Сходняк

– У меня другие планы на жизнь, – сказал Карташ, удерживая зубами капу, чтобы та не вылетела изо рта.

– О, у тебя есть еще какие-то собственные планы? Ну, ну… – усмехнулся Зубков, который и вовсе обходился без капы, выдерживая некий спортсменовский шик, мол, мне любая травма по лампаде, ради этих сомнительных понтов в свое время канадские хоккеисты играли без шлемов, а некоторые футболисты и сегодня играют без щитков и с опущенными гетрами.

Видимо, чтобы внести некоторые коррективы в жизненные планы Карташа, олигарх снова принял стойку и мелким шагом двинулся вперед, совершая корпусом уклоны влево-вправо. Однако пропущенный удар встряхнул Карташа, настроил на борьбу, и теперь он держал дистанцию под контролем. Правда, Алексей все еще не мог избавиться от ощущения, что принимает участие в неком идиотском балагане.

Зубков тем временем начал методично долбить Карташа фехтовальными выпадами неударной, левой руки (Алексей вспомнил, что подобные удары на боксерском наречии зовутся «джебами»). Карташ уворачивался, подставлял под удары перчатки и локти.

Так они и кружили по рингу. Джебы Зубкова нет-нет да и достигали цели. Большого урона не наносили, но, ежели бы у них шел натуральный профессиональный бой, то зачетные очки у судей боксер Зубков набирал бы исправно. Карташ разок попробовал ответить, но олигарх ловко ушел от выпада и тут же нанес быстрый встречный удар, который пришелся в плечо… и плечо враз отяжелело. Больше Карташ не атаковал, опасаясь нарваться на контрвыпад. И вдруг почувствовал теплую струйку, стекающую на верхнюю губу.

– Слабый нос, – прокомментировал Зубков. – Ай-ай, с таким носом тяжело придется в профессиональном боксе.

Карташ ощутил, как в нем закипает злость. Злость на этого фигляра, на самого себя, на всю цепочку постигших их неудач, постигших тогда, когда казалось, что все сложилось, все удалось, что они прорвались сквозь все засады и заслоны и дальше их ждет отдых, только отдых под пальмами, возле океанов, в шезлонгах, с коктейлями в загорелых руках. Их подстрелили на взлете, посыпались неудачи, и посыпались в полном согласии с неустаревающими народными мудростями: «Беда не приходит одна», «Пришла беда – открывай ворота». И вот они остались без платины, без чьего-либо покровительства, без будущего, зато оказались в полной власти пресыщенного развлечениями богатого буратины, сумасбродствам которого вынуждены потакать. Как говорится, здравствуй, жопа, Новый год…

– А печень прикрывать не надо! – вдруг выпалил Зубков и всадил справа в неприкрытый корпус Карташа увесистый полукрюк.

– Йо-о! – Алексея согнуло от острой боли в правом боку. Казалось, печень разорвало изнутри и осколки свинцовой шрапнелью разлетаются, кроша внутренности на своем пути. Карташа согнуло пополам, но на пол он не упал, повис на канатах. «Мухаммед Али, бляха, не охнуть, ни вздохнуть, ни пошевелиться».

Откуда-то сверху звучал самодовольный голос Зубкова:

– Это только далекие от бокса люди полагают, что самый чувствительный удар – в голову. А ты, москвич, сейчас на себе прочувствовал, каково получить в печень. Самый болезненный удар в боксе – в незащищенную печень.

Между прочим, доморощенный рефери по прозвищу Поп мог бы открывать счет, нокдаун был налицо, но отчего-то не спешил. Думается, не ввиду своей судейской неопытности. Думается, он дожидается сигнала от своего хозяина, а сигнала все нет. «Может, закончить эту клоунаду, прикинувшись нокаутированным?» Но что-то подсказало Карташу, что этого делать не стоит, а стоит, наоборот, подняться. Тем более, его, что называется, отпустило, острый приступ боли прошел, можно попытаться распрямиться, попробовать вновь утвердиться на ногах…

Карташ распрямился, оторвал себя от канатов, принял кое-как боксерскую стойку. Он снова оказался лицом к лицу с Зубковым.

Противника, который не оправился от потрясения, на профессиональном ринге принято додавливать, добивать. Однако Зубков заканчивать бой явно не торопился – его высококупечество еще не наразвлекался. Зубков дал Карташу время продышаться, изображая ложные выпады. А вскоре и прозвучал гонг, знаменующий конец первого раунда.

