Пьеса для обреченных

Мы еще не успели как следует переварить полученную информацию, а сержант уже весело поинтересовался:

— В мешочке-то что везем?

В мешочке мы везли труп. Но признаваться в этом почему-то совсем не хотелось. А еще мне не хотелось, чтобы милиционер заподозрил неладное и приступил к своему досмотру.

— Кабанчика везем! — непринужденно клацая зубами, ляпнула я, прикинув, что для мешка с картошкой Вадим Петрович недостаточно бугрист. И испуганно добавила:

— Кабанчика вот забили…

Сержант наморщил лоб, посмотрел на тюк, потом на нас, потом снова на тюк. И наконец удивленно вопросил:

— А зачем же с кабанчиком на свиноферму-то? Там своих, что ли, мало?

В голове у меня как-то сразу опустело. Сердце, колотившееся в районе ключицы, ухнуло в пятки. Выручил напарник сержанта, видимо всерьез заскучавший у своей машины с мигалкой.

— Так девчонки, наверное, похвастаться решили, — весело объяснил он, подходя к нашему «москвичонку». — Смотрите, мол, какого мы хряка на балконе вырастили! Не то что вы на своих хваленых комбикормах. Эх, девчонки-девчонки, отрезали бы нам окорочок, мы бы с вами такой пикник устроили! Ну, куда, скажите, вам целый хряк?

В принципе целостность Вадима Петровича теперь уже не имела значения. Но с отрезанным окорочком он должен был выглядеть как-то, совсем уж жутко. Пытаясь отогнать кошмарное видение, я яростно замотала головой.

— Жадничаете, значит? — огорчился напарник. — Стыдно это и не по-товарищески… Ну да ладно! Съешьте тогда вашего борова за наше здоровье. А теперь давайте все-таки выйдем из машины на пару минуток. Мы салон осмотрим, и поедете к своим поросятам.

И тут Каюмова, до этого сидевшая молча и демонстрировавшая крайнюю степень отупения, наконец очнулась.

— Обойдутся поросята! — выкрикнула она, резко включая задний ход. — Не облезут!

Мы крутанулись на дороге, как испорченная юла, и с завидной скоростью помчались в обратном направлении, успев заметить, как удивленно вытянулись лица ментов. Похоже, они так ничего и не поняли.

Минут через десять темная полоса спальных районов за окном сменилась неоновыми вывесками ресторанов, круглосуточных супермаркетов и казино.

— Номер, наверное, запомнили, — тяжко вздохнула я, разглаживая несуществующие складки на юбке.

— Связалась с тобой на свою голову! — мрачно отозвалась Наталья.

— Теперь машину найдут…

— Таких, как ты, от общества изолировать надо…

— А таких, как ты, не надо?! — возмутилась я, подустав от нашего оперного дуэта, в котором каждый поет про свое. — С чего ты вдруг про свиноферму ляпнула? Ничего глупее придумать не могла?

— Ну раз ты такая умная, то сама и думай, куда теперь Бирюкова девать.

Слышала — выезды из города перекрыты?

Новость, что и говорить, была не из приятных. Временно пристроить Вадима Петровича оказалось делом неожиданно сложным. Примерно те же проблемы возникали у меня дома, в Новосибирске, когда я пыталась кому-нибудь подсунуть на лето своего кота. Но тогда мне в худшем случае грозило поехать в отпуск вместе с вопящим, царапающимся и гадящим существом, что конечно же было пустячком по сравнению со сроком за умышленное убийство.

Ненавистный тюк мягко покачивался на заднем сиденье. Из-под бахромы выглядывали коричневые ботинки сорок четвертого размера.

— Слушай, а может, его в канализацию скинуть? — с надеждой предложила я, разглядывая рифленую подошву.

— Кто-то тут, кажется, говорил про гуманистические идеалы человечества и нормы морали? — изумилась Наталья. Потом торжествующе улыбнулась и заявила:

— Кстати, можешь не трястись. Я уже все придумала. Мы спрячем его в такое место, куда никто в ближайшие дней десять не сунется!

Последнюю фразу она произнесла с торжествующей, плохо скрываемой гордостью, как какой-нибудь Пуаро, готовящийся изобличить преступника. И я, видимо, отреагировала донельзя удачно, наивно спросив:

— Это куда же?

— Туда! — Ее светлые глазки заблестели от удовольствия. — У тебя на коленях его шарф и куртка.

