Одиночество героя

— Вам бы вздремнуть часика два, — мягко посоветовал Климов. — Не дай Бог, видения начнутся.

Борис Захарович не обратил внимания на дерзость. Он слегка поплыл от утренней порции «Буратино».

— Господин этот, который приедет, может нас с тобой, Миша, озолотить, а может в землю зарыть. Власть у него нынче непомерная. Смириться бы надо, Миша, а? Лосей по лесу много бродит. Человека пожалеть бы, Миша. Человека! Помнишь, как Горький говорил? Человек — это звучит гордо.

Климову стало невмоготу. Он вскочил на ноги, схватился за голову, будто что-то вспомнил.

— Борис Захарович, простите Христа ради, надо бежать. Не взыщите, в другой раз договорим.

— О чем договаривать?! — гаркнул начальник. — Лося готовь — вот и весь договор.

Но на этом крике его пыл иссяк, он обмяк в кресле, брезгливо изучая пустой стакан. Началась вторая — созерцательная — стадия опохмеления. Климов выскользнул из кабинета…

Пес Линек поджидал возле конторы, развалясь на солнышке под забором — морда масляная, самодовольная, видно, где-то чего-то уже прихватил, нажрался. Увидя хозяина, подбежал, ткнулся мордой в колени, отчаянно размахивая хвостом. Как же, разлука на целый час затянулась.

— Лося им подавай, — пожаловался Климов. — Малютку несмышленого. Жулье ненасытное! Получат они его у нас, как же! Верно, Линь?

Пес ворчливо закряхтел.

Пошли в магазин, расположенный через улицу. В магазине народу никого — одна молоденькая, яркоглазая продавщица Настенька. Зато полки уставлены богато. Импортное изобилие почти такое же, как в Москве. Наконец-то наведался дядюшка Сэм в русский медвежий угол, не побрезговал, слава рынку! Горы всевозможных консервов, снедь в нарядных упаковках, ящики пива в жестянках, шоколад, жвачка, копченья и соленья — чего тут только не было, вплоть до хваленых памперсов. Лишь один из дальних отсеков огорожен под отечественную продукцию: с десяток тощих синих кур под стеклом и коричневые пакеты то ли с пшеном, то ли с супом.

При появлении Климова девушка многозначительно покраснела:

— Давненько не заглядывали, Михаил Федорович!

— А чего заглядывать, — хмуро отозвался Климов. — У тебя же, мне сказали, жених есть.

— Какой жених? Что вы? Нет никакого жениха. Откуда он возьмется?

Стройная, обтянутая белым халатом, как березка корой, она глядела прямо в глаза, бесстрашно и дерзко. Пунцовые губы улыбались.

— Веревка у тебя есть? — спросил Климов. — Не бечевка, нормальная бельевая веревка?

— Зачем вам, Михаил Федорович? Вы что же, сами себе стираете?

— Мало ли, — сказал Климов. — Вдруг приспичит повеситься.

Если не было народу, он всегда позволял себе одну-две немудреных шутки, что привело к тому, что между ними завязался глубокий, потайной роман. Во всяком случае, Настенька в этом не сомневалась.

Да что там, Климов вовсе был не против, он без женщины усыхал на корню, и коли не зарок…

Однако Настенька при любом раскладе ему не подходила, он это понимал. Его партнерши все остались в городе — развратные, искушенные, матерые самки, пожирающие плоть. Настенька не для него. Она хрустнет и сломается в пальцах, как соломинка. Даже думать страшно.

Но не так она была проста, как ему казалось. Против обыкновения, никак не отозвавшись на шутку, не опуская глаз, побледнев, спросила:

— Почему вы никогда не говорите серьезно? Вам кажется, я глупенькая деревенская девочка, да?

— Не кажется, а так оно и есть.

— Вдруг ошибаетесь?

— Объясни.

— Хотите, приду в гости? Постираю, приберусь. Я все умею. Небалованная.

Заманчивое предложение не застало его врасплох. На хорошие слова он привык отвечать без утайки.

— Не спеши, Настенька. Надо будет, сам позову.

На бледном, нежном личике расцвела торжествующая улыбка:

— Как же вы позовете, если вы боитесь?

Такого он не ожидал. Чересчур азартно пылали девичьи глаза. Климов потупился, пробурчал:

— Хватит, Настенька, ослепну… Грузи товар по полной норме, я при деньгах.

