Глубокие мотивы: повести

— Никак, — ответил Рябинин.

— И нет зацепок?

— Зацепок-то целая куча.

— Например?

— Например, зачем они пошли в зал ожидания…

— Опять безмотивное действие, — усмехнулся прокурор мягко, просто так, без всякой задней мысли, но зачем-то усмехнулся.

Рябинин не понимал, почему к тонким, почти прозрачным движениям человеческой души даже умные люди относятся с лёгкой иронией. Чуть-чуть, но всё-таки иронично. Действия ценились дороже духа. И вещи ценились дороже. Мысль Рябинина перескочила — она часто выхватывала из его жизни похожий кусочек — на молодость, когда он работал землекопом и, вырыв шурф, в задумчивости стоял на его свежем глинистом краю. И прораб всегда ловил его на этом занятии, как на мелком воровстве: «Опять замечтался!». Да воровство бы прораб понял — обогащение. А Рябинину казалось, что нужно было произнести шёпотом: «Тише, товарищи, человек замечтался». Юрий Артемьевич знал, что без мотива нельзя квалифицировать преступление. Нельзя отправить дело в суд. И всё-таки усмехнулся. Но он никогда бы не усмехнулся, лови Рябинин преступника, а не ищи мотив. Неужели только потому, что преступника можно потрогать руками, а мотив неощутим, как радиоволны? Да и неважно, что человек делал, делает и будет делать; важно — ради чего. Мотивы важны, мотивы!

— Очень просто. — Прокурор решил сам объяснить это безмотивное действие. — Люди встретились, смотрят друг на друга и, влекомые человеческим потоком, оказались в зале.

— Я проверял: человеческий поток течёт не в зал, а к транспорту.

Юрий Артемьевич поднял сигарету и стал её рассматривать на свет, словно та была прозрачной.

— Ведь знаю, что вредно, а курю. Где тут мотив? Кстати, вы безмотивно извлекли из кармана авторучку, не собираясь писать.

Рябинин сунул её обратно и улыбнулся:

— Ваш организм привык к никотину. А ручку я достал механически, потому что сейчас придёт свидетель, а она не заряжена.

Он не стал объяснять, что не любит готовиться к допросу при свидетеле: отвинчивать пузырёк, менять ленту в машинке, искать бланки или копаться в материалах дела. Вызванный должен понять — его тут ждут с нетерпением. Видимо, сознание Рябинина, перерабатывая разговор с прокурором, ждало вызванного свидетеля и посылало тайные импульсы в его пальцы.

— Что ещё? — спросил Юрий Артемьевич.

— Вересов в конце допроса сказал, что он ударил не женщину.

— А кого же? Крокодила, что ли?

Рябинин пожал плечами. Он пришёл не отвечать на вопросы, а думать над ними.

Прокурор думал:

— Может быть, он имел в виду своё психическое состояние? Мол, ему почудилось вместо жены что-нибудь несусветное?

— Эту версию психиатрическая экспертиза отвергла.

— Тогда он считает её не женщиной, а…

— Крокодилом, — подсказал Рябинин.

— Но о крокодиле должно быть в письмах.

— Там ничего нет, кроме любви.

— А не случилось ли, Сергей Георгиевич, всё проще? Встретились, поцеловались, и она, допустим, возьми и спроси: «Сколько привёз денег?». Ему обидно.

— За деньги Вересов не ударит, — убеждённо ответил Рябинин.

Так же, как следователь за авторучку, прокурор взялся за нос, осторожно его пошатал и предположил:

— Может быть, назначить психологическую экспертизу? Сейчас модно…

Рябинин знал, что модно. Знал, что иногда и нужно, но душа к этой экспертизе не лежала. Всё экспертизы назначал, а вот психологическую — уж если только была крайняя необходимость или письменное указание прокурора.

Само существование психологической экспертизы Рябинин считал для себя глубочайшим оскорблением. Естественно, когда следователь обращается к специалисту в области медицины, биологии, физики, бухгалтерского учёта или баллистики… Но в психологии-то он сам должен быть специалистом высшей квалификации. Да и кому разбираться в психологии, как не следователю, который с утра до вечера только этим и занимается. Следователь прежде всего есть психолог — в этом Рябинин был твёрдо убеждён. И ему казалось, что теперь психологию у него забирают и отдают другому, специальному лицу, которое должно в ней разбираться лучше его, Рябинина. Что же остаётся следователю — только сбор доказательств?

