Загадка белого «Мерседеса» (сборник)

Я не стыжусь того, что я деловая женщина; с чего бы мне стыдиться? У меня это хорошо получается. Конечно, я удвоила стоимость отеля: оборот, прибыль, все. Эго всегда было хорошее здание и на хорошем месте, да. Но ужасно старомодное — кухня в подвале, повсюду водопроводные трубы. Теперь при каждом номере свой душ, и кухня целиком современная. Эти детали, возможно, для вас ничего не значат, но я профессиональная хозяйка гостиницы и горжусь этим. И известна как хозяйка гостиницы.

Да, постепенно у него появилась склонность уезжать все чаще и чаще и на более длительные сроки. Последний год я почти его не видела. Но он был справедлив; если я хотела отдохнуть или даже устроить себе каникулы, он занимал мое место. Я тоже хочу быть справедливой: он не был скуп. У меня нет к нему претензий, мы никогда не ссорились. Хотите чаю? — спросила она внезапно. — Я скажу, чтоб прислали.

— Но он был скрытным? — спросил ван дер Валк. — Вы не спрашивали; но он скрывал то, что делал, куда ездил, кого видел?

— Это было его правом. Я знаю, смутно, что он много времени проводил в Германии. Я предполагала, что у него должна быть где-нибудь женщина, хотя он этого никогда не говорил. Что же касается того, что он делал, — понятия не имею.

— Я ценю вашу откровенность. Это нам очень поможет.

— Но мне нечего скрывать. Хотя я не думаю, что обязана отвечать на вопросы о моей личной жизни.

— Вы вообще не обязаны отвечать ци на какие вопросы. Но если бы вы не отвечали, я был бы неудовлетворен, тогда могло бы начаться судебное следствие. Полиция, мандаты, возможно, судебная экспертиза, секретари, записывающие все, — вы заметили, что я ничего не записываю. Да и пресса бы наверняка свалилась на вас тоже. Отвечая сейчас откровенно на все, вы, вероятно, избавите себя от процесса, который может принести неприятную гласность и даже причинить вред вашему делу.

— Вы думаете, я всего этого не понимаю? — сказала она хладнокровно. — Я действую только в собственных интересах.

— Да, сказал он, начав пить чай.

— У вас есть еще вопросы?

— Немного. Безобидные, но, пожалуй, нескромные.

— Как вы могли заметить, это не то, что может меня сильно встревожить.

Он медленно поставил свою чашку. Она быстро пришла в себя. Значит, это был только первый шок, известие о неожиданной смерти, которое лишило ее присутствия духа? Она была сейчас странно объективна по отношению к покойному. Так, словно он был ей абсолютно чужим. Сердце ее было полностью покрыто броней, да, но одним ли только эгоизмом? Или, вдобавок, еще и самообладанием, и актерским искусством законченной преступницы? Могла ли она действительно не чувствовать никакой утраты? Она кормила китайского мопса из своего блюдца; если бы одна из собак — ее детей — была убита?

— Когда, примерно, вы в последний раз спали со своим мужем?

— Три года назад. Может быть, четыре. Я не записала дату в своем дневнике.

— Во время войны вы жили в Остенде?

— Да, тогда я была ребенком.

— А он был здесь?

— Отель, по-моему, был реквизирован. Я как будто припоминаю, говорили, что он ушел в маки, или, во всяком случае, что он был связан с местным сопротивлением.

— Передав отель вам, он больше им не интересовался?

— Он никогда им сильно не интересовался; у него не было к нему ни малейшей склонности. Конечно, дело он знал. Мог проверить книги, текущие дела.

— Но, если я правильно понял, то важные решения принимали вы, и большая ответственность лежала на вас?

— Конечно. Я планировала каждую деталь новых построек с архитектором и уладила все с финансированием. Каждый день встречалась с подрядчиком. Ему оставалось только подписать несколько бумаг.

— Не казалось несправедливым, что вы получали только половину прибыли?

Она улыбнулась этой маленькой ловушке.

— Казалось. Я то же самое думала. Но это была приемлемая цена за свободу.

— Свободу действий. Но не свободу жить так, как вы хотите. Вы никогда не хотели развода, например?