Передал рюкзак через прилавок, девушка быстро напихала его под завязку: тушенка, макароны, масло, печенье, конфеты, батон вареной колбасы, полкруга сыра, масло, спички… — ничего не забыла, озорница.

— Бутылочку положить, Михаил Федорович?

— Почему нет. Сам-то я непьющий, но вдруг впрямь нагрянешь. Будет чем угостить.

— Вы совсем непьющий?

— Нельзя мне. Я же спортсмен.

Оглядела полки, добавила в рюкзак бутылку водки и бутылку какого-то красного вина с черной головкой. Климов отдал деньги — весь аванс. Настенька посчитала и вернула сдачу — ровно девять рублей.

— Теперь до следующего месяца, — грустно сообщил Климов.

— Правда, что ли?

— Да с меня хватит. Продукты кончаются, корешки грызу. В лесу, знаешь ли, полно съедобных корешков.

Она смотрела на него, склонив головку набок, и в глазах стояло такое, чего лучше бы ему не видеть, не мутить душу ни себе, ни ей.

— Я вам, Миша, картошки принесу. И капусты квашеной. У нас капуста на всю деревню лучше всех.

Через час он очутился в Ерохове, путь скоротал большаком. Вася Хлыстов подбросил на хлебном фургоне. Обиженный Линек гнался за ними километров пять, потом растянулся на брюхе и так истошно, по-волчьи завыл, что у Климова перепонки заныли.

У крайнего дома, когда спускался к оврагу, увидел бежевый «жигуленок» шестой модели. Чудно, в Ерохово по весне мало кто забредал по доброй воле. Летом — иное дело. Летом тут рай. Климов заинтересовался. Уж три года на воле, но по-прежнему настораживали его гости залетные с московскими номерами.

У колодца повстречал Кузьму Федотыча, ласково прозванного односельчанами дедом Клизмой. Кто другой, может, возмутился бы таким прозвищем, но Кузьма Федотыч им гордился, потому что пришло оно к нему от большого, любознательного ума. Городская внучка однажды привезла ему в подарок годовую подшивку журнала «Будь здоров». Много полезного почерпнул он для себя из того чтения, но больше всего почему-то легло на душу оздоровительное промывание кишечника, рекомендуемое при всех, самых страшных недугах. С тех пор, стоило ему принять чарку (а это случалось, почитай, каждый Божий день), как он начинал уговаривать каждого встречного немедленно заняться очисткой зашлакованного организма. Какое-то небольшое повреждение рассудка произошло у него на этой почве. Естественно, на втором месте после клизмы шла чудодейственная уринотерапия.

— Привет, Федотыч, — окликнул старика Климов. Дед вгляделся, прикрыв глаза козырьком ладони, узнал, благодушно отозвался:

— Здорово, Михрей. Денек-то какой, а? — опустил ведро у ног. — Хошь водицы холодненькой?

Поначалу, когда Климов объявился в окрестностях, старик его чурался, как городского выдвиженца, засланного в лес неизвестно зачем, но как раз на почве уринотерапии между ними установилось полное взаимопонимание. Среди деревенских жителей у Кузьмы Федотыча почти не было единомышленников, да и что с них взять, темнота, зато Климов признавал целебные свойства мочи и даже кое-что добавил к сведениям, почерпнутым Кузьмой из журнала. Оказывается, ею не только лечат все болезни, но также снимают порчу и сглаз. Климов рассказал про какого-то своего знакомца, тоже, как и Кузьма, пожилого человека, который так сильно занедужил, что вся официальная медицина тут же списала его в расход, но по счастью нашлись добрые люди, которые присоветовали ему уринотерапию, тогда еще мало известную в культурном обществе. Через месяц знакомец встал на ноги, выписался из больницы, а еще через полгода настолько омолодился и окреп, что подобрал себе подружку из числа молоденьких медсестер и завел с ней подряд троих пацанов. По силе омоложения, сообщил Климов, моча приравнивается к женьшеневой настойке и к аральскому корню, не меньше того. «А сам-то ты, сам-то, — не постеснялся спросить Кузьма Федотыч. — На себе, имею в виду, пробовал?» — «А чего же, дедушка, добру зря пропадать», — простодушно признался горожанин, приведя старика в восхищение. С тех пор между ними наладилась неподдельная мужская дружба и, встречаясь, они обязательно делились информацией о том, как протекает очередной курс лечения.