Победный ветер, ясный день

— Ну, разве что в последнем фильме Спилберга. У меня был там довольно приличный эпизод.

Патологоанатом засмеялся, показав крепкие молодые зубы: он оценил шутку.

— Что произошло?

— Убийство произошло, — железобетонный врачишко по-прежнему улыбался. — И все-таки я вас где-то видел.

— Убийство? Кому понадобилось убивать Афу?

— Как вы сказали? Афу? Забавное имя…

Вообще-то, само убийство — не моя парафия. Увы. Ничего не могу сказать по этому поводу. Физиологические подробности — пожалуйста, но не больше…

Лену мало интересовали физиологические подробности, и она, отделившись от патологоанатома, почти побежала по коридору.

— Крайняя дверь направо! — успел крикнуть он.

Крайняя дверь с правой стороны коридора оказалось распахнутой настежь, и из нее неслись нечленораздельные звуки, вопли и завывания. К началу Лена опоздала, но зрелище, представшее перед ней, было страшным, смешным и завораживающим одновременно. Маслобойщиков стоял на коленях перед мертвым, распластанным на столе телом. Волосы на голове мэтра зашевелились, а семинаристская, жесткая, как веник, борода встала колом. Мэтр хватал воздух скрюченными пальцами и голосил, как последняя плакальщица на сельском погосте. Капитан Целищев и Гжесь жались у стены.

— Сделайте что-нибудь, — жалобным голосом попросил у Гжеся капитан. — Ведь кончается человек… Может, ему водички, а?

— Ничего. Если что и кончится, так только текст. Это, видите ли, монолог короля Лира, — флегматично заметил Гжесь. — Он не очень длинный, но еще минуту потерпеть придется.

И действительно, ровно через минуту, обрубив фразу на полуслове, Маслобойщиков уронил голову на грудь и затих. Но не прошло и нескольких мгновении, как он снова вздернул бороду и обвел присутствующих победным взглядом.

— Да-а… Талант не пропьешь! — заключил он.

— Вы того… — пролепетал, с трудом приходя в себя, капитан Целищев. — Пожилой человек, а устраиваете… Нехорошо…

Морг все-таки, а не цирк-шапито. Узнаете покойную?

— Подойди сюда, друг мой, — Маслобойщиков подозвал Гжеся слабым голосом монарха, умирающего от гемофилии. — И ты, Елена. Проститесь с актрисой. Без нее театр опустеет, и лишь ветер воспоминаний будет бродить по пыльным кулисам.

Там, где еще совсем недавно слышалось ее прерывистое учащенное дыхание…

— Значит, вы признаете в покойной гражданку Филипаки? — Грубый солдафон Целищев самым бесцеремонным образом прервал полет поэтической мысли Гавриила Леонтьевича.

— Да. Это она.

Гжесь коротко кивнул головой, а Лена закусила губу, чтобы не расплакаться. Это действительно была Афина. Прикрытая казенной простыней, она казалась еще миниатюрнее, чем была при жизни, еще беспомощнее. Левая половина ее лица была стесана, очевидно, вследствие удара о землю, на виске зиял небольшой пролом, но правая сделалась еще привлекательнее: сходство с древнегреческой статуей, почти " неуловимое при жизни, стало теперь абсолютным. Ежедневная изматывающая борьба за выживание закончилась, теперь можно и передохнуть. А передохнув, отправиться в свой собственный, краснофигурный, растрескавшийся мир и снова стать силуэтом на вазе. Лене на мгновение показалось, что и похорон-то никаких не будет, что бедняжку Афу Филипаки просто закроют досками, как скульптуру в Летнем саду: на долгую, бесконечно долгую зиму.

Она до сих пор не могла понять, каким образом Афа прибилась к бродячей труппе Маслобойщикова. Со Светаней, Гжесем да и с ней самой все было ясно. Но Афа!..

Нельзя же в самом деле считать достаточным основанием недолгую работу в ТЮЗе под началом мэтра. А постылое джусерство, все эти ежедневные унизительные рейды по электричкам!.. У них было слишком мало времени, чтобы сблизиться по-настоящему, и теперь Лена жалела об этом. Нет, она успела кое-что узнать об Афине, но это «кое-что» складывалось из случайно оброненных фраз, из интонаций, из собственных Лениных догадок и умозаключений.

В свое время Афа училась в хореографическом училище где-то на периферии — то ли в Перми, то ли в Казани. Но пермский (или казанский) финал был смазан, во всяком случае, Афа никогда не говорила о нем.

