Две коровы и фургон дури

Я ехал куда глаза глядят, пока не доехал до Батеолтона, а там притормозил, чтобы полюбоваться зелеными лужайками, старинными домиками, рощами и увитыми зеленью низкими каменными оградами. Выехав на вершину холма, я решил поехать по дороге, что вела к Столи, но сначала остановился и внимательно оглядел расстилавшиеся передо мной поля. Конечно, я не очень рассчитывал увидеть Спайка прямо на поле, но, если честно, вообще понятия не имел, где его искать. Солнце садилось, окрашивая землю в мягкие золотистые тона. Мимо пролетела стая ворон — видимо, устраиваться на ночлег, только что подоенные коровы расслабленно брели обратно на пастбище. Лес неподалеку выглядел прохладным, деревья — прямыми, домики и фермы — надежными и безопасными. Так легко было поверить в эту обманчивую картинку, в этот мир и покой, в прохладу, в то, что жара наконец пошла на убыль. Что именно здесь — источник покоя, в этом месте, где радуга упирается в землю. Здесь и листья шуршат по-другому, и вода прозрачнее и холоднее, и даже земля закрывает усопших более мягким покрывалом. По вечерам здесь раздаются тихие переборы гитар и мелодичные звуки флейт, а на полянах, не боясь людей, играют кролики. Райские цвета, и райская тишина, место, где растревоженные люди могут встречаться, оставив все свои тревоги позади.

И люди на самом деле освобождались здесь от тревоги. Они протоптали тропинки через поля и холмы. Они шли держась за руки, говорили тихими, спокойными голосами, смеялись. И устраивали пикники в тени зеленых деревьев. Прислонившись спиной к старым калиткам, вместе пили пиво. А когда заканчивали и пить, и есть, и разговаривать, то закрывали глаза и погружались в тепло и уют, как в теплую ванну.

Я тоже сел на мягкую, заросшую травой обочину, положил голову на руки и сидел так не менее получаса. Мимо проехало несколько машин, потом трактор, вдалеке я заметил еще пару машин и тракторов, но белого фургона нигде не было видно. Рыча, пролетел мотоцикл, потом еще один. Над моей головой бесконечно кружил канюк. Потом пчела. Потом эскадрилья голубей. Еще одна пчела. Двое прохожих прошли низом через поле и исчезли в роще внизу холма. Я ждал, что они вынырнут на тропу чуть дальше, но они не появились. Может, орнитологи-любители ищут укромное местечко потрахаться. Невозможно понять, что люди затевают и о чем думают, когда видишь их со спины на расстоянии в полмили, так что я вновь сел на «хонду» и погнал ее в «Глобус», чтобы пропустить кружку пивка.

В баре только и разговоров было, что о пожаре в доме Спайка и как он сам напросился на неприятности. Кто-то сказал:

— Я зашел к нему на днях — так это просто свинарник. Весь дом завален дерьмом. На диван противно сесть, ей-богу. У него еще этот газовый фонарь был, совершенно доисторический, а плита… Даже вспомнить страшно…

— Да, но он никого не слушал… — сказал кто-то еще.

— Чего он не слушал? — спросил я.

— Не слушал, когда ему говорили, что нельзя жить в такой грязи.

— Ему бы хоть разок взять себя в руки.

— Но работник он неплохой, ничего не могу сказать. Всегда душу в работу вкладывает. Он ведь силен как бык, хотя по виду не скажешь.

— Это правда.

— Но ведь сила — это еще не все, верно я говорю?

— Далеко не все.

— Нужна дисциплина, правильно? Какая-никакая ответственность.

— Истинная правда.

— Эй, смотрите-ка, парни, о черте речь…

Я выглянул в окно и увидел, что к бару подкатывает белый фургон Спайка. Спайк припарковался за углом, и я вышел на улицу, чтобы его встретить. Он был бледен как мел, сухие губы потрескались, в глазах плескался страх. Вид у него вообще был какой-то безумный: затравленный взгляд, руки дрожат, ногти обкусаны в кровь. Я никогда раньше его таким не видел. Он выглядел как отражение моего крутого друга в каком-то кривом зеркале. Словно из Спайка высосали всю кровь и заменили чем-то холодным и бесцветным. Я залез в фургон и уселся на пассажирском сиденье. Спайк забил полиэтиленовыми пакетами с травой всю заднюю часть. Она уже упрела там и завонялась. Я сказал:

— Ты что тут забыл?

