Мертвецы выходят на берег. Министр и смерть. Паршивая овца

Я молча кивнул.

Он продолжил:

— Я думал, как и мы все, конечно, что Норвегия быть свободная страна, которая принимать своих гостей. Сейчас я знаю, это быть неправда.

— Но ты прожил здесь четыре года! Тебя ведь приняли.

— Отлично! Ты просто защищать все это дерьмо! Меня приняли, потому что я мог доказать, что у меня есть деньги! И что я мог заплатить за учебу! У меня есть поддержка, но этого недостаточно. И вы, норвежцы, давать мне много прекрасный работа. Я мыть бассейны в бергенском Аквариуме. Я мыть машины на бензоколонке. Я быть посыльным. Последний год я работал в отеле. Выносил мусор, бегал по лестницам, приносил и уносил багаж. Я заработать денег и жить на них и поддержку, чтобы учиться и когда-нибудь вернуться в мою свободную страну и служить ей и мой народ! Но теперь! — И он безнадежно махнул рукой.

Я вздохнул.

— Послушай… Ты разговаривал в полиции с сотрудниками отдела по работе с иностранцами?

Он кивнул.

— Да. Они говорят «нет», но не говорят почему. Они только говорят: нет, мне не продлили визу на дальнейшее пребывание в стране. Я не могу оставаться, не могу работать, я должен уезжать в понедельник. Если нет, то они сами везти меня в аэропорт Флесланд и отправлять на самолете в Лондон понедельник вечер.

— Но… Как давно ты узнал об этом! Ведь не получил же ты извещение сегодня?

— Нет, нет. Я знал это уже некоторый время. Я ходить во все эти конторы. Я быть в отделе по работе с иностранными студентами в университете, но нет — они тоже не могут помогать. Все права есть только у полиции.

— На земле и на небесах, — продолжил автоматически я его мысль. — А как насчет адвоката?

— Один друг, он заниматься на юридическом факультете, говорить с адвокатом. Но это не помогать.

Я склонил голову набок.

— Да? Не очень-то похоже на правду. Люди этой профессии готовы пойти на все, только бы в газетах появились их фотографии. Твой друг говорил не с тем, с кем надо. — Я протянул руку к телефону. — Я могу помочь тебе найти…

— Нет! — перебил он меня. Только не адвокат! Никто! Только ты мой шанс! Только Варг Веум! — Он сложил перед собой ладони вместе, как при молитве на востоке.

Люди говорили мне уже подобные вещи. Но когда они утверждают, что их последний шанс — это я, значит, они в тупике и им нечего терять.

Я серьезно посмотрел на него.

— Чего ты не договариваешь, Алекс?

— Я вообще ничего не рассказывать тебе, ни в частности, ни в общем. Сколько я буду платить?

— Мы еще ни о чем не договорились. Что, собственно, ты хочешь от меня?

— Ты не быть заинтересован. Я вижу это по тебе. Для тебя я просто черномазый, и ничего больше. Тебе совершенно наплевать, если…

— Мне не наплевать. Скажи, что ты хочешь!

Внезапно весь его запал прошел и он стал несчастным и растерянным.

— Я просить тебя идти в полицию и попробовать узнать, почему мне не разрешать остаться. Может быть, тебе удастся изменить их решение.

— Как раз в этом я очень сомневаюсь. Но послушай. Я случайно знаю одну девушку, которая работает в полиции. Я могу поговорить с ней. Я сделаю это по дороге, потому что сейчас я занят еще одним делом и мне надо идти. Поэтому ты ничего не должен мне платить.

Он выпятил верхнюю губу.

— Значит, ты не хотеть брать даже мои деньги?! Может, они слишком грязные для тебя! Ты думаешь, что я чумной? Я рассказывать тебе — я ничего не краду у норвежцев — я все зарабатывать сам — все время! Деньги — это не проблема!

— В чем тогда проблема?

Он не ответил.

Я чувствовал себя неуютно. Мне не нравился я сам, мне не нравилась ситуация. И я совершенно не был уверен, что мне нравится Александр Латор. Я ничего не сказал ему, но девушка, которую я знал в полиции, работала ассистентом в приемной и вряд ли захотела бы мне помочь даже деньгами на автобус домой.

Я посмотрел на него.

— Как я могу с тобой связаться?

— Никак. Я не могу идти домой. Боюсь, что полиция хотеть взять меня в тюрьму до понедельника. Они все могут.

