Револьвер Мегрэ

— Нет.

Наконец они остались вдвоем, и Мегрэ начал с того, что снял пиджак и закурил трубку.

— Садитесь. Прежде чем отправиться туда, я хотел бы поговорить с вами. Будет лучше, если это произойдет здесь.

— О Лагранже?

— Да. Прежде всего один вопрос. Он действительно серьезно болен?

— Я был готов к вашему вопросу и думал об этом, пока шел сюда. В данном случае трудно дать определенный ответ. Конечно, он болен, это не подлежит сомнению. Вот уже десять лет, как он страдает диабетом.

— Но это не мешает ему вести нормальный образ жизни?

— Почти. Я лечу его инсулином. Он сам себе делает инъекции, я его научил. Он всегда носит с собой маленькие складные весы, чтобы взвешивать пищу, если ему случается обедать не дома. При применении инсулина это имеет большое значение.

— Я знаю. Дальше.

— Вы хотите получить точный медицинский диагноз?

— Нет.

— Он всегда страдал от эндокринной недостаточности, обычный удел людей подобной физической конституции. Он человек вялый, чрезвычайно впечатлительный, легко теряющий самообладание.

— Каково его состояние в данный момент?

— Вот это и есть самая деликатная сторона вопроса. Я был поражен, застав его сегодня утром в том состоянии, в котором вы сами его видели. Я долго его осматривал. Несмотря на гипертрофию, сердце сейчас в неплохом состоянии, не хуже, чем неделю или две назад, когда Лагранж нормально передвигался.

— Вам приходила мысль о возможности симуляции?

Пардон, конечно, уже думал об этом, что было сразу заметно по его смущенному виду. Человек щепетильный, он теперь тщательно подыскивал слова.

— Я полагаю, Мегрэ, что у вас есть самые серьезные основания думать о такой возможности?

— Вполне серьезные основания.

— Это касается его сына?

— Не знаю. Лучше я введу вас сразу в курс дела. Сорок восемь часов назад, может быть, немного больше, может быть, меньше — мы об этом скоро узнаем, — был убит один человек. С абсолютной вероятностью можно утверждать, что это произошло в квартире на улице Попинкур.

— Его опознали?

— Речь идет о депутате Дельтеле.

— Они были знакомы?

— Следствие покажет. Во всяком случае, вчера вечером, в то время как мы, обедая у вас, беседовали о нем, Франсуа Лагранж подъехал в такси к своему дому, с помощью шофера снес вниз чемодан, в котором находился труп, и отвез его на Северный вокзал, чтобы сдать в камеру хранения. Вас это поражает?

— Такие вещи всегда поражают.

— Теперь вам ясно, почему я так хочу знать, был ли Франсуа Лагранж действительно болен сегодня утром, когда вы его осматривали, или он симулировал? Пардон встал.

— Прежде чем ответить, я хотел бы еще раз осмотреть его. Где он?

Доктор предполагал, что Лагранж уже находится здесь, в полиции.

— Он все еще дома, в собственной постели.

— И ничего не знает!

— Он не знает, что мы обнаружили труп.

— Что вы собираетесь делать?

— Отправиться к нему вместе с вами, если вы согласны составить мне компанию. Вы испытываете к нему дружеские чувства?

Пардон помолчал, а потом ответил с большой искренностью:

— Нет!

— Чувство симпатии?

— Скажем, жалости. Мне не доставило никакой радости увидеть его у себя в кабинете. Скорее, я почувствовал некоторую неловкость, как всегда в присутствии слабых людей. Но я не могу забыть, что он совершенно один воспитывал троих детей, не могу забыть, как дрожал его голос, когда он говорил о своем младшем сыне.

— Показная чувствительность?

— Я тоже так думал сначала. Я не люблю мужчин, которые плачут.

— А он плакал в вашем присутствии?

— Да. В частности, в тот день, когда от него ушла дочь, даже не оставив адреса.

— Я ее видел.

— Что она говорила?

— Ничего. Она-то не плакала, эта девица!.. Вы идете со мной?

— Я думаю, это затянется.

— Возможно.

— Тогда, с вашего разрешения, я позвоню жене.

Было уже совсем темно, когда они садились в одну из полицейских машин.

Всю дорогу молчали: оба были погружены в свои мысли, и оба опасались сцены, которая должна была произойти.

