Одиночество героя

Остальную часть дня я бродил по квартире, пытался читать, сидел на кухне перед графинчиком с коньяком, но не пил. Сознавал, что в любой момент может понадобиться ясная голова. Чутко реагировал на каждый шорох в квартире, на звуки, доносящиеся извне. Хлопанье дверей на лестничной клетке бросало в жар.

Около семи вечера позвонила Нелли Петровна.

— Что это значит? — спросила сухо. Я с трудом стряхнул с себя оцепенение.

— А-а, это ты, родная! Но ведь Арнольд все объяснил?

— Во что ты впутался, Иван?

— Я же сказал, временные накладки.

— Ты уверен, что временные?

В ее голосе не было паники, это хорошо.

— Лялечка, ты должна уехать вместе с детьми. Когда все кончится, я тебе все расскажу. Не сейчас.

— Витя не хочет ехать.

— Как не хочет?

— На, поговори сам.

В трубке зазвучал голос сына, глуховатый, чуть ленивый, с протяжными интонациями. Родной.

— Здравствуй, папа. У тебя неприятности?

— Небольшие… Малыш, не капризничай. Поезжай вместе с матерью и Федором. Так надо.

— Зачем?

— Что зачем? — у него была моя привычка задавать бессмысленные вопросы.

— Зачем мне ехать?

— Хотя бы затем, что ты взрослый, сильный и умный. В случае чего…

— Папа, не волнуйся. Арнольд Платонович спрячет их так, что с собаками не найдешь. Он это умеет.

— А ты?

— Я не заяц, папа. Бегать ни от кого не собираюсь. Я чуть не вспылил, но это ни к чему не привело бы.

— Хорошо, ты не заяц, но ведь не дурак, надеюсь. Бывают обстоятельства, когда глупо лезть на рожон.

— Я не лезу. Все в руке Божией. Опасность, папочка, не там, где мы ее предполагаем, совсем в другом месте.

— Это твое последнее слово?

— Нет. Раз ты в беде, я готов тебе помочь. Можно мне приехать?

Словно теплой водой меня окатило.

— Спасибо, сынок. Если потребуется твоя помощь, сообщу. Дай-ка матери трубку.

С Нелли Петровной попрощались мирно, без упреков и дальнейших выяснений. Сошлись на том, что пусть Витя остается, ничего страшного, но лучше ему хотя бы пожить у какого-нибудь своего приятеля из секты. Витя обещал подумать.

Одно мне не понравилось, Лялька заявила, что всегда знала, что я сумасшедший.

— Ты будто нормальная, — буркнул я. — Вы с этим прибором морочите народ и думаете…

Не дослушала, повесила трубку.

Ближе к ночи дозвонился до Жанны. Она ездила в больницу и видела Герасима. Его перевезли из реанимации в отдельную палату. Он разговаривает, шутит. Врачи удивляются его живучести. Говорят, не видели, чтобы после такого ранения человек так быстро восстанавливал силы. Жанна счастливо смеялась.

— Кстати, Вань, просил тебя заглянуть.

Я ушам своим не верил.

— Жанна, ты не перепутала? Ты именно с Герасимом разговаривала? Может, кто-нибудь похожий на него?

— Типун тебе на язык.

— Тогда я прямо с утра подскочу.

— Вань, только я тебя прошу!

— О чем?

— Не втягивай его в свои дела. Хотя бы подожди, пока окрепнет.

Я не обиделся: сестра права. После всего, что случилось, я и сам ощущал себя этаким хитрым маленьким мафиози, озабоченным исключительно темными делишками.

Уснул поздно, во втором часу ночи. Оленька так и не объявилась.

Девяти не было, когда меня разбудил телефон. Жаль, — сон снился приятный, игривый, хмельной. Оленька лежала рядом, я чувствовал пальцами ее упругую, юную грудь. Оленька отталкивала руку, вырывалась, смеялась. Лепетала: «Ой, как же это можно, Иван Алексеевич, а если родители узнают?! Вы меня с кем-то путаете, Иван Алексеевич!» Я лез напролом, как распаленный бычок, откуда прыть взялась. Она хотела, чтобы я вел себя именно так: безрассудно, неистово. Она говорила, что любит, когда ее насилуют. Только не помню, когда говорила — в этом же сне или наяву?

Этот сон не досмотрел, как и многие другие сны в своей жизни. Потянувшись на ощупь к телефону, испугался: кто мог звонить в такую рань?

