Несколько дней из жизни следователя (сборник)

«Почему? — задавался вопросом Панферов, вспоминая послевоенную Зацепу, своих друзей-одногодков и ребят постарше, всех как один, в «прохарях», длиннополых пальто, кепках с короткими козырьками и шелковых белых кашне, — почему так легко «клевали» они на всю эту блатную романтику?» Ведь, казалось, было кому подражать, с кого брать пример. Только-только отгремела война. Победные марши летели из уличных репродукторов. На киноэкранах брали Берлин наши солдаты... Конечно же, война отзывалась эхом в их играх. И все же почему так тянуло их в темноту проходных дворов, где собирались парни постарше? Где Мишка Культяпый, уже побывавший на тюремных нарах, весь в разводах сиреневой татуировки «ботал по фене». Где вспыхивали в темноте огоньки папирос, вставных «фикс» и гитарные аккорды рвали душу:

Таганка,

Я твой бессменный арестант...

«Почему?» — не дает покоя вопрос Панферову. Ведь неплохие ребята были. Родись чуть пораньше, попали бы на войну и дрались бы не хуже других, не кланяясь пулям, не прячась за чужие спины. Видно, дело было в том, что билась, бурлила в крови молодая сила, рвалась наружу, заканчивалась побоищами улицы на улицу. Ее, эту б энергию — на мирные цели! Только кому направлять-то? Безотцовщина в основном подрастала по зацепским дворам.

Ему, Вовке Панферову, по сравнению с другими было полегче. В их семье хоть и не отец — отчим, но был мужчина, которого Володька и чуточку побаивался, и уважал, и любил. За силу, справедливость и доброту. За его скупые рассказы о войне, за орденские колодки на поношенном кителе, за негромкую мудрость и понимание того, что происходило в мальчишке.

Даже самые отчаянные ребята из окружения Мишки Культяпого затихали, завидя вовкиного отчима. Однажды он появился во дворе в тот момент, когда шли последние приготовления к серьезной драке с соседней улицей. Взяв у одного из парней свинчатку, отлитую в форме кастета, Павел Павлович взвесил ее на ладони и сказал в наступившей тишине:

— Вы доставите огромную радость тем, кто убивал ваших отцов, если будете сами калечить друг друга.

Он бросил свинчатку под ноги ее владельцу, молча прошел сквозь расступившихся перед ним ребят. И будто что-то изменилось в самом воздухе еще недавно бурлящего, воинственно настроенного двора. И в душах ребят шевельнулось чувство неловкости и непонятной вины.

В тот раз драка не состоялась. Но впереди было много дней, когда ничто не могло помешать сойтись в рукопашной двор на двор, улица на улицу, а на следующий день участковый уполномоченный, по прозвищу Красноносый, размахивая кулаками, грозил всех отправить в места, куда Макар телят не гонял.

— Посажу! — грозил он угрюмо молчащим парням. — Все равно узнаю, кто был зачинщиком!

— Сажай всех, не ошибешься.

— Что?! — взвивался участковый. — Кто это? Ты?! Завтра в 12.00 явишься в отделение. Ты у меня поговоришь-пошутишь.

Участковый не забивал себе голову профилактическими премудростями, строго придерживаясь раз и навсегда усвоенного правила: чтобы был порядок — шпану надо сажать! И сажал! Точнее — очень способствовал этому. От сумы и тюрьмы на Зацепе не зарекались. И все-таки, когда это происходило, двор словно цепенел на время, шепотом обсуждая случившееся.

Помнит Панферов, как однажды под вечер вдруг влетел во двор «черный ворон», как трое выскочивших из него в штатском бросились в подъезд и через пару минут вывели, держа за руку, Лешку, соседа Панферовых по лестничной клетке. Молча, застыв на месте, смотрели на него все, кто был во дворе, а у него прыгали губы, трепетал ворот разорванной на груди рубашки, и был он уже каким-то чужим, совсем не таким, как несколько дней назад, когда заступался за Вовку, гонял с ним голубей и подсаживал на высокий забор «Динамо» в день футбольного матча. Все это происходило в какой-то странной тишине, будто в немом кино. И только когда лязгнули двери фургона и фыркнул мотором грузовик, жизнь вновь обрела все свои звуки. И Володьку словно бритвой полоснул крик:

— Лешенька!.. Сынок!..

