Такая работа. Задержать на рассвете

— Славно поработали — хорошо отдохнем! — крикнул он Альгису. — А вам не кажется, товарищ Тамулис, что некоторые выпускники каунасской школы йогов имеют к концу работы несколько измученный вид?

— Острить изволите-с? — полюбопытствовал Тамулис.

Дежурное помещение — сердце милиции.

Это сердце стучит быстро и медленно, ритмично или неритмично, тоны его то чисты, то пугают шумом, иногда кажется, что оно не выдержит нагрузки и вот-вот выскочит из груди, — но оно никогда не останавливается, это сердце, и бьется в любое время дня и ночи.

Телефоны в дежурной комнате милиции, как чуткие сейсмические приборы, регистрируют малейшие, не ощущаемые непосвященными «подземные толчки» городской жизни. Они почти беспрерывно звонят примерно до часа ночи, потом умолкают и пробуждаются лишь для того, чтобы сообщить о неожиданном и важном.

Дежурный всю ночь что-то пишет, его помощник сидит у коммутатора оперативной связи и пьет чай на постеленной у аппарата газете. В машинах дремлют шоферы. Из питомника служебного собаководства иногда раздается звонкий лай и металлический лязг.

В дежурке открывают окна, и в комнату врывается свежий ночной ветер.

Шумят во дворе освещенные прожекторами тополя.

Дежурный на миг перестает писать и поднимает голову.

Тревожный ночной ветер. Он чем-то близок дежурным. Он тоже не спит по ночам. Он тоже хозяин уснувшего города.

Мартынов умер перед рассветом, не приходя в сознание. Ни операция, ни переливание крови результатов не дали. Права оказалась высокая пожилая санитарка «Скорой помощи», которая еще ночью, взглянув на заострившееся, пожелтевшее лицо Андрея, когда его вносили в машину, сказала громко и безапелляционно: «Этот до утра не дотянет».

И Андрей не дотянул. Но еще пока он тянул, пока его большие, сильные руки судорожно мяли серое шершавое одеяло, пока вокруг него суетились врачи, и еще до того, как его койку выкатили в коридор, у белого приземистого здания приемного покоя собрались оперативники.

Ночь была темная, и каждый, кто подходил к больнице, как будто выныривал из плотного, густого мрака, в котором тонули больничные корпуса и высокие, потрескивающие в темноте деревья старого парка.

В низкой, ярко освещенной комнате на белой больничной скамье бледная, с остановившимися, побелевшими от ужаса глазами сидела Ольга Мартынова. Она не плакала. Она смотрела не отрываясь в одну точку, как будто на расстоянии, через стену внушала что-то тем, кто был в это время в операционной. Вокруг нее появлялись знакомые и незнакомые ей люди и неловко склоняли головы перед ее горем. Побыв несколько минут в приемном покое, они выходили на улицу, садились в машину.

В коробе «газика» было темно, время от времени то в одном, то в другом углу вспыхивали светлячки папирос. Только Тамулис стоял снаружи, тихо постукивая рукояткой фонаря по железной стенке кузова. Стук гулко отдавался в темном коробе, и оттуда негромко, но зло крикнули: «Прекрати же стучать!»

Внезапно в темной аллее вспыхнули неяркие огоньки подфарников — приехал начальник областного управления. Коренастый, седой, держа генеральскую фуражку в руке, Дед быстро прошел по тропинке вместе с главным хирургом области. Навстречу ему из больницы вышел начальник уголовного розыска Ратанов, козырнул, отошел в сторону. Увидев его, шофер «газика» включил зажигание.

Машина шла быстро, и людей в кузове потряхивало и бросало друг к другу.

— Внимание! — с усилием сказал Ратанов, когда они выехали на проспект. — Пока известно следующее: в 0.30 — 0.40 сторож промтоварной палатки, что на углу Смежного, видел двух людей, показавшихся ему подозрительными. Об этом он позвонил в гор-отдел. Мартынов с милиционером выехали к палатке. Ничего подозрительного они не заметили. В 0.50 — 0.55 Андрей позвонил помощнику. Тот просил подобрать пьяного у сквера на Даличской. Андрей отправил милиционера с машиной за пьяным, а сам остался ждать у палатки. В это время сторож — его сейчас допрашивают — пошел на другой объект…

Машину резко тряхнуло, шофер виновато чертыхнулся.

