В тисках. Неприкасаемые

Марилена погладила щеку мужа.

— Ты правильно поступил, дорогой. При его состоянии так лучше. Правда доконала бы его.

— Это так… Но ты представляешь себе, что произойдет дальше?

— Что дальше?

— В присутствии твоего лечащего врача, санитаров я был вынужден вести себя так, как будто ты Симона.

— Не понимаю.

— Подумай же немного. Ты не можешь быть Симоной для него и Мариленой Оссель для всех остальных. Неизбежно произойдет какая–нибудь оплошность, кто–нибудь проболтается, или же мне придется постоянно находиться рядом с дядей, чтобы предупреждать всех тех, кто захочет поговорить с ним.

Марилена приподнялась на подушке.

— И что ж… мне надо будет называть его папой… ухаживать за ним, словно я его дочь…

— Разве это так трудно?

— Не знаю… Все это так странно… Но если я его дочь, то кем ты мне приходишься?

— Зятем… Вот почему я обращался к тебе на «вы» перед посторонними. Мне тоже вначале все это показалось странным. Теперь, понимаешь, ты — Симона, а я вдовец.

— Но это же глупо!

— Боюсь, что да. Но я не мог поступить иначе. Ты находилась в бессознательном состоянии, в шоке. Со мной все случилось по–другому… Начнем с того, что я узнал тебя, когда тебя несли на носилках, и сразу же успокоился… Потом к моей кровати подошел твой дядя… Он выглядел совершенно растерянным. Он не мог оставаться на одном месте. Все время повторял: «Симона ранена… Симона ранена. Симона…» Я ему, естественно, поверил… А потом увидел, как, сидя у твоего изголовья, он называет тебя Симоной. И все понял. Но было бы преступно…

— Бедный Филипп!.. А меня? Он меня не искал?

— Нет. Он уже ничего не соображает. Даже увидев меня, он поначалу не очень–то разобрался, кто перед ним. Иногда говорит: «Спасибо, мсье, вы очень любезны». Потом вдруг узнает меня.

— Это его слабоумие будет долго продолжаться?

— Я не хотел так откровенно спрашивать у врача. Ведь тогда мне пришлось бы ему сказать, что ты не Симона… Сама понимаешь, какие бы тогда возникли осложнения… Моя ошибка состояла в том, что я сразу не сказал правду, что поддался чувству жалости… Но я устал, совершенно ослаб… Короче, глупость совершена. И не надо меня в ней упрекать… Открыть окно? Становится душно.

Он открыл окно. Оно выходило на двор, где росли четыре чахлые пальмы. Небо почернело, на нем появились громадные звезды, которых он уже не узнавал. Он вернулся к кровати, зажег ночник. Марилена прикрыла глаза рукой.

— Ты сам признаешь, — проговорила она. — Это глупость. Как только вернемся в Сен–Пьер, наши друзья…

Филипп нетерпеливо прервал ее:

— Мы не вернемся в Сен–Пьер.

— Почему?.. Дядя в таком состоянии, и ты хочешь везти его в Париж?

— Естественно! Дом в Сен–Пьере выставлен на продажу. А в Париже его ждет прекрасная квартира. Не надо ничего менять в его планах.

— А мы?.. Мы же непременно вернемся. Что тогда?..

Филипп взял Марилену за руки.

— Малышка, ты ничего не поняла… но тебя можно простить после всего случившегося. Повторяю: ты Симона… до конца своих дней.

Марилена высвободилась и села, чтобы лучше видеть Филиппа.

— До конца моих дней? Ведь это же невозможно!

— Но я же тебе объяснил. Власти, как водится, составляют список пострадавших… Официально ты погибла… Умерла… В глазах закона Марилена Оссель погибла в катастрофе, происшедшей в Джибути.

— Но надо же что–то делать… Я никогда не соглашусь…

— Согласишься. В противном случае нас ждут судебные преследования. Закон с такими вещами не шутит. Да, конечно, мне надо было думать раньше. Но я не сообразил, и вот… Но послушай… Ты меня слушаешь?.. Понимаю, что тебе претит играть роль Симоны перед дядей… Но ведь это ненадолго… бедняга, он при смерти… Потом ты станешь свободной.

— Не многого же я добьюсь, оставшись Симоной.

Она повернулась на бок и разразилась рыданиями. Филипп подбежал к двери, заглянул в коридор и быстро вернулся к кровати.

— Марилена… Прошу тебя… Не время плакать, уверяю… Разреши мне закончить… Успокойся!.. В этом деле есть не только плохие стороны.

