Сезон дождей и розовая ванна

На то были свои причины. Если Гэнзо Дои уйдёт из газеты, вся работа вновь ляжет на плечи Гисукэ. Пусть "Минчи" выходит раз в неделю, всё равно дел уйма: сбор материала, редактирование, подготовка статей. Справиться одному очень трудно, на остальных служащих редакции положиться нельзя: они годятся только для мелких поручений.

А за широкой спиной Гэнзо Гисукэ чувствовал себя как за каменной стеной. Потому-то он и мог так часто ездить в "командировки". Уйди Гэнзо, и встречи с Кацуко станут редкими эпизодами, а то и совсем прекратятся. Для Гисукэ это было бы настоящей трагедией.

Кроме того, имея свой навар, Гэнзо, конечно, не все деньги присваивает. В противном случае это сразу бросилось бы в глаза, а Гэнзо не дурак, чтобы рубить сук, на котором сидит. Скорее всего, не так уж много ему перепадает. Можно дать ему потачку — до определённых пределов, разумеется. Жалованье-то у него ведь маленькое. Жить трудно: жена, дети… Пусть пока что берёт понемногу, но уж если зарвётся, тогда другое дело. Вылетит на улицу в два счёта. А сейчас в общем-то положение нормальное: деляги и махинаторы трепещут не перед главным редактором, а перед его хозяином, так пусть Гэнзо Дои поработает на хозяина…

Гисукэ Канэзаки умел приспосабливаться.

Кончился февраль, начался март. "Командировки" Гисукэ продолжались. Конечно, без конца ездить в Кумотори по партийным делам нельзя, и Гисукэ придумал поездки в Токио или Осаку — для глубокого изучения газетно-журнального дела. Это оказалось очень удобно. Он мог надолго задерживаться у Кацуко или уезжать куда-нибудь вместе с ней.

Кроме того, Гисукэ иногда действительно приходилось ездить в служебные командировки, ведь он входил в один из комитетов городского собрания — в комитет по водоснабжению. Вместе с другими комитетчиками он отправлялся в Токио или на остров Хоккайдо для изучения водоснабжения мегаполисов. Как только становилось известно, что в маршрут такой командировки входят горячие источники или другие курорты, в Мизуо сразу начинали поговаривать, что, мол, водоснабженцы под предлогом командировки устраивают себе туристическую поездку за счёт налогоплательщиков. В былые времена Гисукэ незамедлительно выступал в городском собрании с разгромной речью, и вслед за этим "Минчи" включалась в кампанию протеста. Сам он участия в поездках не принимал, и граждане ему аплодировали.

Теперь Гисукэ стал значительно терпимее, "Минчи" тоже помалкивала. Среди депутатов городского собрания популярность бывшего бунтаря возросла: считали, что его взгляды приобрели широту. Никто не знал подоплёки этой метаморфозы. Принимая участие в такой командировке, Гисукэ получал лишнюю возможность повидаться с Кацуко. Если планировалась десятидневная командировка, он управлялся за семь дней, если двухнедельная — выгадывал для себя дней пять. Конечно, это было манкирование служебными обязанностями, но, поскольку и другие члены комитета соблюдали свой интерес, никто не возражал. Гисукэ исчезал не просто так, а под благовидным предлогом, и остальные даже радовались, что этот ворчун и придира оставит их в покое.

К этому времени Гисукэ стал настоящим рабом собственной страсти. Кацуко владела всеми его помыслами. Каждый раз, когда ему доводилось ласкать её упругое атласно-гладкое тело, он целиком растворялся в наслаждении, забывая, что в мире есть что-то ещё, кроме этой женщины. В короткие периоды разлуки он тосковал по ней и по ни с чем не сравнимому блаженству, которое она ему давала. Гисукэ вдруг начинало казаться, что сейчас Кацуко лежит в объятиях какого-нибудь молодого мужчины. Он представлял их сплетённые тела, и его охватывала такая нестерпимая ревность, что он буквально не мог усидеть на месте.

В таком состоянии просто невозможно было работать над газетой. Впрочем, он утратил интерес не только к газете. Действия сторонников Мияямы уже не волновали его так, как раньше, его политическое чутьё притупилось.

