По следам Карабаира Кольцо старого шейха

Тихо...

Темный бесформенный предмет около собачьей будки — Семен уже догадался — мог быть только отравленным куском мяса: Шукаев предвидел это.

Прошло несколько минут.

Но вот раздался тихий, едва слышный скрип отворяемой калитки. Во двор кто-то вошел.

Опять несколько секунд тишины. Потом черная тень мет­нулась к ореховому дереву и замерла, прижавшись к стволу

Семен встал, шагнул к двери и застыл, прислушиваясь.

По ореховым ветвям запрыгал неяркий лучик фонарика. Треснул сучок. Что-то посыпалось. Звук был глухой, дробный. «Рассыпал белкины продукты,— отметил про себя Семен.— Как бы он не уронил кольцо...»

Ночной гость копался в дупле минут пять, несколько раз щелкнул фонариком и затих.

Глаза Семена давно освоились с темнотой, и он уже при­кидывал на глаз расстояние до основания ореха, чтобы ус­петь добежать и схватить Парамона, когда он спрыгнет с нижней ветки, росшей довольно высоко от земли.

Но вышло все иначе, чем он рассчитывал.

Отворилась дверь поповского домика, и через двор, грузно переваливаясь, засеменила Васюта. Деревянная будка убор­ной — Васюта направилась именно туда — находилась за цер­ковью, в начале сада.

«Приспичило ей,— с досадой подумал Дуденко.— Не ис­портила бы она нам обедню».

-  Парамон (это, конечно, был он) сидел на дереве, не ше­велясь. Семен уже не видел его в густой листве.

Время тянулось так медленно, что, казалось, прошел целый час.

Никакого движения.

Тишина.

Васюты не было.

Будулаев сидел на дереве.

Дальнейшее произошло так быстро, что Семену потом трудно было вспомнить последовательность событий.

На орехе хрустнули ветви, послышался звук треснув­шей материи, негромкий стон и ругательство, сорвавшееся с  уст  Будулаева,  в  считанные  секунды  очутившегося  на земле.

Семен ринулся к дереву, но опоздал: Будулаев проворно вскочил на ноги и бросился бежать через двор. Посередине он круто изменил направление, потому что почти одновремен­но из часовни выскочил Глоба и помчался ему наперерез.

Возле ворот, слева, высилась поленница колотых дров. Парамон, добежав до нее и обернувшись, швырнул полено прямо под ноги Глобе, который упал с глухим стоном. Вто­рое полено полетело в Семена, но он успел увернуться и, споткнувшись о камень, растянулся плашмя, ощутив во рту горький вкус пыли. Когда он поднялся, Парамон уже огибал собор

О том, что произошло дальше, мог рассказать только сам арестованный, потому что от Васюты трудно было добиться вразумительного объяснения: умом она явно не блистала Неизвестно, как выглядела ее встреча за собором с бежав­шим сломя голову цыганом (по крайней мере, все были уве­рены, что это цыган!), но, когда Семен оказался на месте происшествия и посветил фонарем,— на садовой дорожке лежал человек с огромным расплывающимся отеком под гла­зом, а рядом, нависая над ним могучими телесами, стояла разгневанная Васюта и отчаянно жестикулировала.

Подоспел прихрамывающий Глоба. Его самбо с успехом заменил увесистый, далеко не женский кулак могучей попов­ской служанки.

Но самое невероятное было не это.

Вглядевшись в лицо задержанного, которому они тут же надели наручники, Семен Дуденко с трудом, но все же уз­нал порядком постаревшего и помятого жизнью, а теперь еще с кровоподтеком под глазом... Зубера Нахова.

— Вот-те и раз,— сказал Дуденко, не скрывая своего удивления.— Нахов. Старый однокашник?..

— Не надо мне такую кашу,— угрюмо пробормотал Зубер.

— Обыщите его, Глоба.

Перстень они нашли у него в кармашке для часов.

— В сени его, к попу, Глоба,— распорядился Семен. Кста­ти, интересно, что там с сержантом?..

— Да вот и бн. . Где вы пропадали?

Толстяк переминался с ноги на ногу Дуденко посветил ему в лицо: оно распухло от сна.

— Ясно... О вашем поведении будет доложено

Васюта, по-прежнему не уходившая, опять забормотала, замахала ручищами, что-то объясняя.

—  Уберите бабу,— буркнул Зубер.— Конь, а не баба. Я из-за нее лицо потерял!

—  Как это «лицо потерял»? — поинтересовался Семен.

—  А так,— он поднял обе руки и приложил стальной браслет к распухшему глазу.— Ну, и поднесла...

