Особо опасны

А-а-а-ргх!

Все эти лощеные коты — Уэйн, Хоуп, Кросби — скупили дома калифорнийского рая — в Ньюпорт-Бич, Палм-Спрингс, Дель-Мар — и заставили всех поверить в этот рай, как все верили в их целлулоидные кинофантазии. Солнце, лодки, гольф.

Много-много гольфа.

Мартини на зеленых лужайках, изящные шутки, понятные только избранным, дорогущие шлюхи в гольф-картах, пари, ставкой в которых служили минеты в исполнении спутниц, лунки, мячи и прочее меряние пиписьками богатых белых мальчиков — мой крошечный членик не такой крошечный, как твой, сраный ты кусок дерьма. А ну-ка, давай выйдем на лужайку, на лужайку, на зеленую-зеленую-зеленую лужайку.

А неудачники пусть торчат в «песчаных ловушках». [25]

В Ираке. В Афганистане.

Какой там клюшкой бьют, чтобы выбраться изо рва с песком? Клином? Эх, было бы неплохо, подумал Чон. Как застрянешь вот в каком-нибудь очередном Трататастане, так просто велишь своему кэдди принести себе старую добрую клиновую клюшку, делаешь хорошенький удар и — вуаля! — ты снова на зеленой лужайке.

Мартини всем желающим! И минеты тоже.

Они с Беном тоже как-то сыграли партию в гольф. Доехали до гольф-клуба «Торрей-Пайнс», закинулись спидами и, хренача по мячу словно казаки, отрубающие врагам головы, одолели все девять лунок чуть ли не за семь с половиной минут. Содранный в огромном количестве дерн они за собой не поправляли. Пробирались от лунки к лунке, словно под снайперским обстрелом. Бросались на землю, перекатывались, двигались короткими перебежками. Пока не приперся негодующий управляющий и не выставил их.

Прочь с прекрасных зеленых лужаек.

Прочь от прекрасной калифорнийской мечты.

Герцог, Бингл и Бобстер [26]больше не хотят с тобой дружить.

Бен надеялся, что Чон возмутится таким произволом — я ведь ветеран войны, я сражался, чтобы прекрасным калифорнийским утром вы могли пройти восемнадцать лунок, глядя на море на прекрасное море, я да ты, ты да я, вместе дружная семья. Я кровью истекал ради этих лунок. Да если бы не вояки вроде меня, твои шлюхи, мой дорогой друг, сейчас все ходили бы в паранджах.

Но Чон промолчал. Отказался пылать праведным гневом. Просто на самом-то деле он отправился в Афганистан вовсе не для того, чтобы оберегать покой загородных клубов. Он пошел воевать только потому, что уже служил в спецназе, когда эти хуесосы направили самолеты на башни-близнецы.

Управляющему он этого говорить не стал. Тот и так был на грани сердечного приступа. Так что Чон лишь пожелал ему и впредь поддерживать лужайки в безупречном состоянии и удалился.

А сейчас он торчал в аэропорту имени Джона Уэйна. Стоит только странствующему путнику прилететь в округ Орандж, как ему тут же указывают на место. И пусть вас не вводят в заблуждение жизнерадостные серферы — вы попали в край богатых республиканцев, так что ведите себя соответственно, а не то на вас мигом натравят Герцога.

Подумать только, ведь не так давно республиканцев боялись и ненавидели. А сейчас они способны вызвать разве что жалость. Барри Моррис Голдуотер им всем подложил славную свинью. (О-БАМ-а!). И вот теперь они, словно хорошие белые мальчики в негритянском квартале Бед-Стай, делают вид, будто им совсем-совсем не страшно, в то время как предательские струйки мочи уже текут по их слаксам к кордовским кожаным ботинкам. Обама так потряс всех этих додиков, что сейчас им только и остается, что поддерживать всяких толстых нариков-диджеев, невменяемых баб с далекого Севера и придурка из телека, [27]который, брызжа слюной у школьной доски, выдает речуги в стиле пятидесятых годов (к слову о маленьких белых члениках), словно ведущий оздоровительного тренинга в тюрьме для сексуальных преступников.