— Нет. Я свободна делать, что захочу. Новый брак меня не привлекает.

— Но отель остается его собственностью?

— Да.

— А теперь он ваш? Какое соглашение было подготовлено на случай его смерти?

Ясные аквамариновые глаза были теперь спокойны и безмятежны.

— Я ждала, что вы спросите об этом. Финансовая заинтересованность в смерти. Разве это не навязчивая идея у полицейских?

— Деньги и секс — навязчивая идея у большинства людей, — весело. — Полицейские не являются исключением.

— Правда очень проста. Я становлюсь единственной владелицей. Если вам угодно сделать вывод, что я что-нибудь выигрываю от смерти Жерара, я не могу вам помешать.

— Вы сказали, что он уезжал, но вы никогда не интересовались дальнейшим.

— Сказала и подтверждаю. Я не стыжусь этого.

— Есть разница между интересом и любопытством. Я задаю эти вопросы потому, что мне интересно, но не сделал бы этого из любопытства. Я допускаю, что вам было неинтересно; но мне труднее будет поверить, что вы никогда не испытывали любопытства. Совсем никогда.

Она взвесила эту точку зрения невозмутимо.

— Должно быть, иногда испытывала любопытство. Не думаю, чтобы я его показывала. Что бы мне это дало?

— Я полагаю, что вы могли удовлетворить свое любопытство, и не показывая его.

— Как это понимать? Что я стала бы следить за ним? Что я ревновала? Вовсе нет. — Презрение в ее голосе. К Жерару? К нему, глупому полицейскому? Или к другим женщинам, тем, которые ревнуют свих мужчин, своих мужей?

— Не обязательно. Расчет прибыли в вашем распоряжении?

— Понимаю, к чему вы клоните. Брал ли он деньги?

— Допустим.

— Во всяком случае, не больше, чем имел на то право. Чистая прибыль может быть рассчитана. Это делает бухгалтер. Две наши части отдельно кладутся в банк. И речи не могло быть, чтобы он взял больше.

— Вы сказали мне, что вы не ревновали. Из ваших слов у меня составилось представление о нем, как о человеке тоже не ревнивом. Верно это?

— Совершенно верно. Мы не вмешивались в жизнь друг друга.

— Он не проявлял интереса к вашей душевной жизни?

— А почему он должен был проявлять? У него была своя собственная, я думаю.

— А вашего мужа сплетни горничных не занимали?

— Меня бы очень удивило, если бы он их слушал; это было бы совсем не похоже на него. Он знал обо мне все.

«Очень хороший ответ, — подумал ван дер Валк. — Действительно, она была такой же эффективной — и почти такой же привлекательной, — как миномет. Попробуем последним броском пробить эту броню».

— Вы не поклонница эмоциональных сложностей, не так ли?

— Так.

— Что же затрагивает ваши эмоции? Ваши собаки? — Он не видел ее спальни, но догадывался. — Ваша собственная наружность? Ваше имущество? Битком-набитый бельевой шкаф по традиции, принятой в Остенде? — Она была уязвлена его тоном. Кровь бросилась ей в лицо. Она не ответила; руки потянулись к большой серебряной настольной зажигалке и несколько раз раздраженно щелкнули ею. «Наверное ей бы хотелось, чтобы это были пистолетные выстрелы», — подумал он, довольный, и решил использовать полученное им маленькое преимущество. — Неужели же вы так боитесь эмоций? Ведь это такая естественная вещь.

Она справилась со своим смущением; теперь она снова владела собой.

— Я точно такая же, как многие тысячи женщин, инспектор.

— Знаете, не могу сказать, что согласен с вами. Я совершенно не собираюсь говорить вам дерзости, но вы мне кажетесь необыкновенно деловой, оперативной и, может быть, безжалостной.

— Вижу, что произвела на вас впечатление очень холодной и расчетливой женщины, инспектор. Похоже, что я на многих произвожу такое впечатление; сама я этого не нахожу. Что особенно удивительного в здравомыслии и деловитости? Но с мужем у меня были добрые отношения, и мне жаль, по-настоящему жаль, что он умер. Я хочу узнать, как это случилось. Мне не все равно. Можете вы это понять, или вы тоже слишком предубеждены?