Он взял полотенце и вытер лицо Марилены.

— В нем есть и много хорошего, — продолжил он. — Ты ведь наследница. Не надо так сильно изумляться… Это очевидно: после смерти дяди все перейдет тебе… До меня это дошло не сразу… Видишь ли, ситуация довольно запутанная, нужно время, чтобы в ней разобраться. В этом–то я уж уверен. Симона — единственная дочь, значит, все отходит тебе…

— Если, конечно, к дяде не вернется рассудок, — пробормотала Марилена.

— Ты права, риск есть. Но надо попытаться.

Ему сразу же пришлось пожалеть о своих словах.

Марилена посмотрела на него недоверчиво.

— Так вот в чем дело! — проговорила она. — Ты рассказываешь мне сказки. Вся эта твоя жалость, странное желание не причинять боль человеку, которого ты никогда не любил… все это только ради того, чтобы добраться до наследства…

— Марилена… Клянусь тебе… Я ни на минуту… Впрочем, подумай сама, ведь именно я ничего не получаю от смерти твоего дяди, а это лучшее доказательство, что я не мог так далеко заглядывать. Да, Симона — наследница. Но после смерти Марилены ее муж становится посторонним, у него нет никаких прав.

— Филипп, — прошептала она, — оставь меня. Это выше моих сил. У меня болит голова.

— Да, я сейчас уйду, но я не могу оставить тебя в таком дурном настроении. И потом, мне хочется помешать тебе совершить неосмотрительные поступки. Необходимо, чтобы все у тебя в голове стало ясным, чтобы ты четко понимала, что потеряешь, если сделаешь глупость. Что произойдет, если всплывет правда?.. Задумайся хоть на минуту… Потом я уйду… Состояние дяди… вернее, то, что от него останется после уплаты громадных налогов… будет поделено между тобой и Ольгой.

— Ольгой?

— Черт побери! Она же Леу. Это сестра твоего дяди. Начинаешь понимать? Представляешь, какая заварится каша! Итак! Твой отец покончил с собой… думаю, в какой–то мере по вине дяди… иначе зачем бы старик стал опекать тебя, ведь правда?.. И после этого ты собираешься упустить состояние, которое с моральной точки зрения принадлежит тебе не меньше, чем Симоне… Это было бы уж слишком! Теперь видишь, я ни о чем не сожалею. Думаю, что поступил правильно, выдав тебя за кузину. Это просто справедливо. Ну и что! Скажи, что между нами изменилось?

— Все!.. Дай, пожалуйста, попить.

Филипп наполнил минеральной водой стакан, стоявший на тумбочке у изголовья.

— Все? Ты шутишь.

Марилена медленно пила, глядя на Филиппа.

— По закону я мертва, ведь так? — произнесла она наконец. — Значит, ты волен уйти от меня, начать новую жизнь. Ты этого хотел?

Сжатыми в кулаки руками Филипп несколько раз стукнул себя по вискам.

— С тобой невозможно разговаривать! Неужели ты могла представить, что я ухожу от тебя именно тогда, когда ты больше всего во мне нуждаешься?! Марилена, дорогая, не будь такой глупой.

— Попробуй только сказать, что никогда не хотел уйти от меня!

Филипп резко встал. Марилена схватила его за руку.

— Ну а я, — прошептала она, — никогда тебя не отпущу. Если ты так хочешь, я буду молчать… но ведь ты должен… ты должен жениться на мне.

Он тяжело опустился на стул.

— Боже мой! Я тоже теряю голову. Но разве мы не… Действительно. Я об этом забыл. Теперь я твой дальний родственник.

— Вот именно, — сказала Марилена. — Но тебе ничто не помешает жениться через несколько месяцев на Симоне Леу, раз тебе так хочется, чтобы я была Симоной.

Шум за дверью заставил их замолчать. Они услышали голос санитара: «Только на одну минуту, господин Леу… Потом вы снова ляжете…»

— Филипп! — с мольбой в голосе проговорила Марилена.

— Я здесь, — прошептал Филипп. — Не бойся… Пусть говорит… Ты его кукла… Не перечь ему… Больше ничего не требуется.

Дверь открылась, вошел старик. Шаркая ногами, он приблизился к кровати. Филипп отошел в сторону. Санитар, как бы извиняясь, развел руками в беспомощном жесте. Потрясенная Марилена смотрела на склонившееся над ней лицо, которого она всегда боялась. Серые глаза излучали любовь и в то же время тревогу, откровенную и стесняющую. Как будто тебя застали голой. Марилену охватило странное чувство, будто она подглядела чужой секрет.