Убийство напрокат

— Анне Константиновне позвоню, — сказала упрямо Надежда, — может быть, Игорь собаку заберет.

Она прекрасно знала, что неизвестный Игорь отдыхает сейчас в Крыму, а его мамаша, если бы хотела, давно бы собаку забрала.

Значит, вот как, думала обозленная Надежда, личные вещи хозяина сразу продали, якобы деньги очень нужны, дом и сад надеются отсудить, а собаку — на живодерню. Не дай Бог таких наследничков, это ж спокойно не помрешь!

С соседкой распрощались довольно сухо, и Надежда отправилась восвояси. Сунув руку в карман, Надежда нашла там розовый камешек, отмыла его у первой встреченной колонки и еще больше уверилась, что камень этот — подвеска от кулона. Где-то должна быть цепочка или шнурок. Хотя камень явно хороший, не стекляшка какая-нибудь, стало быть, и цепочка должна быть дорогая. И тут же Надежда вспомнила алкаша, который предлагал ей у магазина купить цепочку. Не та ли эта цепочка? И еще перед ней вдруг встал снимок с экрана компьютера, где та женщина с усталыми глазами подслушивает чужой разговор. Она наклонилась как можно ближе, прямо свесилась из окна, и ясно видно у нее на шее украшение. Кулончик на цепочке.

Обратный путь до привокзальной площади Надежда Николаевна преодолела чуть ли не бегом.

Ее одолевали противоречивые чувства: с одной стороны, ужасно не хотелось вступать в контакт с отвратительным алкашом, с другой — хотелось расспросить его, узнать, где он взял золотую цепочку. В крайнем случае — еще раз взглянуть на эту цепочку и убедиться, что это — именно та самая, с фотографии…

Ей казалось, что это может пролить свет на таинственное убийство в доме Ильи Константиновича.

Около магазина колоритного аборигена не оказалось.

«Ну вот, — раздраженно подумала Надежда, — когда он не был нужен — еле от него отделалась, а когда понадобился — тут как сквозь землю провалился».

Она толкнула скрипучую дверь и вошла в магазин.

Внутри Чугуева тоже не было.

Не было и других покупателей, рослая грудастая тетка с мелко завитыми белыми волосами и ярко-красным нарисованным ртом в гордом одиночестве возвышалась за прилавком. Ее руки, с толстыми, как любительские сосиски, пальцами, унизанными немыслимым количеством колец и перстней, были величественно сложены под мощной грудью.

Надежда поняла, что это и есть та самая Клава, которую Вова Чугуев так немилосердно поносил за нежелание купить у него цепочку. Она поздоровалась с продавщицей и подошла к прилавку, мимоходом ознакомившись с ассортиментом продовольственных и прочих продуктов.

Продавщица окинула Надежду пренебрежительным взглядом, разлепила ярко-красные губы и промолвила:

— Здрассте!

— А что, — начала Надежда, выдержав для приличия паузу, — тут недавно такой.., мужчина находился…

— В этой дыре, — моментально отозвалась продавщица, — отродясь ни одного мужчины не было.

— То есть.., как это? — искренне удивилась Надежда.

— А очень просто. Откуда здесь мужчинам взяться? Здесь — либо старые козлы, либо боровы пьяные. Какие уж тут мужчины!

— Ах, ну вы в таком смысле! — протянула Надежда. — Так сказать, в философском!

— В самом житейском, — отрезала продавщица.

— Ну я не имела в виду, что у вас здесь Ален Делон разгуливал, — Надежда усмехнулась, — по вашей классификации — как раз пьяный боров…

— Вовка Чугуев, что ли? — изумилась продавщица. — Господи!

— Да, кажется, его так зовут…

— Господи! — повторила Клава. — На фига тебе этот козел сдался?

— Так он же, по вашей теории, не козел, а боров?

— И козел, и боров — все в одном флаконе! — Продавщица сплюнула под прилавок. — Ну на фига он тебе?

Надежда Николаевна покраснела при мысли, что кто-то мог заподозрить ее в женском интересе к такому экземпляру, и торопливо пояснила:

— Да он цепочку продавал.., золотую, вот я и подумала…

Продавщица отвернулась, взяла с полки огромную головку сыра, тяжело шлепнула ее на прилавок и только тогда снова подняла на Надежду глаза.

— Не советую, — проговорила она весьма мрачно.