— Остановишься на углу, — сказал Мегрэ шоферу. Напротив дома 37—6 он увидел инспектора Жанвье.

— А где твой напарник?

— Для предосторожности я его отправил во двор.

— А консьержка?

— Не обращает на нас никакого внимания.

Мегрэ позвонил, пропуская Пардона вперед. В швейцарской было темно. Консьержка не окликнула их, но комиссару показалось, что за стеклом белело ее лицо.

Наверху, на четвертом этаже, в одном из окон горел свет.

— Поднимаемся…

Он постучал, света на лестнице не было, и он не мог в темноте нащупать кнопку звонка. Ждать им пришлось гораздо меньше, чем утром, чей-то голос спросил:

— Кто там?

— Комиссар Мегрэ.

— Простите, одну минутку.

Лагранж, по-видимому, надевал халат. Руки у него, наверно, дрожали, так как он с трудом повернул ключ в замке.

— Вы нашли Алена?

В полумраке лестницы он заметил доктора, и лицо его сразу изменилось, стало еще бледнее, чем обычно. Он стоял неподвижно, не зная, что ему дальше делать, что говорить.

— Вы разрешите нам войти?

Мегрэ втянул носом воздух, чувствуя знакомый запах горелой бумаги. Щетина на лице Лагранжа отросла еще больше, а мешки под глазами набухли и потемнели.

— Принимая во внимание состояние вашего здоровья, — сказал наконец комиссар, — я не хотел являться к вам без врача. Доктор Пардон был так любезен, что согласился меня сопровождать. Надеюсь, вы не возражаете, если он вас осмотрит?

— Он осматривал меня сегодня утром. Он знает, что я болен.

— Если вы ляжете в постель, он вас снова осмотрит.

Лагранж хотел возразить, это было видно по его лицу, потом, казалось, покорился, вошел в спальню, снял халат и улегся в постель.

— Откройте грудь, — мягко сказал Пардон.

Пока доктор выслушивал Лагранжа, тот все время пристально смотрел в потолок. Мегрэ прохаживался по комнате. У камина, завешенного черной шторкой, он остановился, приподнял шторку и увидел за ней пепел от сожженных бумаг, который предусмотрительно с помощью каминных щипцов был превращен в пыль.

Время от времени Пардон привычно бормотал:

— Повернитесь… Дышите… Дышите глубже… Покашляйте…

Неподалеку от кровати была дверь, комиссар толкнул ее и вошел в комнату, которая, по-видимому, раньше принадлежала кому-нибудь из детей. В ней стояла железная кровать без матраца. Он повернул выключатель. Комната оказалась чем-то вроде склада ненужных вещей. В одном из углов лежала груда разрозненных журналов, старых учебников без обложек, саквояж, покрытый пылью. Направо под окном часть пола казалась более светлой, пятно имело форму чемодана, найденного на Северном вокзале.

Когда Мегрэ вернулся в соседнюю комнату, Пардон стоял у постели с озабоченным видом.

— Ну как?

Доктор ответил не сразу, избегая взгляда Лагранжа.

— Честно говоря, я считаю, что он в состоянии отвечать на ваши вопросы.

— Вы слышите, Лагранж?

Лагранж молча переводил взгляд с одного на другого. У него были жалкие глаза — как у раненого животного, которое смотрит на склонившихся над ним людей, пытаясь понять, что они станут делать.

— Вы знаете, почему я здесь?

Лагранж, по-видимому, принял решение — он продолжал молчать, и лицо его оставалось неподвижным.

— Признайтесь, что вы прекрасно понимаете причину моего прихода, что вы ждали этого с самого утра и больны от страха.

Пардон сел в угол, положив локоть на спинку стула и опершись подбородком на руку.

— Мы нашли чемодан.

Ничего не произошло, и Мегрэ мог бы даже поклясться, что выражение глаз Лагранжа не изменилось.

— Я не утверждаю, что именно вы убили Андрэ Дельтеля. Возможно даже, что вы не виновны в этом преступлении. Мне неизвестно — я в этом признаюсь, — что здесь произошло, но я абсолютно уверен, что именно вы отвезли чемодан, в котором находился труп, сдали его в камеру хранения. В ваших собственных интересах будет лучше, если вы признаетесь.