Действительно, алюминиевый олигарх решил скрупулезно соблюдать весь ритуал боксерского поединка. Секундант Гоша выставил в угол ринга табурет, на который рухнул Карташ, и, как положено, принялся обмахивать подопечного полотенцем.

Алексей закрыл глаза. Под веками на темном фоне взрывались радужные всполохи и раскачивался колокол. Под монотонные «бум-бум» Карташу пришла на ум фраза: «Остап играл в шахматы второй раз в жизни». А Алексей Карташ боксировал впервые в жизни и, честно говоря, большого удовольствия не получал.

– Гоша, не забывай, что ты секундант! – услышал Карташ порядком уже опротивевший голос олигарха. – Ты должен давать указания на раунд, должен накачивать боксера.

Гоша тяжело вздохнул, но ничего не попишешь, приказ пахана – закон, и он, наклонившись к уху Карташа, забубнил:

– Короче, это. Слышь, боец. Ты не ссы его. Он тебе тоже не Майк Тайсон. У него дыхалка не очень, понял? Проведешь длинную серию, он может и не выстоять, понял?

Какой-то там Хамид отбил в гонг начало второго раунда. Минута пролетела для Алексея быстрее мига. Только закрыл глаза – и вот уже подымайся.

Второй раунд начался неожиданно. Боксеры, покинув каждый свой угол, не рванули друг к другу в нетерпеливом ожесточении. Господин Зубков вообще направился не к центру, а пошел краем ринга. Сделал пару шагов, остановился, прислонившись спиной к канатам, положив локти на верхний. Вперился взглядом в Карташа, покачиваясь на канатах. Алексей тоже не стремился поскорее сойтись с гражданином олигархом в жестокой рукопашной.

– Ненавижу вашу московскую породу, – вдруг сказал Зубков, пепеля Карташа взглядом. И с чувством выдал: – С-суки жирные!

Он оторвался от канатов, вытянул руку в перчатке в сторону:

– Вот погляди на этих парней, москвич, – Зубков ударил себя перчаткой в грудь, – погляди на меня. По вашим столичным понятиям, мы – не что иное, как быдло, коровьи лепешки, дерьмо на лакированных ботинках. Какое, на хрен, будущее нам светило! Все парни, которых ты здесь видишь, родились в сраных городишках, половина из них и батек-то своих не знает, у другой половины батьки спились на глазах. Нищета, вонь, мордобой, вечный недоед, никто из нас в детстве не хавал от пуза. Пределом жизненных фантазий представлялась собственная лайба марки «жигули». По вашим, столичник, сучьим понятиям мы должны были горбатиться на заводах, окисляя легкие и пополняя закрома ваших московских хорей и хомяков. А в сорок лет должны были сыграть в дешевый гроб, к этому времени проспиртовавшись насквозь, оставшись без зубов и не оставив детям ни копья на сберкнижке… Нет, вру, был у нас еще вариантец: притащиться к вам в столичку, наняться в прислугу, шестерить на вас, убирать за вас дерьмо. Но мы, кого ты здесь видишь, мы выгрызли свое право. И теперь половина вашей Москвы позавидовала бы жизни конкретно этих парней. Еще четверть позавидовала бы тем, кто работает на меня, на моих заводах и в моем городе… Но мы додавим и последнюю четверть, что купается в бабках. Она еще станет жалеть, что родилась в Москве, а не в Мухосрансках и Урюпинсках.

– Андрей Валерьевич, – произнес доморощенный рефери с легким оттенком укоризны. Похоже, тем самым он давал понять хозяину, что тот говорит лишнее.

– Остынь, Поп, – отмахнулся от него Зубков. И ухмыльнулся. – Один раз меня не пустили в стольный град, типа – рылом не вышел. Но мы еще придем туда, верно, парни? И я не завидую тем, кто встанет на нашем пути.

На классический боксерский поединок сие походило мало, в нормальном поединке зрители уже вовсю захлебывались бы презрительным свистом, рефери без конца подгонял бы соперников: «Бокс, бокс! Коммон, бойз!», – секунданты исходили бы слюной: «Драться, драться, забыл, зачем здесь?!», – промоутеры подсчитывали будущие убытки. Но Зубкова мало интересовало мнение нынешней публики и секундантов. Ему приспичило поговорить, и он говорил: