговаривать с ним не приходилось.

Вот так! Спрашивать больше не о чем, придраться не к чему… Я обязал Брагина явиться утром в бюро биологических экспертиз для сдачи крови и отпустил его домой. Бочаров, так и не дождавшись поручений, тоже ушел.

Вскоре эксперт сообщил мне, что обнаруженная на Наташиной сорочке кровь принадлежит не Брагину, а какому-то третьему лицу… Кто же он, этот третий? Как его кровь попала на сорочку? Почему до сих пор о нем никто не сказал? Одни загадки… Впрочем, Брагин в сложившейся ситуации ведет себя вполне логично. Он понимает, что заявлять алиби бесполезно: соседка и дворничиха видели его. Поэтому он отрицает сам факт убийства, умалчивая заодно о третьем, находившемся в квартире, человеке. Он назовет этого человека тогда, когда убийство станет очевидным, назовет, чтобы свалить на него вину… Если, конечно, не произойдет чуда и неизвестный первым не начнет изобличать Брагина… Не доложить ли обо всей этой обстановке прокурору?

Прокурор выслушал меня.

— Очень интересно получается, — признал он. — Трудно не верить этим несчастным Ладьиным. Их показания правдоподобны. А если они только подобны правде, но не правдивы? Есть какая-нибудь возможность проверить их?

Я понял его намек. Вернувшись к себе в кабинет, я позвонил в домохозяйство по месту жительства Брагиных, вызвал на допрос дворника, и в оставшееся до ее появления время съездил за заключением биологической экспертизы. На обратном пути, поднимаясь по лестнице в прокуратуру, я ощутил запах духов, а когда вошел в коридор, понял, что исходил он от молодой женщины, одиноко сидевшей возле моего кабинета.

— Вы ко мне? — спросил я, открывая дверь. — Из жилконторы?

— Да, дворник Кононова.

Мы присели возле стола.

— У вас хорошая память? — обратился я к Кононовой.

— Не жалуюсь, — ответила она.

— В январе в вашем доме умерла молодая, красивая женщина. Вы ее помните?

— Конечно.

— В таком случае постарайтесь воскресить в памяти события, предшествовавшие этому. Чтобы помочь вам — напомню: в тот день вы во дворе жгли мусор…

— Я ничего не забыла. Такой случай! Эта женщина, зовут ее, если не ошибаюсь, Наташей, вернулась тогда с работы раньше обычного, на черной «Волге». Я действительно жгла мусор — его накопилось слишком много. Через час Наташа вышла из дома, сходила в детсад за сынишкой. Немного спустя с улицы во двор вошел ее муж. Он увидел костер, потребовал погасить его. Я сказала, что мусор сгорит и костер сам погаснет. Ему это не понравилось. Он стал злиться. Говорил, что у него жена сердечница. Я погасила костер. Вот и всё.

— А о «Волге» у вас был разговор?

— Нет…

— Вы ее номер не запомнили?

— Ни к чему было. Наташа часто приезжала на машинах, бывало, даже на грузовых, она ведь в торговле работала…

— Вы ее соседку Лузгину знаете?

— Знаю.

— Какие у вас отношения?

— Да никаких! Один раз была у нее дома как понятая. Милиция обыск делала. С тех пор она со мной не. здоровается…

После ухода Кононовой я вызвал врачей, лечивших Наташу в академии и роддоме. Хотелось знать, действительно ли они встречались с Ладьиными и что рассказывали им о здоровье дочери. Оба доктора сразу вспомнили неразлучную, трогательную чету, не дававшую им покоя своими расспросами. Да, эти старики были в курсе того, что у их дочери плохое сердце, что у нее ревматизм; они знали и о диагнозе, поставленном в родильном доме, о лечебных мероприятиях, проведенных в обоих медицинских учреждениях.

Вечером я позвонил в городской морг и спросил, приступил ли к работе Локшин. Мне ответили, что завтра он будет на службе. Утром, прямо из дома, я поехал в морг, надеясь застать Локшина врасплох. Помню, погода стояла жаркая. Обливаясь потом, я вошел в канцелярию морга и застал там только тетю Дусю.

— Что, тепло на улице-то? — спросила она, указав пальцем на мою мокрую рубаху.

— Настоящее пекло, — ответил я.

— Да-а… Прежде в такую жару на лошадей шляпы одевали, — сказала тетя Дуся.

— А вы все в ватнике, в шерстяных носках ходите?

— Как же, без них нельзя. Там, — тетя Дуся показала на пол, под которым находилась прозекторская, — там всегда холодно…

— Теперь мне ясно, почему вы не стареете, — неловко пошутил я и спросил: — Как жизнь-то, как настроение?

— Спасибо, не обижаемся, — улыбнулась тетя Дуся, и я понял, что работы у нее прибавилось.

— А Локшин здесь?

— Внизу, на вскрытии…

Я вышел на улицу покурить, а когда вновь поднялся в канцелярию, тетя Дуся кивком головы указала мне на мужчину в белом халате, который сидел за столом и что-то писал.

— Вы Локшин?

— Да, — спокойно ответил мужчина.

— Мне нужно поговорить с вами.

Достав из портфеля акт исследования трупа Натальи Брагиной, я подал его Локшину.

— Помню этот случай, — сказал он, пробежав акт глазами. — Что вас интересует?

Я задал ему несколько волновавших меня вопросов и услышал в ответ:

— Тут все сказано. Труп этой женщины поступил в морг в белой чистой сорочке. Это отмечено в акте. Раз нет упоминания о пятнах — значит, их не было. Сорочка после осмотра была снята и лежала на полу. Поэтому на нее могла попасть чужая кровь, — на соседних столах в это время производилось вскрытие других трупов. Из телесных повреждений у Брагиной была обнаружена только ранка на нижней губе. Вопрос о ее происхождении не возникал, к причине смерти она отношения не имела, в связи с чем одного упоминания о ней в описательной части акта было достаточно. Что же касается трупных пятен, то они располагались на шее, туловище и конечностях сзади и были различны по форме. Детально описывать каждое пятно мы не обязаны. Диагноз: «Ишемическая болезнь сердца. Острая сердечная недостаточность» был предварительным, основанным на результатах вскрытия и на сведениях, сообщенных «скорой помощью». Не выставить диагноз сразу было нельзя, поскольку без него невозможно было бы захоронение трупа. Именно он указан и в свидетельстве о смерти. Окончательный, уточненный диагноз был сделан значительно позднее — после проведения дополнительных специальных исследований частей внутренних органов, изъятых при вскрытии. Они сохранены и при необходимости могут быть выданы.