Затем длинным ножом очень ловко располовинила сыр, одну половину убрала в холодильник и повторила:

— Не советую!

Надежда решила сыграть совершенную наивность. Она придвинулась к прилавку, облокотилась на него и, понизив голос, осведомилась:

— А что — ворованная?

Продавщица громко расхохоталась:

— Ну ты даешь! Ворованная! А какая же еще? Откуда у Вовки может быть не ворованная? Ничего своего у него отродясь не было!

Это бы наплевать, это бы черт с ним, — она взглянула на свою унизанную крупными перстнями руку и убрала ее за спину, — меня другое щекотит…

Произнеся эту глубокомысленную фразу, Клава надолго замолчала.

Надежда решила, что так и не узнает, что «щекотит» королеву западаловского сельпо, но та наконец снова разлепила пылающие губы и проговорила, тоже понизив голос:

— Я так думаю, что ничего она не золотая.

— Не золотая? — переспросила Надежда, еще ближе придвинувшись к своей собеседнице.

— Не золотая! — с сомнением повторила та, снова вытащив руку из-за спины и любуясь ее великолепием. — Мне ли золота не знать!

А эта цепочка уж больно заковыристая, таких золотых небось не бывает!

— Так все-таки, где он может быть, этот Чугуев? — вернулась Надежда к началу разговора; убедившись, что больше ничего интересного Клава ей не сообщит.

— А я-то откуда знаю? — Продавщица уставилась на нее весьма недоброжелательно. — Если тебе больно хочется об алкаша мараться — скатертью дорога, своим умом живи, а я тебе сказала, что думаю, у меня порядок такой.

Надежда Николаевна представила, как она носится по селу и расспрашивает всех встречных и поперечных, где ей найти Чугуева. Какими глазами посмотрят на нее люди?

Надежда внутренне содрогнулась и отказалась от мысли увидеть еще раз цепочку. Купила у Клавы килограмм сарделек и снова пошла к дому покойного Ильи Константиновича, фамилия которого, если верить табличке на почтовом ящике, была Коноплев.

В этот раз она не стала топтаться у калитки. Она еще раньше определилась на местности и сообразила, что сарай одной своей стенкой выходит в маленький проулок, который никак не видно из окон любопытной соседки Марии Семеновны. С другой стороны проулка был глухой забор, так что Надежда не опасалась быть заподозренной в преступных намерениях.

Вот он двор Ильи Константиновича, вот он и сарай. С ориентировкой на местности у Надежды Николаевны было все в порядке, топографическим кретинизмом она не страдала, это признавал даже ее муж.

У сарая густо растет малина, выползает наружу за забор. Надежда пригляделась и нашла в малине лазейку. Стало быть, вот каким образом пес попал в сарай — подрыл землю. Надежда оглянулась и юркнула в малину. Теперь с улицы ее не было видно. Она подергала доски сарая, и вот, одна отстает. Надежда осторожно потянула ее на себя и заглянула в отверстие. Пес переместился на рогожку. Воду из миски он выпил, и это был хороший знак.

Увидев незнакомку он зарычал тихо и грозно, верхняя губа обнажилась, и показались клыки ужасающего размера — белые и крепкие. Породистый! — вспомнила Надежда.

— Ты не очень-то, — сказала она Дику, — больно мне надо к тебе лезть. Вот, держи!

Она вывалила из пакета сардельки прямо на землю. Пес втянул носом воздух и перестал рычать. Насколько Надежда понимала, он из гордости все равно не станет есть при ней, так что поспешила ретироваться, тем более; что в малине было сыро и колко.

Никем не замеченная, она выбралась на дорогу, ведущую к станции, и через некоторое время села в подошедшую электричку.

Домой она успела вовремя — как раз переодеться, спрятать подальше испачканные кроссовки и надеть на лицо маску рассеянного умиротворения, как у всякой уважающей себя женщины, не обремененной работой.

Муж съел наскоро приготовленный обед, почитал газету, посмотрел телевизор и надолго занялся котом. Как уже говорилось, и не один раз, Сан Саныч очень трепетно относился к коту Бейсику. Он собственноручно вычесывал его раз в день, не доверяя этот трудоемкий процесс Надежде. Кот был полупушистый, и шерсти было много, но самая главная проблема при вычесывании заключалась в характере кота. Он этот процесс очень не любил.