18. «ВТОРАЯ КАПЛЯ»

Авансы Улиты Щеголевой остаются незамеченными. Не то кольцо? Молчание Нахова. Данные экспертизы. Все дороги ведут в Дагестан. Драгоценности, имеют свою историю. Чернобыльский получает инфаркт. Признание продавщицы ювелирного магазина. Проводы Семена Дуден-ко. Находка в гримерной театра.

В первом часу ночи Зубер Нахов был препровожден в КПЗ управления.

Шукаев еще не спал, сидел над протоколами Васюковой и Щеголевых, сопоставляя их показания. Евдокия Щеголева — мать Улиты — упорно твердила одно и то же: никого и ничего она не знает, пусть дочь скажет, кто к ней прихо­дил, зачем ходил, а она — старая больная женщина,— если и подрабатывает когда бурками, продавая их на базаре, то пусть ее казнят или сажают, коли есть такие законы.

Старуха или действительно была туповата, или прикиды­валась, хотя в последнем случае за ней нельзя было не при­знать незаурядного актерского дарования. Она подкатывала маленькие, заплывшие жиром глазки, складывала руки на колыхающемся животе и клялась Богом в своем неведении относительно дочерних связей с такой неподдельной искрен­ностью, что Жунид Халидович засомневался. Черт его зна­ет, может, и правду говорит. Бывают такие полуюродивые ста­рушенции, особенно из верующих (а Евдокия Щеголева ис­правно посещала церковь), которые живут, словно, на обла­ке, не замечая и не понимая, что творится вокруг.

Улита — иное дело.

Сначала она пустила в ход свои женские чары, посколь­ку Жунид допрашивал ее один (Денгизов, получив копию до­проса Васюковой, тотчас же уехал).

Она закинула ногу на ногу, показав ему роскошную бе­лую ляжку в том месте, где кончался чулок и начинались другие принадлежности ее туалета; изобразила на круглень­кой миловидной физиономии бесхитростно-кокетливое и в то же время игривое, завлекающее выражение. Разумеется, от­веты и реплики Улиты были подчинены той же цели —- про­извести на него впечатление своими статями.

А стати были: черные густые волосы, кокошником уло­женные на затылке, большие зовущие глаза «с искрой», пол­ные обещающие губы и тугой высокий бюст, с трудом уме­щавшийся под сиреневой трикотажной блузкой.

На первых порах Жунид просто не замечал авансов млад­шей Щеголевой, а, заметив, строгим тоном велел ей сесть поприличнее и перестать строить ему глазки. Улита обижен­но поджала губы, в глазах ее заблестел мстительный огонек.

Допрос сразу пошел труднее.

И все же она не могла отрицать очевидного. Да, ее дом посещали разные знакомые. Да, Рахмана Бекбоева зна­ет давно, но о его преступном прошлом не осведомлена. Пряжу покупала — улики налицо, никуда их не скроешь. О порохе и патронах не знает. Охотников в доме нет — кто-то подбросил. Финку, наверно, тоже. Сапоги — рабо­чий оставил: месяца четыре назад они ремонтировали дом, нанимали людей. Адрес? Адреса у шабашников не спраши­вали. Знакома ли с Алексеем Буеверовым? Нет, не знако­ма. Об отношениях Рахмана с Васюковой говорить не хо­чет. Она, видите ли, женщина и в чужие любовные дела «не встревает». Улита так и сказала: «не встреваю». Состо­яла ли в интимной связи с Рахманом?.. На подобные во­просы она отвечать не обязана. Как появился Буеверов в их доме — не знает. Он ворвался в двери и ударил Шука-ева, вот и все, что она видела. Имен Парамона Будулаева и Хапито Гумжачева никогда не слыхала.

Шукаев усмехнулся, достав из стола фотографии, те же, которые показывал Галине Васюковой и Сугурову, и разло­жил их на столе перед Улитой.

—  Кого-нибудь знаете?

Она посмотрела.

—  Нет.

Он медленно, не торопясь, собрал снимки, все с той же полуулыбкой протянул ей копию показаний Галины.

—  Прочитайте, пожалуйста.

В конце концов Улите пришлось признать, что шашлычник Алексей Петрович Буеверов приходил к ним несколько дней назад и позавчера. Хотел видеть Рахмана. Но никаких его вещей в доме нет и почему он напал на Шукаева — она «ума не приложит». Что же касается цыгана по имени Пара­мон, то пусть Васюкова не морочит голову: таких знакомств у нее, Улиты, нет. Галина всю жизнь ревновала Рахмана к ней — вот и возводит напраслину.