Как ненавидел он тогда всем своим мальчишеским сердцем и красноносого участкового с его вечной угрозой: «Посажу!», и Афишку Культяпого! Как хотелось Володьке отомстить им за ребят, прогнать их обоих навсегда со двора. Вот только где взять столько силы? Послевоенные мальчишки мало верили в сказки. Однако был один день в детстве Володьки Панферова, который он хорошо помнит и поныне.

...Накануне по соседству произошла кража. Явившийся наутро участковый забрал с собой в отделение человек семь ребят. Во дворе начался переполох. Возвращавшегося с работы володькиного отчима матери задержанных ребят встретили хором слез и стонов. Выслушав их бессвязный рассказ, Павел Павлович подозвал к себе Володьку:

— Скажи матери, что я пошел к прокурору.

Это впервые услышанное мальчишкой слово прозвучало во дворе как гром среди ясного неба. Все в нем затихло и пребывало в таком состоянии до тех пор, пока под гулкой аркой не зазвенели голоса возвращавшихся ребят. Казалось, все жильцы дома высыпали во двор:

— Да как же вас отпустили?

— А чего? — ребята еще были возбуждены, еще не пережили случившегося. — Мы же не воровали!

— Так вам Красноносый и поверил!

— Так прокурор же пришел. Он сразу во всем разобрался.

— Ну если прокурор...

...Сколько лет пройдет с того дня, а Панферов будет помнить его отчетливо, будто это было вчера. Ведь именно в тот день он узнал о человеке, обладающем мудрой и справедливой силой.

Потом жизнь принесет много новых впечатлений, которые помогут ему, когда придет время, без колебаний и сомнений выбрать профессию. Но тот день будет бережно храниться в памяти, как и лица ребят из его юности, которым в то далекое время, несмотря на страстное желание, так и не мог помочь. И сколько ни пройдет лет, стоит вспомнить тот двор — и прошлое отзовется в душе неутихающей болью.

Ах, Зацепа, Зацепа...

Из беседы с Панферовым

...Наш разговор прервала Таня, просунув голову в дверь (Таисия Васильевна — жена Панферова — была еще на работе).

— Пап, я в школу на дискотеку.

— Хорошо. Когда вернешься?

— Как обычно. Не волнуйся.

Послав отцу воздушный поцелуй, она исчезла вместе со щелчком замка входной двери. Панферов неожиданно признался:

— Не знаю, не сложилось у меня какого-то определенного отношения к этим дискотекам. Может быть, оттого, что видел их очень разными...

Я поддержал его, посетовав, что нам, нынешнему поколению «отцов», многое в увлечениях «детей» непонятно.

— Я тоже думал об этом, — оживился Владимир Константинович. — Это естественно. Каждое поколение отличается от другого временем, в котором взрослеет. Отлично помню годы своей молодости, когда, как и друзья-ровесники, носил узкие брюки, ботинки на толстой подошве. Нас называли стилягами, помните? Наши вкусы многим казались непонятными. Я не вижу здесь какой-то особой беды. Важно помнить, что «непонятно» — отнюдь не означает «плохо». Эти слова не синонимы, как казалось иным в последние годы.

— Вот, кстати, о молодежной музыке, — Панферов улыбнулся,— раз уж с нее начался разговор. Сколько было копий сломано вокруг этих самых рок-групп! Сколько запретов! А ажиотаж рос. Подпольная торговля записями процветала. Попросил дочь принести несколько кассет. Стал слушать. О чем же поют ребята? Оказывается о том, чем живут, что видят и что их волнует в этом мире. Этим-то они и интересны для сверстников. Да и для нас тоже. Значит, для того, чтобы понять, надо, прежде всего, захотеть услышать...

Я знал, что Панферов награжден грамотой ЦК ВЛКСМ за работу с «трудными» подростками, и, слушая его, в шутку посетовал, что погиб в нем великий педагог. Однако собеседник шутки не принял и всерьез стал доказывать, что просто обязан быть педагогом, раз он прокурор, юрист и, наконец, гражданин...

Панферов достал с полки книгу академика Т. С. Мальцева и, раскрыв на нужной странице, протянул мне.

— Прочтите.