— Психолог установит физиологический аффект. А это и так очевидно. Мотива-то психолог искать не будет.

— Да, эта работа для следователя, — согласился Юрий Артемьевич и добавил: — Зря взяли дело.

— Не зря.

— Чего ж тогда мучаетесь? — нашёл прокурор нелогичность в его поведении.

— Мотив должен быть.

Мотив есть. А если есть, то он его рано или поздно найдёт — почему ударил. Но теперь Рябинин опасался, что не поймёт другого: как этот чем-то понравившийся ему геофизик смог ударить женщину? Рябинин признавал только одни удары — необходимую оборону. Но к женщинам это не относилось, тут он даже необходимой обороны не признавал. Если женщина стала чужой, то от неё уходят; уходят молча и навсегда. Он не понимал домашних скандалов, всяких жалоб, разводов и дележей. И уж никак не понимал рукоприкладства. Впрочем, иногда он женщину тоже мог ударить — иронией.

— Знаете, зачем я пришёл?

Прокурор молчал, полагая, что следователь может зайти и ни за чем.

— Я пришёл сообщить, что всё в мире мотивировано, кроме одного.

— Что же это такое?

— Любовь. Она безмотивна.

9

Он вёл поиск от одной точки, полагая её главной, — первый миг их встречи. И поэтому искал только в одном от неё направлении, обращённом из аэропорта сюда, в город. Но от этой точки было и другое направление, уходящее в самолёт, в рейс, к горам Сихотэ-Алиня. Его он не проверял, поэтому теперь вызвал бортпроводницу.

У хорошего следователя намеченных процессуальных действий становится всё меньше — он их выполняет и вычёркивает из плана. У истинного следователя наоборот — план пухнет, потому что он, настоящий следователь, хочет знать как можно больше и выискивает для проверки всё новые и новые обстоятельства.

Хороший следователь работает одновременно по нескольким версиям, боясь увлечься одной, ибо одна может привести к ошибке. Истинный следователь не боится, интуитивно и безошибочно выбрав единственную, правильную.

Хороший следователь скрупулёзно собирает доказательства, как тот самый старик из письма Вересова, который отыскивал в травах свой женьшень. Истинный же следователь не доказательства собирает, а ищет истину. Рябинин не знал, где её искать. У него не было и версий. Да и плана не было.

Стюардесса появилась шумно, словно принесла в кабинет напряжение и гул своих полётов. Она постукивала каблуками, шелестела плащом, перевешивала сумку с одного плеча на другое, поправляла волосы и успокоилась, лишь закурив сигарету. Рябинин рассматривал её симпатичное, усталое лицо, чуть бледное от больших высот и чуть напряжённое от вызова к следователю. Ему вдруг пришла неуместная мысль: смог бы он влюбиться в женщину, у которой из ноздрей идёт дым? Но она ждала вопросов.

— Меня интересует рейс двадцатого августа из Хабаровска.

— Прошёл нормально, как всегда, — монотонно заверила она. — Высота десять тысяч метров, за бортом минус тридцать шесть, командир корабля… Что вас интересует конкретно?

— Пассажиров помните?

— Ну, некоторых… А что случилось — кража?

— Не обратили внимания на молодого мужчину, крепкого, загорелого, в очках…

— A-а, Николай с приятелем, — перебила стюардесса.

— Да. Откуда знаете имя?

— Приятель называл.

— Как этот Николай вёл себя в самолёте?

— Неужели жулик? — искренне удивилась она, набрав дыму и забыв его выпустить.

— А похож? — улыбнулся Рябинин.

Дым она так и не выпустила. Видимо, проглотила или он растворился в организме без остатка. Но для этого ей потребовалось какое-то молчаливое время, поэтому Рябинин переспросил:

— Похож на жулика?

— Ни грамма!

Он не терпел этого выражения, которое слышал всё чаще. Пошловато-рыночное. Однажды на улице мать сказала дочери: «Ты ещё уроков ни грамма не сделала». Но ведь стюардессы вроде бы даже изучают иностранные языки.