— Милиционер подобрал пьяного — оказалось, что он живет недалеко, — и завез его домой. Когда машина вернулась на Смежный, Андрея у палатки не было. Решили, что он уехал на попутной машине, и вернулись в отдел. Это было в 1.40. А в 1.50 из «Скорой помощи» сообщили о вызове на Смежный переулок к дому одиннадцать. От промтоварной палатки это метрах в двухстах… Район недавно застроенный, необжитый.

Ровесник Мартынова Ратанов казался старше своих лет благодаря умению во всех непредвиденных, даже трагических обстоятельствах выглядеть спокойнее и суше, чем был на самом деле. И сейчас, сидя рядом с шофером, узколицый, подтянутый, с незажженной сигаретой в руке, он всем своим видом показывал, что ничто не помешает ему вести розыск преступников объективно и беспристрастно, как велит закон. В другой руке Ратанов бесцельно сжимал пустой спичечный коробок.

— Какие раны? — спросил кто-то.

— Одна ножевая, слева по горлу. И еще ссадины. Возможно, получены при падении.

— А кто его обнаружил?

— Муж и жена возвращались домой… Они нас ждут на углу Кировской…

Шофер притормозил на углу, принимая в машину свидетелей. Женщина сразу закашлялась, и Ратанов попросил не курить. Еще несколько минут они ехали быстро, потом машина свернула в Смежный и пошла медленно. Оперативники, согнувшись, припали к окнам.

Промтоварная палатка на углу. Неширокая асфальтированная улица. Застывшие в сонном оцепенении маленькие домики. Еще несколько десятков метров — и корпуса новой застройки. Пятиэтажный корпус, молчаливый, словно пустой, с темными витринами нового, еще не открытого универмага. За корпусом виднелся пустырь, груды строительного мусора.

Пока они ехали, небо начало светлеть.

— Здесь, — сказала женщина. Ее муж тихо кашлянул.

«Газик» остановился.

У стены дома сидели на корточках несколько человек— эксперты, следователь… Поодаль, не приближаясь к машинам, стояла большая группа жителей дома. Ратанов успел заметить бурые, еще свежие пятна на влажном асфальте у самого угла дома, обернулся к свидетелям.

Подошедшая к машине полная молодая женщина, кутаясь в пуховый платок и часто передергивая плечами, как от озноба, торопливо заговорила:

— Вон гам он лежал. И стонал. А у нас видите как: на этой стороне дома ни подъездов, ни окон. Мы и не знали. Никто. Я услышала только, как мужчина с женщиной закричали. И мой муж тогда побежал звонить. Это ведь уже второй случай — с девушки здесь хотели часы снять…

Мужчина, приехавший вместе с женой на машине, тронул Ратанова за рукав:

— Мы с женой вот здесь шли. От ее брата, к нему дочь приехала из Москвы. Она в медицинском учится. Ну, посидели мы у него. Идем мы, а жена еще мне и говорит: «Ух, темень какая!»

Жена перебила его:

— Я оступилась как раз…

— Да, оступилась она. Ну вот…

Ратанов молчал — таких вот свидетелей перебивать бесполезно.

— Слышу, стонет кто-то. Так: «О-о-о-о! О-о-о-о!» Жена моя как закричит: «Вань, здесь человека убили! Подай, — говорит, — голос!» Я и начал народ подзывать, а жена к нему нагнулась…

— Ничего он вам не сказал?

— Ничего такого не сказал. Нет. Один раз вроде как, извините, выругался… Вроде бы «черт» сказал… Я так понял.

— А я слышала, как «чернь»… И еще говорит: «сыночек», «сыночек»… У меня так сердце и…

Ратанов хотел прикурить, но вдруг замер на секунду, впился глазами в этикетку на спичечном коробке, в странную, далекую от него надпись: «Не применяйте паяльных ламп при отогревании замерзших труб».

Женщина вынула платок, поднесла к глазам. Капитан отвернулся, отошел за угол дома, к своим. Следователь прокуратуры составлял схему места происшествия. Это был Карамышев, молодой, рано полысевший брюнет с черными цыганскими глазами. Он молча мигнул Ратанову и снова нагнулся к планшету. Из-за его плеча Ратанов увидел на бумаге большой прямоугольник — дом одиннадцать — и маленький неумелый рисунок, изображавший распластанного на земле человечка. Стрелки указывали расстояния, вход в корпус, в магазин, на кусты около дома и на бетонированный колодец подвального помещения, закрытый сверху решеткой.