Муравьиный лев

— Поговорили? — вмешалась телефонистка.

— Вы бы лучше за линией следили, вон у вас какая слышимость. Братик, я за тебя беспокоюсь. Возвращайся скорее, Клим!

— Хорошо. Все, сестренка? Тогда пока, не скучай!

— До свиданья! Клим…

— Закончили, — сказала телефонистка.

— А, ч-черт! Не могла подержать еще секунд десять!

Ярчук вышел из кабины и направился прямиком к переходу, возле которого сгрудились машины на красный свет, словно волы. Молодчик вышел на крыльцо почты и мельком глянул вслед. Затем, не спеша, снял трубку и набрал номер.

19. Одиночество молодого человека

Радио пиликало какую-то усыпляющую мелодию. Клим сумерничал, не зажигая света. Его охватила хандра.

Мне не нравится здесь, думал он. Мне не нравится этот тоскливый дом с привиденьями на чердаке, не нравится темная загадка с гибелью человека, давшего мне жизнь… Но его жизнь мне тоже не нравится. Мне не нравится также сосед Губский и его племяш. Мне не нравится этот крот, что регулярно роется у меня в саду, не нравится металлоискатель в гараже у соседа — такой у нас разбирали на курсах ПВО. Мне не по нраву хоровод, что начинает вырисовываться вокруг. Не нравится этот покупатель, от него несет фальшью. Мне тут, вообще, ничто не нравится. Кроме Тони, но вот следы… И где она, в самом деле?

Беспокойство о Тоне остро кольнуло; Ярчук лишь теперь начал понимать, кем она стала для него.

…Я веду плохую игру, продолжал перечень Клим. Давно полагалось бы согласиться с Пташко, но мне не нравится, как смотрит на меня при встрече сержант Станевич… А там, что, сразу проникнутся доверием? Брых исчез, а я не узнал у него и десятой доли… Блефовал… Сколько еще можно продержаться на блефе? Неизвестно… Дональд Дак клюнул — ведь это он был в междугородке… И ведь самое трудное впереди…

От этой мысли его передернуло; охватило ощущение заброшенности. Клим вдруг представил, насколько одиноким человеком был его отец — при всех своих связях, разветвленных в огромном городе, окруженный «клиентами» и нуждающимися в нем людьми, он был ужасающе одиноким, и, наверное, по вечерам вот также глядел бесцельно на огни проходящих внизу, за лесом, поездов…

Вероятности раскладывались веером, как в басне; направо, налево, прямо… и нигде не было чего-нибудь конкретного, скажем — направо пойдешь — шею свернешь. А на это уже были шансы.

Узенький серп луны в прямоугольнике окна пронзительно отсвечивал на глянцевых листьях вишни; было прохладно, и ему подумалось, что за Уралом уже началась осень. Внизу, за лесом, мирно гуднула электричка.

В передней что-то упало. Рефлекторно Клим вскочил и отпрянул в угол. Дверь мягко подалась и послышалось глуховатое:

— Кто есть?

Невидимая рука шарила выключатель. Клим подобрался. Дверь распахнулась, чувствовалось, что там не один человек. Он нащупал колпак настольной лампы, слегка повернул его и нажал кнопку.

Двое, белесые от залившего их света, смотрели, моргая на лампу. Ярчук сразу узнал их — Козырь и Дональд Дак.

— Убери свой прожектор.

Это сказал Козырь. Ярчук повернул колпак лампы вниз, и оба непрошеных гостя, настороженно посматривая на него, вошли в комнату. Теперь он мог рассмотреть подручных Пана более подробно.

— Сумерничаешь, друг? Мы уже думали, что спишь. Неприветливый ты…

Клим не отвечал. Дональд Дак, усевшись на краешек дивана, глянул с опаской на его руку, и Клим вдруг заметил, что держит шкворень от ставня. Когда он успел схватить его — неизвестно.

Козырь оседлал стул. Это был дюжий высокий малый с какими-то недохватками в телосложении; скорее всего, слишком длинный хребет, решил Ярчук. У него было широкое заурядное лицо рубахи-парня, и лишь шрам на брови и немного свешенная переносица могли намекнуть на ошибочность такой оценки. Дональд Дак полностью соответствовал своей кличке. Некоторое время все молчали.

— Суровый наследник, — снова заметил Козырь.

— Выставил бы хоть что гостям, — поддакнул утенок.

Козырь встал и, не спуская глаз с Клима, извлек початую бутылку с нижней полки буфета. Ярчук и не подозревал о ее существовании. Очевидно, они бывали здесь частенько… А может, и совсем недавно, несмотря на опечатанную дверь — слабое препятствие для домушника-профессионала. Козырь отхлебнул и передал Дональду. Тот брезгливо вытер горлышко и выпил, скривившись. Протянул бутылку Климу.

— Разгрузочный день, — отказался тот. — Так зачем пожаловали?

— Спрашиваешь? Сам же через фарцового передал…

— …насчет разговора, — вмешался утенок Дональд.

— Не с вами ж говорить! Я дела веду с тем, кто рулит.

Клим все еще не выпускал шкворень.

— Земляк, не гони волну, сейчас во всем разберемся. Поедешь с нами.

— К ближайшему крематорию? Так это еще вилами по воде…

— Спокойно. Ты просил разговор — будет тебе разговор. Пошли.

Гости поднялись. Все еще колеблясь, Ярчук положил шкворень на подоконник и снял куртку со спинки стула.

— Щас. Ты, говорят, резкий мальчик…

— Цыган пожаловался?

Но Дональд уже проскользнул за спину Клима, теперь он был блокирован с двух сторон. Оставалось идти. Козырь погасил свет, и они вышли.

Направились к шоссе — тесной группой под редкими уличными фонарями. У обочины стоял москвич-фургон; очевидно, ярко-алый на свету, сейчас он казался черным.

— Заходи, — Козырь открыл дверцы в грузовое отделение.

— Ты что — в душегубку меня суешь, падаль? Там же и окон нет, задохнуться можно.

— Не задохнешься, тут недалеко…

Козырь налег на Клима плечом, а Дональд Дак, осклабясь, прижал ему к ребрам что-то страшно-знакомое, тягостно знакомое по Щепихе.

— Убери пыру, недоносок, а то самого тебя там придется везти. Как мясо… Пусти, гляну, что там за салон.

— То-то ж. — Козырь, не выпуская его руки, чиркнул зажигалкой, чтобы посветить. — Там, в углу, канистра под ватником. Садись на нее.

Дверцы захлопнулись, и Клим оказался в полной темноте. Заскрежетал стартер, двигатель негромко рыкнул и машина выехала на окружную трассу. Зеленые косые цифирки наручных часов показывали начало двенадцатого.

20. В воронке

Клим оказался в узком дворе возле мощного темного сооружения, окруженного высоким забором. Над двором тянулся толстый провод — для собаки, сообразил Ярчук. Пса, видимо, загнал в будку Козырь, оттуда доносилось сдержанное рычанье. Воздух здесь отдавал дымком с острым, с детства привычным Климу, запахом серы. Значит, коксовый где-то недалеко… У входной двери невнятно серел Дональд Дак, ожидая его.

Утенок подтолкнул Клима вперед и закрыл дверь. Помещение, куда они вошли, было сплошь, под потолок, заставлено мебелью, полированные шкафы, столы, серванты и полки громоздились друг на друге; в их столпотворении виднелся уголок софы, заваленной картонными пакетами. По всему, здесь давно уже никто не был — слой пыли на полировке был матовым, слегка даже мохнатым. Склад, что ли? Люминесцентные лампы резали глаза, отвыкшие от света.

— Садись, хлопец!

Низкий голос пожилого человека. Ярчук повернулся в ту сторону — в проеме без дверного полотна висела синяя, отливающая глянцем штора, там, по-видимому, и находился говоривший. Клим направился было к двери.

— Не сюда, браток. Вон стульчик на средине, там размещайся, чтоб я тебя видел. И ты, Петро, пока будь возле. Можешь понадобиться.

Значит, утенка звали Петр. Слышно было, как во дворе бегал выпущенный пес, таская по проводу цепь. Козырь, очевидно, дежурил снаружи.

— Вот так.

Ярчук сидел посреди комнаты, чувствуя, как его разглядывают сквозь штору. Разглядывание длилось.

— Не знаю, как у вас, — сказал наконец Клим, — а у меня времени мало. К режиму привык — на нарах давно б уже спал.

— Похож… — донеслось из-за шторы после долгой паузы. — Я, малый, с твоим батей знался тридцать два годика, считай, и на воле, и в отсидке.

Значит, отец имел срок еще там? Ведь здесь он не сидел…