— Ну и что? .

— А в куртке есть карман.

— Ну и что?

— А в кармане кое-что лежит!

Пришлось залезть в карман и извлечь оттуда смятый рекламный листочек.

Листочек сообщал, что тушенка со склада в Москве продается по потрясающе низким ценам. Каким образом Каюмова собирается спрятать Вадима Петровича среди банок тушенки и почему в ближайшие десять дней тушенка впадет у покупателей в такую немилость, оставалось непонятным.

— Ну и что? — в третий раз спросила я.

— Ничего, — досадливо и обиженно отмахнулась Каюмова. — Как можно быть такой тупой? В куртке два кармана, а во втором, если ты помнишь, лежат ключи. И Бирюкова мы отвезем в квартиру. В его собственную квартиру! Там и положим.

Пусть пока полежит. А потом, если и найдут, пусть сначала докажут, что он не поехал из театра домой и его не дома прирезали.

«Москвичонок» продолжал с унылым скрипом катиться по проспекту, а я с таким же скрипом думать. Что-то не складывалось, что-то не склеивалось, что-то казалось мне странным и подозрительным.

— Слушай, — пробормотала я, нервно теребя пуговицу на жакете, — а у тебя что, тоже с ним что-то было?

— С кем? С Бирюковым?! — Наталья брезгливо оттопырила нижнюю губу. — Вот еще! Пожилые толстые гении, строящие из себя казанов, совсем не в моем вкусе…

А с чего ты вдруг спросила-то?

— Да ни с чего… Просто… Просто откуда ты его адрес знаешь?

— Ах вот оно что! — Она легко рассмеялась. — Так это все знают. А еще все знают, что у Вадим Петровича на кухне самодельная облепиховая бражка стоит.

Говорят, вкусная!.. И зеркало у него в спальне во всю дверь. Слухами земля полнится! Ты же сама сколько лет в театре проработала, неужели тебе такие вещи объяснять надо?

Я пристыженно улыбнулась. Однако ощущение тревоги не исчезло вовсе, оно лишь слегка поблекло.

Тем временем мы обогнули двухэтажный мебельный магазин и свернули во двор.

— Все, приехали! — сообщила Наталья, припарковываясь возле бордюра. — Выносить будем.

К счастью, абсолютно все окна в доме были темными. Жильцы мирно спали.

Мы выволокли тюк на асфальт, осторожно закрыли дверцы «москвичонка» и, сгибаясь под тяжестью Вадима Петровича, потащились к подъезду. Естественно, дом оказался пятиэтажным и не обремененным удобствами типа лифта. Конечно же на лестничных клетках не было света. Единственным плюсом можно было считать то, что дверь в квартиру открылась сразу — без тщетных дерганий за ручку и ударов бедром.

И снова в прихожей меня охватило странное и знакомое уже чувство неясной тревоги, причин которой я решительно не понимала. В квартире было темно и тихо.

На тумбочке под зеркалом лежала свернутая в трубочку газета. И зеркало, и хрустальные капельки нелепого бра поблескивали тускло и холодно.

— Куда теперь? — спросила я у Натальи, озирающейся по сторонам.

— Не знаю. В ванную, наверное, — отозвалась она, пожав плечами. — На диван или на ковер — опасно. Начнут следы крови сличать на обивке да на одежде, сообразят, что не того… Нет, в ванную надежнее!

Познания Каюмовой в области криминалистики впечатляли. Пришлось снова покорно вздохнуть и взяться за ботинки с толстой рифленой подошвой…

Ванная в квартире Бирюкова была типичной ванной вольнолюбивого холостяка. Круглое, без затей зеркало. На пластмассовой полочке — крем для бритья, стаканчик с зубной щеткой и флакон шампуня. На змеевике — сохнущие плавки и две пары черных носков. Под раковиной — точно такие же, только грязные, носки свалены внушительной кучей.

— Тапочки принеси! — скомандовала Наталья, присев на корточки перед Вадимом Петровичем, все еще замотанным в плед. — Что он у нас в ванной в ботинках-то делать будет?.. В прихожей посмотри или в спальне…

Конечно, шастать по квартире покойного Бирюкова мне не особенно хотелось. Но еще меньше я жаждала разматывать остывшее тело с уже подсохшим кровавым пятном на груди. Поэтому послушно вышла из ванной и побрела в прихожую.