Окончила ли она училище или ушла с последнего курса, поняв, что балетная карьера ей не светит? Но, в конце концов, классический балет — не единственный свет в окошке, а с профессиональной подготовкой Афины можно было устроиться в любое шоу. Почему же она не сделала этого, почему выбрала пропахшее портвейном стойло Маслобойщикова? Лена несколько раз видела, как исступленно тренируется Афина: у станка, в своей комнате на Лиговке.

Красоты в этих тренировках на маленьком пятачке было немного, гораздо больше — изощренной, лишенной всякого чувства техники. Как будто внутри у маленькой гречанки все уже давно перегорело, но тело продолжало жить отдельно от нее, И выполнять привычную работу. Судя по всему, в жизни Афы была какая-то трагедия, ее отголоски докатились и до Лены. Фотография в рамке у кровати: Афина и молодой человек, оба в легких ярко-оранжевых куртках, на которых лежит тень от паруса.

— Твой парень? — спросила Лена без всякого умысла.

— Просто приятель, — равнодушно ответила Афа, разминая ноги у станка.

— Очень симпатичный.

— Обыкновенный…

Больше этой фотографии Лена не видела, хотя довольно часто забегала к Афе: от «Маяковской» до Лиговки, где жила Афина, было рукой подать. Снимок, осененный парусом, очень долго не давал Лене покоя. Для просто приятеля молодой человек стоял слишком близко. Для просто приятеля он казался слишком уж счастливым. Для просто приятеля он слишком нежно обнимал за плечи Афину. И сама Афа была слишком яркой. Нестерпимо. Но развивать бабскую тему о молодом человеке с фотографии Лена не решилась, чтобы не сбить ноги о подводные камни. Возможно, они расстались. Даже скорее всего. И Ленин невинный вопрос был последним звеном в уже перетершейся цепи. «Просто приятель» — и с глаз долой. «Обыкновенный» — и вон из сердца. Публичная точка поставлена, и сооружать из нее многоточие — бессмысленно. Так же бессмысленно, как и набивать бесконечными батманами и аттитюдами [8] маленькую комнатку…

В последние несколько недель Афина изменилась. Лена подумала даже, что обаяшка со снимка снова бросил якорь в тихой гавани на Лиговке. Они сидели в кофейне на Марата, когда Афа сказала ей:

— Теперь все будет по-другому. К черту электрички, к черту старого пропойцу… Теперь все будет по-другому.

— Ты нашла работу по специальности? — высказала предположение Лена.

Вместо ответа Афа подняла скрещенные пальцы и рассмеялась.

— Тогда я тоже держусь за дерево!

— Ты даже не представляешь себе… Нет, не сейчас… Ты сама скоро все узнаешь.

— Шанс? — Лена редко произносила это слово, но сейчас не удержалась.

— Один из тысячи. И он — мой. Кажется…

Один из тысячи, один из миллиона…

А все кончилось тем, что поезд, набитый шансами под завязку, столкнул Афину с подножки. И бросил тело под насыпь.

…Формальности заняли несколько часов — из-за неторопливости и обстоятельности капитана Целищева и излишней экзальтированности Гавриила Леонтьевича Маслобойщикова. Оставаться один на один с сумасшедшим режиссером Целищев наотрез отказался, и Лене с Гжесем пришлось выступить в роли группы поддержки. Капитан списал все паспортные данные, задал несколько ничего не значащих вопросов о самой «гражданке Филипаки» и о том, когда «уважаемые артисты» видели свою коллегу в последний раз. Отвечал по большей части Гжесь: в последний раз ее видели на прошлой неделе, она отработала спектакль в понедельник. В четверг же сослалась на занятость, и пьесу откатали без нее.

Следующий спектакль должен был быть в субботу, но связаться с ней не удалось.

Пришлось срочно вводить другую актрису (кивок в сторону Лены), это обычная театральная практика. А что, собственно, произошло?..

А произошло, со слов капитана Целищева, следующее. В понедельник, во второй половине дня, забредшие на перегон Ораниенбаум — Мартышкино дачник, его малолетняя дочь и собака обнаружили труп девушки. Вся троица развлекалась тем, что бросала друг другу пластиковую летающую тарелочку. Зеленого цвета, уточнил почему-то капитан Целищев. То ли девчонка оказалась слишком мала ростом, то ли собака не проявила должной собачьей расторопности, но тарелочка, посланная могучей рукой дачника, оказалась в тихой, ничем не примечательной канаве у железнодорожной насыпи. От посторонних глаз канава была надежно скрыта зарослями лопухов и крапивы, так что обнаружение трупа можно смело отнести к разряду счастливых случайностей. Если бы не собака, отправленная на поиски тарелки, тело могло пролежать в прохладной глубине канавы несколько недель. А то и несколько месяцев, вплоть до наступления холодов.