Четыре степени жестокости

Ты не понимаешь, как возникает такой пожар, можно ли его предупредить и как с ним бороться, потому что он находится глубоко внизу, вне поля твоего зрения. Примерно так же я чувствовала себя в Дитмарше во время моего двойного дежурства, которое последовало за сердечным приступом Маккея.

На следующую ночь взбунтовался блок «В», и никто не мог объяснить причину волнений. Погасить такой пожар было несложно — уставшие зэки с радостью сдавались. Они напоминали иракских солдат, которые легко складывали оружие, чтобы выждать подходящий момент для следующей атаки. Эти несвязанные между собой восстания заставляют все время пребывать в состоянии боевой готовности и со страхом ждать следующего сюрприза. Вскоре ожидания оправдались: в камере «Г1» случилась драка: в руку мертвого зэка воткнули иголку, кто-то стрельнул из самодельного пистолета булавкой в шею надзирателю — не исключено, предварительно ее обмакнули в кровь ВИЧ-инфииированного или в фекалии. После этого мы боялись невидимых стрел, прислушивались к каждому шелесту, вздрагивали от легкого зуда.

У меня не было времени справиться о состоянии Маккея, и все же я переживала за него и очень хотела узнать, все ли в порядке. Когда через два дня после приступа, случившегося у Маккея, с утра пораньше завыла сирена, объявляя о побеге из тюрьмы, этот звук стал громом среди ясного неба и окончательно сбил меня с толку. В такие минуты чувствуешь себя так, словно у тебя над ухом просвистела шрапнель.

Побег заключенного? А почему бы, черт возьми, и нет? Время от времени кому-то обязательно удается перелезть через ограждение.

Потом начались обсуждения. В конце концов, пропал заключенный. Но кто? Кто что заметил? Когда его видели в последний раз? Я помнила имена всех зэков, которых под конвоем провожала в изолятор. Но я, как и остальные, боялась совершить ошибку. Маленькая оплошность может повлечь за собой большие неприятности.

Когда же прошел слух, что беглец не кто иной, как Джон Кроули, в мое сердце закралось дурное предчувствие. Как мы могли упустить его? Прошло три дня после происшествия во дворе, но никто не знал, куда его отвели и кто это сделал. Возможно, его проводили в лазарет, чтобы оказать медицинскую помощь, как и остальным участникам драки. Или же без промедления отправили в изолятор? Меня смущало, что ни один офицер охраны не признавался в том, что это он конвоировал Кроули. Разумеется, рано или поздно следствие установит имя этого надзирателя. Но не лучше ли сразу сообщить о своей ошибке? Я все еще надеялась, что этот человек сам во всем признается. Что Кроули где-то спрятали и потеряли, как бумажник, или часы, или связку ключей, но потом они вспомнят о нем. Вероятно, произошла ошибка с документацией, служебная оплошность — в наше время невозможно сбежать из тюрьмы, если рука в гипсе.

Во время дежурства я внимательно следила за всеми членами группы брата Майка. Заметила, что Скважина, Горацио и Бредвин сидят вместе в общей комнате. Я не могла найти причину поговорить с ними, однако обратила внимание, что все они напуганы и встревожены. Хотя, возможно, мне показалось. Джош находился в своей комнате в лазарете, Рой Дакетт залечивал ранение в больничной палате в открытой зоне, а Лоуренс Элгин покоился на точно такой же койке, только окруженной решеткой, а его руки и ноги были прикованы к кроватной решетке. Но особенно меня беспокоило то, что я стала замечать странные метки на стенах и на полу, они были нацарапаны на дверях и трубах в туалете. Иногда это были фрагменты фраз, иногда — непристойные стишки. «Стреляй сейчас», «Выпьем», «Боже, благослови Дитмарш». «Да будет свет!», «Шалтай-Болтай — хуже всех!» Но иногда попадались и более интересные почеркушки: линии и точки, которые соединялись в причудливые узоры, круги, петли, очертания неизвестных стран и другие наброски, нацарапанные неумело и беспорядочно. А еще повсюду были рисунки — кое-как нарисованные животные, напоминающие наскальную живопись, огромные пенисы и бездонные вагины, груди размером с дыни, различные виды соитий, изображенные в разных ракурсах, ножи и стрелы, гоночные машины, солнце, луна, башни города.