Дунул в трубку, тихонько спросил:

— Кто это? Алло, кто это?

— Иван Алексеевич, вы что, спите? — забухтело в трубке насмешливо. Михась Германович, юридический ублюдок из фирмы «Алеко». Я сразу его узнал. Мгновенно переместился из ласкового сна в угрюмую реальность.

— Да, слушаю, — болезненно ощутил, как сердце покатилось куда-то в желудок.

— Не думал, что вы такой лежебока. Тем более при ваших форс-мажорных обстоятельствах. Боялся, что не застану. Думал, рыщете по городу.

— Не понимаю, — изо всех сил я старался, чтобы голос не дрогнул. Почему-то это казалось важным. — Что случилось?

— Ничего не случилось. Сегодня, как вы помните, день выплаты. Надеюсь, набрали требуемую сумму?

Я молчал.

— Алле, Иван Алексеевич! Пожалуйста, не засыпайте. Давайте договоримся, где встретимся. В городе или подъедете ко мне? Хотите, к вам подскочу. Меня не затруднит.

— Сколько? — спросил я.

— Как это сколько. Голубчик, да вы в облаках витаете… Мы же условились: двадцать пять тысяч авансом, остальные в рассрочку на месяц. Кстати, у меня хорошая новость. Гарий Хасимович любезно согласился на такие условия.

— Подождите секунду, — я положил трубку рядом с аппаратом, вылез из кровати, сходил на кухню за сигаретами. Прикурил и вернулся вместе с пепельницей. Сигарета не помогла: в голове вакуум.

— Вы слушаете, Михась Германович?

— Да, да, слушаю. Денежки в какой валюте?

— Видите ли, у меня пока нет денег. Я предпринял кое-какие попытки, но денег пока нет. Вы не могли бы повременить, скажем, три дня?

Примерно я догадывался, что он ответит.

— Иван Алексеевич, не советую шутить такими вещами, — донеслось как из проруби. — Что значит повременить три дня? Что за игру вы затеяли?

В его удивлении не было наигрыша, и впервые за эти дня я по-настоящему испугался. Так испугался, что ноги окоченели.

— При чем тут игра? У меня нет денег, это же понятно. Суммы, которые вы называете, для меня вообще звучат фантастически. Я стараюсь выкрутиться, делаю какие-то шаги. Почему же нельзя подождать три дня? Ну, хотя бы два.

Теперь он довольно долго молчал, я его не торопил.

— Иван Алексеевич, — наконец отозвался, — вы же интеллигентный человек, верно?

— Вам виднее. Ведь вы тоже интеллигентный человек.

— Как интеллигентный человек, вы не можете не понимать, с какого сорта людьми вступили в своеобразные финансовые отношения. Лично я могу пойти навстречу, дать вам три дня, десять дней, вообще простить долг. Я, но не они. У них свои очень четкие представления о моральных обязательствах. Своя этика. Не говорю, что полностью ее разделяю, но это факт, с которым мы не можем не считаться. Боюсь, Гарий Хасимович меня и слушать не станет. Для него долг такое же святое понятие, как, как…

— Как тюрьма, — подсказал я.

— Не думаю, что сейчас удачное время для шуток… Итак… Единственное, на что он может согласиться, — это на удвоение первоначальной суммы. И то я неуверен…

— Сколько же тогда будет с меня? Не двести, а четыреста тысяч?

— Зачем же? Удваивается пока только аванс. Вместо четвертака через три дня внесете пятьдесят тысяч.

Я вздохнул с облегчением. Меня абсолютно не трогали его расчеты и то, какие цифры он назовет. Важно было оттянуть время.

— Это справедливо, — сказал я. — Удваивается так удваивается. В связи с этим у меня вопрос. Вы не знаете, где Ольга?

— Какая Ольга? …Ах, та девица, которую вы купили у покойного Леонида Григорьевича? Она что, действительно вам так дорога?

Наглость юриста-ублюдка была особенного свойства, не как у обычных бандюков. Бандюки все же попроще: по пятаку, урою, ты не прав, братан — и прочее, но под шкуру не лезут. Михась больше напоминал ведущего из популярного телешоу (их у нас десятки), который, задавая любой вопрос, обязательно утробно кряхтит и на что-то скабрезно намекает. Как у телеведущих, в каждом его слове звучало высокомерное, снисходительное презрение. Про таких сказано у Конфуция: возвеличь низких и уничтожь благородных — и государство будет разрушено.