Ходи осматриваясь

Он вжался затылком в спинку сиденья, заерзал и внезапно истошно завопил:

— A-а! Убери отвертку! Сдвинулся, что ли!

Вокруг стал собираться народ. Я чувствовал себя ужасно глупо, но не терял решимости выдавить хоть какие-то сведения. Плешивый, похоже, стал оправляться от потрясения, даже сделал робкую попытку отбить мою вооруженную руку.

— Слушай ты, чокнутый, — просипел он. — Я тебя знать не знаю. И не пойму, чего хочешь. Убери отвертку и объясни толком.

Кто-то обхватил меня за плечи и оттащил назад.

— Э-э, дорогой, так нельзя, — услышал я. — Зачем моих клиентов обижаешь. Что случилось?

Я повернул голову и встретил укоризненный взгляд чернявого мастера. Водитель «Фольксвагена» выбрался из кабины и, пошатываясь, шагнул ко мне, но его придержали.

— Да этот… этот… С отверткой, гад! — обиженно возопил он, храбрясь и накручивая себя. — Налетел, как с… сорвался. Я его в глаза не видел. А он… Отверткой, представляете. Пустите меня. Пустите! Я ему покажу.

Кто-то сказал:

— Хватит. Глуши мотор. Нашли где базарить.

— Правда, хватит, — решительно потребовал мастер и уволок меня по другую сторону «Фольксвагена». — Успокойтесь. Оба успокойтесь. Что случилось, дорогой?

— Этот тип… — начал было я объяснять, ткнув пальцем в «Фольксваген».

И обомлел: передо мной девственной гладью серела задняя дверца автомобиля — никакой царапины. В замешательстве я уставился на чистую эмаль, чувствуя себя, как кот, проглотивший резиновую мышь. Плешивый что-то гундосил. А я, виновато ежась, мучительно тщился избавиться от прескверной тяжести в сведенном желудке. Наконец выпростал из себя:

— Простите, ради бога. Недоразумение вышло. Виноват, обознался. Очень прошу извинить меня.

— Как-как? — расхорохорился плешивый. — Недоразумение? Я тебе покажу — недоразумение. Я тебе…

— Довольно! — зыкнул мастер. — Не заводись. Сказал же человек: извините.

— Нужны мне его извинения, — прорычала жертва недоразумения. — Я его с говном смешаю. Как глисту поганую. Я…

— Извините, пожалуйста, — повторил я с гораздо меньшей искренностью.

Он смерил меня гневными очами. Я был на голову выше и явно ему не по зубам. Он вынул огромный платок и промокнул вспотевший лоб. Потом мрачно изрек:

— Пошел ты со своими извинениями, — забрался в машину и с силой хлопнул дверью.

Мастер прошелся со мной пару метров, похлопал по плечу и проговорил с непонятным выражением:

— Горячий ты, смотрю, мужик. Прямо как я. Но нельзя так на людей кидаться.

— Нельзя, — согласился я. — Извини.

— Ладно-ладно. Все, сеанс окончился. Забыли. Заезжай с утра за тачкой.

…Самоедству я предавался не долго. Понемногу мне полегчало. Эпизод был нелеп и постыден, но в то же время изрядно попахивал чем-то комичным. Я будто разыграл сцену, подсмотренную в каком-то остросюжетном боевике. В общем, когда я добрел до конечной остановки автолайна, нелестные впечатления происшествия напрочь вытеснились более приятными мыслями.

Добравшись до дома, я сразу же позвонил Наталье. Пришлось подождать, пока ее позовут. Наконец в трубке раздался деловитый голос:

— Слушаю вас.

— Звоню, как договаривались, — сказал я. — Простите, что отрываю от работы.

— Вы уже оправились?

— Более или менее. Надеюсь, с вашей помощью оживу окончательно. Если вы, конечно, не передумали.

— Не передумала, — успокоила она. — Скажите, куда подъехать. — Я предложил станцию метро «Молодежная». — Договорились. Значит, ждите на выходе. Буду около шести.

Ну вот, с удовлетворением подумал я, положив трубку, устрою себе бездумный выходной. И к черту загадки и ребусы. Если безудержно закручивать винт, рискуешь сорвать резьбу. Я, наверное, малость хитрил. Где-то в глубине, в подполье, робко шарила корыстная мыслишка соединить с приятным полезное: вдруг ненароком что-то всплывет, проблеснет, пусть не свет — хоть искра в тумане. Все-таки Наталья многое знает о Тамаре. Но я раздраженно цыкнул на себя и предался успокоительному лирическому воображению.