Чон представил себе приятную картину: этот клоун давится в ресторане куриной костью и валится на пол, пока официанты-негры и уборщики-испанцы мчатся со всех ног, чтобы набрать «511».

Разумеется, демократы каким-нибудь потрясающе нелепым способом умудрятся выпустить этот мяч из рук — как и обычно. («Как ты сказала тебя зовут, лапочка? Моника Л.?»). И все же Чон с нетерпением ждал — о, с каким нетерпением! — того неизбежного момента, когда один из таких клоунов прорвется-таки к микрофону и обзовет Обаму черножопым. В том, что рано или поздно это случится, Чон не сомневался. Это всего лишь вопрос времени. Забавно будет посмотреть на растерянную озадаченную рожу этого бледнолицего идиота, когда он поймет, что карьере его пришел окончательный конец. Как у Кеннеди.

Между тем «Великая старая партия» (неофициальное название республиканской партии) недавно освоила и другие шутовские приемы. Больше всего Чона порадовал губернатор Южной Каролины Губер, который утверждал, что уехал в поход по Аппалачам (на праздник «Голых покорителей гор», представьте себе), а на самом деле отправился к своей горячей chicaв Южную Америку.

Затем он раскаялся, уливаясь слезами.

И это тоже примета времени — в последнее время республиканцы так часто исходят соплями на экранах наших телевизоров, словно они не взрослые мужики, а двенадцатилетние девочки, которых не пригласили на день рождения.

(«Ну не переживай, Эшли! Бриттани — настоящая вонючка, а тебя все любят!»)

Раньше республиканцы на людях не плакали.

Плакали демократы, а республиканцы за это над ними издевались.

Так и должно быть.

Спросите хоть Джона Уэйна.

Раньше Чон ненавидел демократов — бесхребетных двуличных яппи, каждый второй из которых был латентным геем, слишком трусливым для того, чтобы признаться в своей ориентации и выдержать критику с высоко поднятой головой. Он и сейчас их терпеть не мог, но со времен вторжения в Ирак, когда мистер Джозеф Уилсон спустил Буша-марионетку с поводка, настоящую, искреннюю ненависть Чон питал только к политикам республиканской партии. Не углубляясь в детали: Чон считал, что республиканцев надо отстреливать, словно бешеных собак, сваливать их трупы в одну яму и поливать лимонным соком их разлагающиеся тела, чтобы они не дай бог не превратились в зомбаков и не восстали в ночь Хеллоуина.

Бена они нашли, когда он стоял у багажной ленты, дожидаясь, когда к нему приедет его зеленая спортивная сумка, более уместная у какого-нибудь студентика, только вернувшегося домой с экспедиции по Коста-Рике.

Как обычно, по возвращении домой Бен выглядел совершенно изможденным. Кожа у него выглядела типично для обитателя стран третьего мира — одновременно смуглая и бледная. Болезненная бледность, вызванная какой-то инфекцией, пробивалась сквозь загар. Что же он подхватил на этот раз? Анемию? Гепатит? Какого-нибудь паразита, который заполз ему под ноготь и проник в кровь?

Шистосомоз.

Увидев друзей, Бен улыбнулся, обнажив белоснежные ровные зубы.

Родись он в другое время, обязательно стал бы членом Корпуса мира. Черт, да он возглавил бы Корпус мира! Играл бы в футбол с Джеком и Бобби Кеннеди в их домах в Хайаниспорте, плавал бы с ними на яхте. Загорелый и улыбчивый. Жил бы на полную, выкладываясь и душевно, и физически.

Но он родился в наше время.

О бросилась к Бену и прыгнула к нему в объятия, крепко обхватив его руками и ногами. Его это ничуть не напрягло — она же совершенно невесомая.

— Беннннннннннннннннн! — раздался ее вопль, и к ним тут же повернулось несколько заинтересованных лиц.

Придерживая девушку одной рукой, Бен повернулся и пожал руку Чону.

— Привет.

— Здорово.

На ленту выехала сумка Бена. Чон подхватил ее, накинул ремень на плечо, и они пошли прочь из аэропорта.