— Вполне возможен и такой вариант. Где находится твоя квартира?

Он пожал плечами.

— Это неважно, ведь меня там нет.

— А где ты работаете?

Он посмотрел на меня.

— Я не работаю сейчас. Когда я могу встретить тебя в конторе, здесь?

— Здесь? — Я еще раз взглянул на часы. — Через несколько часов. Скажем, в четыре. Если не сможешь прийти, то позвони вот по этому номеру телефона. — Я написал на листке номер и дал ему. — Если меня нет на месте, то включается автоответчик. Ты можешь записаться на пленку. — Я бросил незаметный взгляд на это черно-серое чудо, отделанное блестящим никелем.

Он устало улыбнулся, поднялся, забрал газету и застегнул плащ. Я проводил его до дверей, похлопал по плечу и сказал:

— Вот увидишь, все устроится.

Он что-то пробормотал, пожал плечами и вышел.

Я огляделся, вернулся к столу и включил автоответчик, надел плащ, прихватил сушившуюся на батарее шляпу, выключил свет и выглянул в окно.

Балдахин на первом этаже закрывал почти половину тротуара.

Я быстро вышел из конторы, запер дверь и, перепрыгивая через ступеньки, спустился вниз.

На улице я увидел его спину, скрывающуюся за поворотом на улицу Харбиц. На углу он столкнулся с длинноволосым парнем в приталенном сером шерстяном пальто, с вязаной голубой шапкой на голове и потухшей сигаретой во рту. Похоже было, что он шел домой пешком по дну Атлантического океана с фестиваля Вудстока и опоздал минимум на семнадцать лет. Увядшее дитя.

Парень о чем-то спросил Александра Латора.

Алекс развел руками, что-то ответил и завернул за угол.

Поблекший хиппи направился за ним.

Может быть, это ничего и не значило. Может, парень просто клянчил у него деньги на афганскую жвачку. Может, это просто от света ноябрьского дня у меня по спине побежали мурашки.

6

Хотя до исчезновения солнца по законам природы еще и оставалось несколько часов, над городом сгустились сумерки. Но ведь и пребывало оно где-то далеко за облаками, и нам, простым смертным, не дано было сегодня его увидеть. Единственное, на что были способны люди — это поднять в приветственном гимне дождю свои зонтики к небу.

Я заскочил домой и переоделся в чистые брюки и сухие ботинки, отыскал в шкафу новую рубашку с галстуком, национальные цвета которого — синий, красный и белый — должны были понравиться отделению полиции по работе с иностранцами. Но надо заметить, что преобладал все-таки синий цвет. Затем я направился на улицу Стелен, где стояла моя машина.

Нет ничего более трудного, чем, не покончив с одной любовной историей, сломя голову бросаться в пучину новой страсти. Но когда в стареньком «моррисе-мини» сгорела коробка передач, мне не оставалось ничего иного, как расстаться с ним. Слишком много времени отнимало доставание запасных частей. Кроме того, у «морриса» было много других старых болезней, которые затрудняли общение с ним и часто делали его слишком заметным на улицах. А я этого совсем не любят частные сыщики, главная цель которых — не привлекать к себе внимания.

Солнце находилось уже по дороге к Великобритании. А на востоке вставало новое солнце… Я же ехал по городу в «тоёте-каролле» такого же блестящего серого цвета, как и асфальт подо мной и небо над Бергеном. Я купил ее на очень хороших условиях у владельца автосалона, которому помог избавиться от довольно неприятного предложения «работы по-сицилийски», касающегося фальшивых водительских прав и незаконного ввоза подержанных автомобилей. Моей «тоёте» было всего два года, и раньше она принадлежала жене одного священника из Фаны, которая не позволяла машине стоять на холостом ходу на темных улицах. Но священника перевели в новый приход на полуострове Стадлане, где единственным приемлемым для езды на автомобиле местом был аэродром для вертолетов «скорой помощи». Да и сами автомобили видели там последний раз на затонувшем пароме. Теперь «каролла» была моей, и стояние на холостом ходу на темных улицах стало ее уделом. Но должен честно признаться — я влюбился. Она заводилась с первого поворота ключа, мягко катилась по колдобинам центральных улиц, была тиха и воспитанна, как ухоженная гейша, и не причиняла мне никаких неприятностей, кроме мыслей о месячной выплате кредита за нее.