И чем глубже увязал Гисукэ в своём романе, тем нужнее становился для него Гэнзо Дои. Газета продолжала выходить, и это целиком была заслуга Дои. Конечно, Гисукэ — хотелось ему того или не хотелось — просматривал номера и нередко оставался недовольным. У него были претензии к редактору, но он их не высказывал. Ему было совестно: Гэнзо трудится в поте лица, а он бездельничает из-за женщины. В конце концов, у Гэнзо есть свои вершины, подняться выше которых он не может, и если газета выглядит относительно прилично, надо терпеть.

Гисукэ забеспокоился, не теряет ли он общий контроль над газетой, но, поразмыслив, решил, что всё идёт нормально. Ведь в обязанности директора не входят сбор материалов, редактирование и прочее. Это работа сотрудников редакции. Конечно, раньше Гисукэ всё приходилось делать самому, но, как говорится, не от хорошей жизни. Теперь повседневные тяготы легли на плечи Дои, а он, Гисукэ, осуществлял общее руководство — как и положено главе издательства.

Что касается городской политики, Гэнзо в буквальном смысле был ушами своего босса. Медлительный, неторопливый в движениях, он успевал обойти все закоулки и собрать всю возможную информацию. Полученные им сведения целиком поступали в распоряжение Гисукэ.

— Нет никаких признаков, что Мияяма собирается выдвигать свою кандидатуру на пост мэра, — говорил Гэнзо, да так веско, что нельзя было усомниться в достоверности собранных им сведений. — А слухи… Слухи, значит, ходят такие: Мияяма не будет препятствовать, чтобы Хамаду избрали на третий срок, а уж потом постарается подготовить почву для собственного избрания… В городе все так думают…

И действительно, на страницах провинциальных газет не появлялось никаких статей с прогнозом относительно выдвижения кандидатуры Мияямы на пост мэра, нигде не упоминалось также, что Хамада не собирается баллотироваться на предстоящих выборах.

— Я, господин директор, доложил вам, какова политическая атмосфера у нас в городе, — уставившись в одну точку говорил Гэнзо. — А вы не скажете, что думают в провинциальном комитете?

— Да и говорить-то не о чем. Там всё по-старому: тишь да гладь.

Что мог сказать Гисукэ? Гэнзо думал, что шеф, отправляясь в командировки, каждый раз беседует с партийным руководством, потому и спрашивал. Гисукэ ничего не оставалось, как отвечать, что всё по-старому. Вообще-то он верил в это: раз в Мизуо всё спокойно, значит, и провинциальный комитет не готовит никаких сюрпризов. Вспоминалась встреча с Тадокоро, его лицо, такое безмятежное, когда он произнёс: "Это великолепно — на третий срок Хамаду…"

— Всё по-прежнему, значит… Это хорошо, — кивал Гэнзо своей большой головой. — Коли так, председателю нашего городского собрания господину Мияяме придётся воздержаться…

Когда Гэнзо задавал подобные вопросы, Гисукэ даже радовался: если спрашивает, значит, никаких сомнений относительно командировок шефа у него не возникает. Если Ясуко вдруг забеспокоится, он развеет её подозрения.

Однажды, когда Гэнзо Дои не было в редакции, к Канэзаки подошёл один из молодых служащих и, понизив голос сказал:

— Господин директор, вы знаете… Дои-сан переехал в многоквартирный дом на улице Эн. — На лице Гисукэ отразилось такое удивление, что служащий даже запнулся, но потом продолжил: — С месяц уже будет. Говорят, квартиры там очень дорогие, район-то хороший… Да, квартиры высшего класса. Двадцать пять тысяч иен в месяц. И кроме того, гарантийный задаток, равный полугодовой квартплате.

Говоря это, молодой служащий поднимал брови, таращил глаза, всем своим видом выражая восторг перед роскошью и ужас перед тем, каких безумных денег стоит эта роскошь.

Гисукэ заволновался. Хорошие, комфортабельные квартиры в больших домах обходились в двенадцать тысяч иен в месяц. Двадцать пять тысяч, действительно, цена небывало высокая. Служащий рассказал, что квартира просто шикарная, как где-нибудь в Токио или Осаке, просторная, с вошедшей сейчас в моду кухней-столовой, оснащённой различными агрегатами экстракласса… Как же Дои скопил такие деньги? Ведь у него жена, двое детей, их кормить-поить надо. Половина жалованья, которое он получает в газете, теперь будет уходить на квартплату. Да ещё задаток в сто пятьдесят тысяч иен…