Соборная площадь (СИ)

Завтрак закончился. Где-то через час принесли носилки. Сдернув с койки мертвеца, уложили на брезентовую растяжку. Руки болтались по боками. Их скрестили на груди.

— А в морге просто перевернут носилки и все, — вздохнул сосед справа. — Как дрова…

Время тянулось бесконечно медленно. Я то впадал в забытье, то встряхивался. Начался отходняк, чувство страха усилилось. Руки задеревенели теперь до плеч, а ноги до ягодиц. Обед проспал, ужин никто не предложил. Часов в десять вечера ходячих погнали на отбой. Вошла медсестра, всунула в рот несколько таблеток, впорола пару уколов галоперидола с другим, от — шибающим разум, лекарством. Я снова провалился в бездну.

Очнулся только к обеду следующего дня, прозевав завтрак. Стало понятно, что добровольные официанты специально не будят спящих, чтобы присвоить порции себе. Поэтому едва переваливаются с наполненными постной пищей животами.

— Умер тот, из четвертой палаты, — сообщил сосед справа. — После отбоя, а вынесли недавно. Еще есть кандидаты. Да что говорить, ни реанимации, ни кислородных подушек, ни, даже, простейших лекарств. Никому дела нет. А сейчас жара, происходит обезвоживание организма. Вот и мрут словно мухи. Эх, государство наше, испокон веков «демократическое».

Парень был молодой, чубатый, с наколками на обоих предплечьях. Худой, живот провалился, одни расширенные глаза еще что-то выражали. Мышцы же лица как бы атрофировались, без движения. На вязках лежал третьи сутки, ожидая перевода в палату ходячих. Эта же большая палата представляла собой приемник — распределитель. Сюда запихивали вновь прибывших. Если мест не хватало, вязали на топчанах, расставленных вдоль коридора. Прошедшие вязку, не имели права болтаться по бараку, только в своих палатах, да покурить в туалет. Кроме алкашей, поймавших «белку», полно настоящих дураков, психбольных. Со временем их отсеивают, переводят в бараки рядом. Там режим пожестче. Но дерутся, срут возле кроватей, едят собственное гавно. А здесь для всех как бы профилактическая сортировка.

— Я попадаю сюда не первый раз, — закончил он повествование о внутренней жизни Ковалевки. — Как запой, так «белка» обеспечена. Бросить нету силы воли, поддержки, понимаешь, никакой. Жена… Что жена, у нее одно на уме — бабки, бабки…

Приближалось обеденное время. Пощипывало в области мочевого пузыря. Приступы, когда постоянно тянуло по легкому, наблюдались и раньше, но сейчас не мочился двое суток кряду. Ужасно неудобно было требовать «утку». Заканчивавший обход заведующий отделением присел на край кровати:

— Как себя чувствуем? — спросил он словно от нечего делать.

— Вы же все равно лишь фиксируете летальный исход, — не удержался я от колкости через желание возопить о помощи.

— А чем вам поможешь, — развел руками молодой, симпатичный, модно одетый доктор в белоснежном халате. Не надо доводить себя до уровня скота, тогда и сюда не попадали бы. Так что с вами произошло?

Я коротко рассказал.

— Живая голова? — искренне улыбнулся он. — Невероятно. Хорошо, завтра вас развяжут, а сегодня освободим только ноги.

— А руки? Ни попить, ни поесть.

— Я же сказал — завтра. При условии хорошего поведения. Потерпите, всем тяжко. И задумайтесь о будущем.

Вскоре принесли обед. Снова, как и в первый раз, я спешил, давился, помогая прохождению пищи телодвижениями. Руки непроизвольно дергались, ноги сучили по поверхности кровати. Доел все без остатка под доброжелательным, и все-таки беспокойно снующим жадным взглядом толстячка.

— Развяжут, пойдешь ко мне в помощники — приговаривал он. — Пойдешь? Мужчина ты, я смотрю, не буйный. Будем вместе обеды разносить, а после отбоя полы протирать. Не задаром, за сигареты. Куришь?

Я кивнул.

— Сейчас хочешь? Потихоньку. Я тебе веревку на одной руке немного ослаблю, ты под одеялом потянешь.

— Спасибо, лучше потом.

— Потом так потом. Пойдешь в помощники?

— Помогать буду, — уклонился я от прямого ответа. — Если можно, принесите, пожалуйста, «утку».

— Сделаем. Нет проблем.

Видно было, что мужичок не привык унывать ни при каких обстоятельствах. Подсунув под задницу «утку» и поинтересовавшись, ладно ли угнездился, заторопился по другим делам. На посудине пришлось пробалдеть до ужина. Никто не подходил. И снова болючий укол, после окончания действия которого дергало словно паралитика. Терялась координация движений, мышцы наливались вялостью, становились ватными. Во рту пересыхало.

