Нешкольный дневник

4

После этого разговора прошло около двух недель.

Я сидел дома.

Осенние сумерки в пустой квартире почему-то всегда вызывали у меня предчувствие чьего-то незапланированного, нежданного визита. Как будто шел мимо моего дома человек, шуршали под ногами опавшие листья, а потом налетел, взвивая красно-желтые бурунчики листопада, пронизывающий осенний ветер — и остановился человек Осенние прогулки вообще располагают к неожиданным поступкам и ностальгическим встречам. И потому я не удивился, когда услышал резкий звонок в дверь, тотчас же повторившийся еще и еще. Первоначально я подумал, что так бесцеремонно может звонить только один человек, а именно гроза всех жильцов, свирепая глава местного ЖЭУ Марья Петровна, ежедневно проводящая обход квартир с целью застать кого-либо за предосудительным актом самогоноварения. Ко мне она не особо благоволила, так как род моей деятельности вызывал у нее, активистки сталинской закалки, как минимум раздражение. Фразы типа «Пишут всякое, паразиты» и «Цензуры на вас нет, прихвостни загнивающего империализма» повторялись с редкостной регулярностью и демонстрировали тонкое знание вопроса, потому как в молодости Марья Петровна была инструктором парткома какого-то там завода и по совместительству — редактором заводской ура-социалистической газетки с лозунгом «Догоним и перегоним!».

Впрочем, я тут же вспомнил, что Марья Петровна прийти не может, так как не далее как вчера — к облегчению ее многострадальных соседей — поехала погостить к снохе, которую подозревала в клептомании и неуважении к жилищно-коммунальным работникам. Так что грозная старуха никак не могла почтить меня визитом.

Я открыл.

Передо мной стоял среднего роста, плотный мужчина с густыми бровями и такими надбровными дугами, что его глаза представляли собой две маленькие, косо и близко посаженные на широком блиновидном лице щелочки. Подбородок, массивный и властный, в сочетании с мясистыми щеками и маленьким, кнопочным носом, делал мужчину чем-то похожим на боксера. Имеется в виду порода собаки. Что же касается боксера-человека, по всей видимости, это в некоторой степени также касалось моего незваного гостя, поскольку его небольшие уши были характерно прижаты к черепу, а в густой заросли левой брови ясно был виден еще довольно свежий внушительный шрам.

С его серой куртки текло, хотя дождь за окном был не очень сильный: вероятно, на подходах к моему подъезду его окатила какая-то машина. На тот же вывод наводила сочная полоса грязи, идущая по левому рукаву куртки и левой штанине.

Мужчина словно не ожидал, что ему откроют. Он сначала повертел круглой головой, потом растерянно посмотрел на меня, заглянул себе за спину, словно ожидал там что-то обнаружить, и, только после того как я сказал: «Вы к кому?» — произнес:

— Это… издатель, это вы?.. — Он назвал мои полные анкетные данные. — Я тут… по делу.

— Да, это я. Если вы по делу, то, может, пройдете?

Человек с лицом боксера шмыгнул носом и после паузы выговорил:

— Я тут трезвонил в дверь, значит. Это по привычке. Мы когда хазы зачищаем, то или сразу дверь выламываем, или вот так звонок терзаем, как я вам сейчас.

— Хорошо еще, что не выломали дверь, — вздохнул я, с некоторым удивлением разглядывая незнакомца.

У него были удивительно беспокойные руки. Это при том, что в лице его не шевелилась ни одна черточка, а глаза были тусклыми и бездумно-светлыми, как начищенные оловянные плошки. А вот руки находились в движении непрестанно: толстые, короткие, похожие на гусеницы пальцы все время сплетались и расплетались во всех мыслимых комбинациях, время от времени, как ветка под ногой, хрустели суставы, что тут же вызвало у меня некоторое раздражение. Снимая ботинки, гость проявил удивительную ловкость в развязывании шнурков: он расправился с ними буквально за пару секунд, а потом с военной четкостью уложил их на полку, где у меня лежали щетки, рожки и кремы для обуви.

Несколько шматов грязи, отлепившись от ботинок, грозно улеглись рядом.