К метро я явился загодя, где-то без десяти шесть. Наталья не заставила себя ждать. Бог мой, я, кажется, запамятовал, до чего она хороша! На ней был бежевый плащ — почти по щиколотку. Распахнутый, он составлял на редкость соблазнительный ансамбль с белой блузкой и короткой темно-коричневой юбкой, позволяя при каждом шаге — украдкой, мельком — разглядеть изящную фигуру и высокие ноги безупречной формы. Самоуничижение мне не свойственно, но внезапно внутри захолонуло от шальной нелестной мысли: неужто эта роскошная леди снизошла до рандеву с обыкновенным газетным щелкопером? Мы поймали такси и минут через двадцать очутились в моей холостяцкой квартире.

Я зажег повсюду свет, помог ей разоблачиться и предложил недолго поскучать в гостиной, пока я что-нибудь соберу на стол. Но она вызвалась составить компанию и последовала за мной на кухню. Я выложил из холодильника наличный провиант — сервелат, сыр, шпроты, огурцы с помидорами, нашлась даже баночка сметаны для салата. И мы споро, в четыре руки, сварганили нечто, похожее на холодный ужин. Потом прошли в комнату.

Я разложил у софы стол-книжицу и накрыл голубой скатеркой.

— А вы хозяйственный, — отметила она, усаживаясь. — У вас очень уютно.

— Рад слышать, — ухмыльнулся я. — Стараюсь. В меру моего холостяцкого разумения. Что будете пить?

— А что есть?

Выбор был невелик — между шампанским, водкой и коньяком.

— Тогда немного коньяку, — сказала она.

Я откупорил бутылку «Ани», наполнил пузатые коньячные рюмки и пристроился рядом с ней на софе. Изощряться с тостом не стал:

— За наше знакомство. Чтобы оно было долгим и добрым. — Она бросила на меня быстрый взгляд. Я одним глотком опорожнил бокальчик. — Поскольку сегодня я не на машине, сделаю себе поблажку. Могу позволить некоторое излишество.

— Хотите напиться? Или меня напоить?

— А почему бы и нет, — ответствовал я. — Такова хитрая технология совращения. Вот напою вас, притуплю бдительность и… — Я хохотнул. — Шучу-шучу, не пугайтесь.

— Сноску можно было бы и не делать, — усмехнулась она. — Я не девочка и не боюсь совратителей. — И внезапно спросила: — Вы никогда не были женаты?

— Когда-то давным-давно. И недолго.

— Что так?

— Моей жене надоело пробавляться скромными доходами репортера. Она возжелала иметь рядом человека, умеющего делать большие деньги.

— А вы не умеете? — спросила она, стрельнув глазами. — Странно. Вы ведь хороший журналист.

— Никак, наводили обо мне справки? — я ухмыльнулся.

Она пожала плечами и отшутилась:

— По вам видно. — Потом недоверчиво проговорила: — Мне всегда казалось, что журналисты — люди довольно обеспеченные.

— По общим меркам — да, не бедно. Но где вы видели богатого независимого газетчика?

— Бессеребреники, да? Не любите деньги?

Хмель слегка уже забродил в голове. Я засмеялся.

— О нет, что вы. Но честным пером много их сейчас не наскребешь. А ничему другому я, к сожалению, не обучен. Из воздуха деньги не делаются.

— Еще как делаются. — Она хихикнула, но красивые зелено-коричневые — или все-таки коричнево-зеленые? — глаза глядели на меня вполне серьезно. — Надо только знать как.

— А вы знаете? — продолжил я этот бессмысленный диалог. — Научите, готов заделаться вашим прилежным учеником. — И, подняв бокал, провозгласил: — Так давайте выпьем за начало краткого курса обучения будущего миллионера. Нет, лучше за мою очаровательную учительницу.

Телефонное урчание прервало нашу высоко-содержательную беседу. Я поколебался, поднялся, извинился, допил коньяк и подошел к журнальному столику. Звонила Мила. Я опустился в кресло и постарался собрать свои размягченные мозги.

— Гриша? — спросила она. — Прости, что беспокою. Но понимаешь, какое дело… Я нашла пленку.

— Пленку? — повторил я, не поняв. — Какую пленку?

— Ну, помнишь его прошлогоднюю страсть к фотографированию? Он купил тогда «Кодак» и все и вся беспрестанно щелкал. Потом увлечение быстро прошло, и он это дело забросил. Даже не знаю, где сейчас аппарат. Но вот в запертом ящике стола обнаружила сегодня непроявленную пленку. Может, это еще из старых снимков. Хотя, помнится, он напоследок все проявил и отпечатал. Или не все? Наверное, я зря тебя дергаю. Но ты просил…