На третий день с утра развязали окончательно. Провели в палату с освободившейся койкой. Самостоятельно идти не мог. Долго лежал с закрытыми глазами. Затем встал, перестелил кровать. Матрац был весь в темно-красных пятнах просочившейся засохшей крови, в желтых от мочи. Грязный, комковатый. Подушка тощая, у бомжа, наверное, лучше. Тонкое одеяло в дырах, в тех же пятнах крови. На окне, поуже, чем в приемнике — распределителе, железная решетка. Закончив убираться, направился в туалет. Ужасно хотелось курить. У входа поежился. В полном смысле слова дебилы обсасывали подобранные возле толчков бычки, обжигая пальцы и губы. Они жались к сплошной — от потолка до пола — железной решетке из толстых прутьев арматуры, за которой виднелась распахнутая настежь обшарпанная дверь. Дым выпускали на улицу. Сквозь клубы просматривалась огороженная высоким проволочным забором площадка, подобие зоны. Внутри прогуливались придурки и психбольные с сумасшедшими, воловьими, остекленевшими глазами, с капающими с оттопыренных нижних губ каплями слюны. Господи, неужели Зуфру, мою азиатку — любовницу, до сих пор не выходящую из головы, тоже заточили в подобную компанию. Как она там, что с ней. Где-то рядом. Удастся ли встретиться. Впрочем, общество вокруг не лучше. Оглядевшись в поисках обладателя дефицита, и не узрев подходящей кандидатуры, вышел в коридор. Как раз подскочил кормивший меня толстячок:

— Курить хочешь? — догадался он.

— Не знаю, к кому обратиться.

— К придуркам не обращайся, у них редко бывает. Старайся заметить, если к нам, алкашам, то есть, приехали на свиданку, значит, вместе с передачей привезли сигареты. Попроси смело, кто-то обязательно поделится. На, покури пока.

Я взял протянутую «примину». Прикурив, двинулся было в туалет, но мужичок остановил:

— Вечером поможешь протереть коридор. За работу дают четыре сигареты, по две на брата.

Я кивнул. Не успел закрыть дверь, как обступили придурки:

— Оставишь? — заканючили они. — Мне… мне…

— Вы же только дымили, — опешил я. — Дайте хоть пару раз дернуть.

— Охнарики подбираем. Не дают…

Насладиться не удалось, к тому же закружилась голова. Пошатываясь, подался в палату. Прийти в себя не дал тот-же мужичок:

— Пойдем, работа есть, — растормошил он. — Уберем одну палату, принесем воды. Пять сигарет. В обед сходим на кухню, поможем дотащить баки с варевом. Еще по две на каждого. А дальше посмотрим. Держись меня, не пропадем.

Действительно, мне оставалось держаться лишь его. Работа, работа, другие заботы, чтобы задавить в зародыше мерзкое чувство боязни замкнутого пространства. Кругом решетки, настоящая тюрьма с постоянно пускающими в ход кулаки здоровенными санитарами вместо надзирателей. С трудом встав на ноги, потащился за толстячком. Он уже принес ведро воды, заправил на длинную палку с крестовиной на конце рваную тряпку. Запах в палате вызывал тошноту. К испарениям давно не мытых тел, к лекарствам, примешивалось зловоние будто гниющего человеческого мяса. Это оказалось отделение для наиболее безнадежных, у которых рвота выходила с кровью. Молодые и старые, худые как скелеты и более-менее в форме, они подавали сомнительные признаки жизни, ничего не прося, почти перестав стонать. Лишь медленное затрудненное дыхание, да неровно вздымающиеся с резко обозначившимися ребрами груди. Взгляд отсутствующий, как бы в себя. Под кроватями полно кусочков окровавленной ваты, пол скользкий от бурой слизи. Но и у них, у этих доходяг, кисти рук были прикручены к железным уголкам по бокам коек. Одни ноги у кого сомкнуты, у кого разбросаны. Небритые, провалившиеся щеки, заостренные носы. Тишина, изредка нарушаемая судорожными всхлипами. Мужичок неторопливо вывозил грязь на проход между койками. Голыми руками сняв тряпку, ополаскивал ее в ведре. Чтобы не следовать его примеру, от которого выворачивало наизнанку, я подобрал веник, взялся сметать мусор в совок. Мусорный бак находился в дальнем конце коридора. Туда-сюда, туда-сюда. Санитары дают затрещины лишь слоняющимся без дела, кто работает, тех не трогают. Последний мазок шваброй по пятнистому полу. Мокрые простыни скомканы, волосы на подушках взлохмачены. На лица с раззявленными ртами страшно смотреть.