Неужели я стала первым надзирателем, обратившим на это внимание? От сильного переутомления мне казалось, что символы множатся, и с каждым новым обходом метки, рисунки, стихи и царапины покрывали стены все более плотным узором. Мне хотелось зафиксировать это безобразие с помощью камеры на моем мобильном, но я прекрасно знала, что это запрещено.

Затянувшееся состояние неизвестности выматывало не только меня. Слухи с бешеной скоростью распространялись среди зэков и надзирателей. Кто-то нашел секретный туннель, ведущий из лазарета в помещение старого мебельного склада. Вероятно, именно им воспользовался Кроули во время побега. Высказывалось множество предположений относительно его местонахождения. Некоторые заключенные утверждали, что Кроули прохлаждается сейчас на пляже в Мексике, и кое-кто из надзирателей верил этому. Другие говорили, что Кроули попал под программу защиты свидетелей, он предложил ФБР какие-то ценные сведения, и его вытащили во время специально подстроенного мятежа, выдав случившееся за побег.

Четверо смотрителей почти постоянно находились на работе — такого я еще не видела. Когда наступало затишье, мне хотелось подойти к смотрителю Уоллесу и рассказать о комиксе, который показывал мне Джош Рифф после похорон отца. Но я всякий раз отвергала эту затею и говорила себе, что мои сведения лишь поднимут ненужный шум, что граффити и метки, которые я замечала повсюду, были здесь уже давно и не имели никакого значения. Затем Уоллес отвел меня в сторону и устроил вздрючку за происшествие с Шоном Хэдли.

Я не думала, что за всей этой шумихой Уоллес вспомнит об инциденте в блоке «Г», но он вел себя так, словно эта история его очень задела.

— Ты нарушила правило, касающееся применения силы, — упрекнул он меня.

Я знала, к чему он клонит. Есть определенная иерархия в воздействии на заключенных. Сначала устное предупреждение, затем — контрольный захват и обездвиживание с применением разрешенных приемов. Если же после всего этого зэк не успокоится и не подчинится, в таком случае сотрудник тюрьмы должен применить химический реагент. И только если химикат окажется неэффективным, надзиратель имеет право пустить в ход дубинку. Любой удар дубинкой, кулаком или ногой фиксируется и записывается в специальный журнал. Конечно, все офицеры считают это полной ерундой. Мы даже изобрели особый коктейль, чтобы отмечать избиения зэков, — текила с кроваво-красными каплями соуса табаско. И все же это так противно, когда тебе устраивают выговор за подобные поступки.

— Я послал вас с Маккеем, потому что надеялся, вы сможете разрешить все мирным путем, — сказал Уоллес. — Я хотел стабилизировать ситуацию, а не взрывать ее.

Слабо верилось, что старый шут и женщина могли спровоцировать беспорядки, но оказалось, именно мы виноваты в случившемся. Хотела спросить: неужели я должна была ждать, пока меня изнасилуют? Я знала, он считал, что ни один надзиратель (в смысле ни один мужчина-надзиратель) не станет нападать первым только потому, что ему угрожает сексуальное насилие. Но я также знала, что все это чушь. Многие офицеры-мужчины с опаской заходили в тюремные блоки, потому что боялись: вдруг какой-нибудь зэк выскочит из-за угла и прижмет к стене.

Я начала вяло защищаться и доказывать, что оказанное на заключенного физическое воздействие не выходило за рамки дозволенного. Что у меня не было до сих пор ни одного предупреждения. Даже хотела добавить, что в отличие от Маккея не стреляла электрическим током Хэдли по яйцам. Что я никогда не пинала зэков только за то, что они иногда слишком медлительны. Что я ни разу не брызгала химическим реагентом в лицо закованным зэкам. Что я никогда не избивала запертого в изоляторе заключенного.

Но я все проглотила молча. Выслушала праведные возмущения и кивнула.

Следующие три дня прошли в тумане хаоса и нервного переутомления. Я спала несколько часов и сутки в старой казарме, находящейся в восточной части тюрьмы позади строения, которое когда-то было домом начальника тюрьмы, а теперь там располагалась администрация. Я так часто открывала стальные раздвижные двери, что у меня болели запястья. Я выкрикивала столько приказов, что охрипла. Я пробежала столько коридоров в тяжелом обмундировании, что это можно приравнять к полноценному марафону. Мы обыскивали зэков и камеры. Опустошали целые ярусы и снова заполняли их. Доставляли им еду и медикаменты, пока они поливали нас грязью. Но когда мы начинали думать, что все успокоились, опять что-то происходило и они снова начинали кричать и бросаться едой.