— Я не знал, куда мне деваться. Заехал к тебе, но тебя не было дома. Так что я просто кружил по окрестностям. Я боюсь…

— Ты боишься? — Мне пришло в голову, что я в первый раз слышу от него такое признание. И почему меня это не удивляет?

— Я до смерти напуган, Эл.

— Я нашел твою записку. Тебя ищут серьезные дяди, Спайк.

— Я знаю, черт подери!

— Они за что-то на тебя обиделись. Не знаешь, за что?

— Господи, Эл! Они сожгли мой дом! Мой дом, блин, все, что у меня было. Вся одежда сгорела, и пластинки, и телик, и мой плюшевый барсук.

— Как, и барсук?

— Ага, и он тоже.

— Вот дерьмо! Он же у тебя был уже сто лет.

— Я знаю. И мои картины.

Я положил руку на сгиб его локтя, и он уставился на нее с удивлением.

— Но у тебя же есть твой фургон, — сказал я.

— Ага.

— И дурь цела. Чудеса! Как ты умудрился ее спасти?

— Да я случайно запихнул ее в фургон еще вчера вечером. Думал встретиться с моим пушером в Эксетере.

— Ты собирался встретиться с твоим пушером в Эксетере? — Я нарочно повторил его медленно-медленно, как будто не мог поверить в то, что говорил.

— Да, но в последний момент застремался.

Я потряс головой:

— Ты сам знаешь, что тебе надо делать, Спайк.

— Что?

— Уехать. Исчезнуть.

— Исчезнуть?

— Да.

— Но как я нах это сделаю? Куда бы я ни пошел, они меня всюду найдут. Они же охотятся за мной, идут по моему следу, травят, как лисицу. — Он схватил меня за руку. Его рука была горячей и потной. — Если бы я только послушался тебя…

— Что ты такое говоришь?

— Господи, ну почему я тебя не послушался!

Я усмехнулся:

— Ну знаешь, тогда это был бы уникальный случай.

— Понимаешь, я же не представлял, что это может кончиться вот так. Я не думал…

— Да, Спайк, ты никогда не думаешь, это верно.

Он опустил голову на руки.

— Ладно, Эл. Теперь я тебя слушаю, оʼкей? Скажи мне, что делать.

— Хорошо, но с одним условием. Ты будешь выполнять все мои указания. Никаких пререканий, понял? Можешь мне пообещать?

— Я попробую.

— Ну нет, так не пойдет. Тебе придется пообещать мне, Спайк.

— Я попробую.

— Попробуешь?

— Ладно, я сделаю все, что ты скажешь.

— Ну что же, пора действовать. Но вначале ты должен мне довериться.

— То есть как это? — Спайк постучал себя по карманам, дрожащими руками вытащил пачку сигарет, вставил одну в рот и пять минут пытался зажечь спичку. Несколько раз глубоко затянувшись, он откинулся назад, выпустил струю дыма в лобовое стекло, а потом сказал: — Хорошо.

— И будешь делать все, что я скажу?

— Да.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Ну ладно. Перво-наперво нам надо спрятать дурь. Так?

— Так.

— Заводи свою перделку и поезжай за мной.

— А куда?

— Ко мне.

— Но ты…

— Мы же договорились, Спайк, никаких споров, так?

— Но я…

— Спайк!

Он поднял вверх руки, сдаваясь:

— Все, молчу.

Нам потребовалось десять минут, чтобы добраться до фермы, но эти десять минут показались мне длиннее дня. Откуда мне было знать, что они не следят за нами? Что они не прячутся за воротами, за изгородью, за кустами, за поворотом? У них-то выходных не было. Понятно было, что они не отстанут, пока не получат свое. Они могли следить за нами в бинокль с верхушки холма или из кроны дерева. Могли сидеть в машине, в фургоне, на мотоциклах, могли ждать на какой-нибудь ферме, прячась за занавеской, или залечь в поле за изгородью. Они могли следить за нами отовсюду. Следить, затаившись, как кошка у мышиной норы, подергивая усами и облизываясь в предвкушении ужина.

Когда мы приехали на ферму, я велел Спайку оставаться в фургоне. Он не возражал, сидел за рулем ссутулившись, положив руки на руль и то и дело нервно оглядываясь по сторонам. Мистер Эванс смотрел в доме телевизор. Я постучал, он открыл мне дверь, и я сказал ему, что объявился мой дружок. Я ткнул пальцем в сторону фургона. Спайк попробовал улыбнуться и вяло кивнул головой. Я знал, что мистер Эванс не любит, когда на ферме находятся посторонние, поэтому сказал: