Коготки Галатеи

16

В тот осенний вечер как-то слишком по-мертвецки пустовали улицы, и сильный ветер с дождем (несмотря на то, что я любил дождь) не только не вдохновлял, а наоборот — разжигал сиротский неуют в моей тихой и чахлой душонке. Честно говоря, «не фонтан» был тогда на улице, но дома было втрое невыносимей.

Не прошло и двух месяцев моей вольной холостяцкой жизни, как опять в больное нутро вползла эта щемящая тревога неустроенности. Именно она в тот вечер не дала мне завершить картину и дико испортила настроение. Внезапно я опять поверил в счастье и опять мечтал о женщине — тихой, мягкой, доброй, женственной и даже застенчивой. Она сидела бы тихими вечерами на диванчике под голубым торшером и уютно вязала, а я бы писал свои гениальные картины. И покой бы царил в моем одиноком доме, потому что творить можно только при полном покое.

Я мечтал не о чем-то несбыточном, не о чем-то сверхъестественном. Я мечтал о самом обыденном, о женщине, которая понимала бы меня хоть немного и не требовала больше того, что я могу дать. Неужели из трех миллиардов женщин, населяющих нашу планету, не найдется одной такой?

Как я был наивен в своих рассуждениях, а ведь буквально за два дня до этого мне и приснился тот роковой сон про старика и девушку, выпорхнувшую из барака. Старик не одобрил мой развод, но и не осудил. Он сказал мне что-то важное, относительно этой девушки. Но что? Я забыл. Хотя проснувшись в то утро, я все прекрасно помнил, но, кажется, не придал этому значения.

А все дело в том, что этот барак, который мне приснился во сне, я видел наяву. Недалеко от города был когда-то рабочий поселок оружейного завода. От него осталось несколько полуразрушенных бараков, но только один из них был точной копией того, из которого выпорхнула моя вторая половина. Может быть, поэтому я так скептично и отнесся к этому сну, потому что пребывание моей единственной и неповторимой никак не сочеталось с этой слободской рухлядью.

Итак, в тот вечер, когда моя кисть сама собой выпала из рук, я неожиданно узрел в своем безрадостном грядущем то, что люди называют надеждой. Надежда — это второе, что вырастает из одиночества у истинных творцов. Первое — смертельная тоска. Но теперь у меня был опыт, и я знал, что на свете хуже смертельной тоски — это ежевечерняя обязанность ложиться в постель с нелюбимой женщиной.

Я зашел в мастерскую, и учитель, внимательно посмотрев на меня, как-то очень тяжело вздохнул.

— Все нормально, Дмитрий Дмитриевич, — улыбнулся я, не понимая его настроения. — Житейских проблем у меня больше нет. Я их спихнул!

— Осталось чистое искусство? — в тон мне ответил мастер и как-то очень мудро покачал головой. — А житейские проблемы, между прочим, нам даны не для того, чтобы их спихивать, а чтобы их решать. Вот, к примеру, возьмем Валентина. Художник он хороший. В этом году даже Лувр запросил две его картины. Но быть хорошим художником мало. Нужно быть ещё человеком. А Валентин конфликтный, ты же знаешь. С родителями не ужился. Пять лет не мог найти с ними контакт, разменял квартиру, и что же? Живет сейчас в коммуналке, и сосед у него — уголовник. Кто виноват?

— Судьба-злодейка! — засмеялся я.

— А, по-моему, найди он контакт с родителями, и судьба не была бы злодейкой.

— И какой же вывод?

— Вывод один: нерешенная проблема не уходит, а только делает виток, подобно бумерангу, и снова бьет, но уже с двойной силой.

Ах, как мудр и проницателен был Дмитрий Дмитриевич. Он все знал наперед. Но я ничего не понял. Мне бы вернуться домой, поднять с полу кисть и продолжить работу. Сейчас мне грешно обвинять судьбу в несправедливости. Мне дважды было дано предупреждение: во сне от того старика, которого я называл учителем, и от Дмитрия Дмитриевича.

Помнится, в ту минуту неожиданная зевота накатила на меня. Я как-то торопливо пожал руку учителю и вышел вон. Фонари уже загорелись, дождь прекратился, но с деревьев ещё капало. Я долго ходил по пустынным улицам и мечтал о женщине. Боже, как сладко я мечтал в тот вечер. Я ещё подумал, что людям, которые умеют мечтать, судьба не дает богатства и благополучия. Зачем, если у них живое воображение, благодаря которому они в любую минуту могут сделаться счастливыми. Жить в роскоши и быть счастливыми дано только людям без воображения. Возможно, поэтому господь и вознаграждает их роскошной жизнью в окружении красивых вещей.

Я прошел полгорода, не встретив не единого прохожего. После чего запрыгнул в первый попавшийся трамвай, в котором была одна-единственная пассажирка. Мне было лень пройти вперед, чтобы взглянуть, хороша ли она. Должно быть, хороша. Впрочем, при таком состоянии духа, да ещё ближе к ночи, все девушки кажутся обворожительными. Сейчас бы отбросить условности, подойти и рассказать, как мне одиноко. Однако на такое мне всегда было трудно отважиться.

Усмехнувшись про себя, я уже собрался было выйти, но неожиданно в вагон ввалились два подвыпивших бича. Я прошел вперед и оглянулся. Девушка действительно была очень мила, и теперь я не имел право оставлять её одну с этими архаровцами.

Орлы долго матерились, плевали под ноги и не сводили с девушки глаз. Наконец, поднялись с задних сидений и направились к ней. Сердце мое замерло. Кажется, судьба предоставляет шанс познакомиться с этой милашкой. Они подсели сбоку и начали гоготать. Девушка напряглась, но не подала вида, что испугалась. Она отвернулась к окну и не отвечала. Я стоял спиной, но в черном отражении стекла видел все до мельчайших подробностей. Архаровцы, чувствуя мою безучастность, распоясывались на глазах. Один из них нагло обнял её за плечи, но она брезгливо смахнула руку. И когда другой проделал то же самое, я повернулся и вежливо сказал:

— Друзья, оставьте девушку в покое!

Они умолкли, переглянулись, презрительно скорчили рожи и демонстративно полезли в карманы. Я спокойно подошел к ним, плечом отодвинул крайнего и взял девушку за руку. Она взглянула в глаза и позволила поднять себя с места. Неожиданно тот, что был с краю, вытащил из кармана нож и подставил лезвие к моему подбородку. Девушка взвизгнула и спряталась за меня. Именно на это и был рассчитан этот дешевый трюк. Меня же такими штучками не напугаешь. Я сжал его руку и молча убрал в сторону. А мог бы и вывернуть. Он это почувствовал и остался на месте, демонстрируя неистовое удивление. Я взял девушку под локоток и повел к выходу. Мы спокойно вышли на остановке. Но когда трамвай тронулся, храбрецы высунулись из окон и начали выкрикивать угрозы, обещая встретить в темном переулке. Только это было не более чем тявканье шавки из подворотни.