Гость потоптался в прихожей, тут же отдавив мне обе ноги, и сказал, явно затрудняясь в подборе слов:

— Я… значит, это…

Тут он надолго замолчал. Я кивнул:

— Может, все-таки вы пройдете? На кухню, так удобнее. Чай, кофе?

— Это… а покрепче? — тут-же откликнулся он, заметно оживляясь. — ' А то, знаете ли, Владимиров, погода такая убойная — прошел по улице, значит, и ни тебе, значит… этого… ага.

И вот тут я определил, кто по профессии мой занимательный гость: трогательная привычка обращаться без всяких предисловий прямо по фамилии и пестрая, хромая, словно колченогий павлин, манера излагать свои мысли — все это четко выявило в нем питомца органов внутренних дел.

— Вы из милиции? — спросил я.

Ответ был замечательным:

— Да нет, то есть совершенно так. Нет — это в смысле что я не по поводу криминала. То есть как раз по поводу криминала, но в том смысле, что он вас не касается.

Мне тут же вспомнилось бессмертное, родом из милицейского протокола: «Труп потерпевшего гражданина, лицо обращено строго на север, сидит на унитазе в позе сидя по месту прописки».

Начало разговора выдалось столь многообещающим, что я молча плеснул водки продрогшему гостю, а потом, поколебавшись, налил немного и себе.

Он выпил одним коротким, судорожным движением, уткнул широкий нос в рукав, истово втянул воздух, а я спросил:

— А с кем, собственно, имею честь?

— Ну да, — сказал гость, — это да. Только давайте, чтобы потом без этого… ничего чтобы не было.

Эта удивительная манера выражаться — в духе экс-премьера Виктора Степаныча Черномырдина — несколько озадачила меня.

— Моя фамилия Никифоров, — сказал он. — Капитан Никифоров из полиции нравов.

Я не без любопытства взглянул на него. Тот самый, про которого ехидно рассказывал Соловьев и с уважением — майор Голубцов.

— Я как-то не очень, — начал капитан Никифоров, — тут дело такое… я понимаю, что вы, издатели, всякое уже поначитывали и понаписывали, но тут такое дело, что… в общем, мне как-то недавно присоветовали… В общем, у меня для вас материал.

Я подпер подбородок кулаком и терпеливо смотрел на Никифорова. Его корявые обороты довольно плохо укладывались у меня в голове. Впрочем, мне приходилось выдерживать и не такое. Издательское дело, которым я занимаюсь уже достаточно долгое время, предполагает массу контактов с разного рода «гениями». Они приносят свои эпохальные опусы и пытаются убедить меня в том, что мировая литература будет обеднена и обесценена, если мир не узнает вышеупомянутого шедевра. Претендовали не только на право именоваться вторыми Акуниными или Пелевиными, а — берите выше — Булгаковыми, Чеховыми и Набоковыми. Один почтенный господин, работавший оператором на киностудии, принес мне не более и не менее как ремейк бессмертной набоковской «Лолиты». Правда, этот претендент на роль гения писал свой опус применительно к веяниям времени и потому назвал его то ли «Лолит», то ли «Лол». Соответственно не о хрупкой девочке-нимфетке, а о мальчике. А один толстый, пышноусый армянин — майор ГИБДД — приволок компьютерную распечатку с сочной титульной шапкой: «Варданян и три «Ландкруизера» (так было написано). Текст представлял собой ни больше ни меньше как антихудожественное перемалывание романа Дюма-отца «Три мушкетера», в котором красочно живописались приключения храброго гаишника капитана Варданяна, боровшегося с главарем автомобильной мафии по кличке Кардинал.

Разумеется, после таких прецедентов я смотрел на пришедших ко мне «по не совсем обычному делу» — то есть с намерением впарить мне рукопись собственного изготовления — работников милиции с некоторым опасением. По всей видимости, и мой посетитель явился именно с такой целью. Он долго копался в коричневой папке из кожзаменителя, потом глубоко и громко вздохнул. Мне почему-то представилось, что примерно так вздыхает бегемот в вольере, хотя я никогда не слышал, как он это делает. Капитан Никифоров вынул довольно толстую стопку листов формата А4 и сказал: