Дверь. Альбом

Я выключила свет и посмотрела на улицу. Полицейского в плаще видно не было, но на ничейной земле все еще были люди. Их фонари из моего окна казались светлячками, низко летающими над землей. Я тогда не знала, что они искали. Возможно, следы ботинок. Но их поиски навеяли на меня страх, которого я не чувствовала, разговаривая с инспектором. Я поняла, что закон не дремлет и никому от него не уйти.

Я знала, что должна снова выйти на улицу, пройти по дороге, по которой шла домой, и найти конверт, чтобы спасти невинного человека. А кто он? Конечно, Джим!

Когда я вышла на дорогу, полицейского в плаще видно не было. Пакет нашла без труда. Но как только я его подняла, знакомый голос сзади произнес:

— Мне казалось, что вы уже спокойно спите.

— Потеряла платок, когда бежала домой, — ответила я и спрятала за пазуху мокрый пакет.

Полицейский нерешительно посмотрел на меня. Он видел, что я сделала, и не верил, что это был платок.

— Покажите, что вы подняли, мисс.

— Носовой платок. Я уже вам сказала. Если не верите, отведите меня к инспектору Бриггсу. Тогда увидите, как он будет смеяться над вами!

— Так вы не покажете мне?

— А почему я должна показывать? Разве я арестована?

Это замечание заставило его принять решение. Он строго предупредил меня, чтобы я немедленно шла домой и больше не выходила на улицу. Когда я уже подошла к своему крыльцу, он все еще стоял под дождем и смотрел на меня. Я так испугалась, что заперлась в своей комнате, опустила шторы и только тогда посмотрела, что же дала мне Маргарет.

Это был довольно большой конверт белого цвета. Он сильно промок. И пока я его разглядывала, он буквально развалился у меня в руках. В нем была мужская перчатка из толстой кожи довольно большого размера. Она должна принадлежать крупному мужчине. Перчатка была в пятнах крови. Наружная часть мокрая. Кровь растворилась, но внутренняя часть была жесткой от запекшейся крови.

Я стояла, словно парализованная. Это могла быть перчатка Джима Веллингтона, но не мистера Ланкастера, у которого маленькие и тонкие руки. Я представила, как Маргарет бежит вниз по лестнице за бедной Эмили и видит на полу в холле эту перчатку. Она прячет ее. Ей нравится Джим. Она сказала мне: «Я хочу спасти невинного». Вот и все.

Но если это перчатка Джима, откуда она может знать, что он невиновен?

Я поднесла ее к свету и стала внимательно рассматривать. Перчатка с правой руки. Очень старая. Отметки на ее изнанке показывали, что ее уже несколько раз отдавали в чистку. И хотя я была не слишком искушенной в полицейских делах, но знала, что по этим отметкам полиция может очень легко установить, кому она принадлежит. Кроме кровавых пятен на перчатке были черные разводы. Хозяин мог надевать ее, когда возился с машиной. Эти разводы чем-то пахли. Запах был довольно резкий и очень знакомый. Но что это было? Только не машинное масло и не бензин. А может быть, бензин?

Я села и задумалась. У Джима Веллингтона и Хелен была машина, но они держали ее в гараже на Либерти-авеню. У Дэлтонов была машина. Джозеф водил ее иногда. Мистер Дэлтон часто возился с машиной в гараже. Холмса я исключила из списка. У Ланкастеров машины не было. Они, в случае необходимости, нанимали такси. У Джорджа Тэлбота был старый «форд», известный всему Полумесяцу шумом своего мотора и тем, что Джордж, по его словам, ни разу не заглядывал под капот с тех пор, как купил его машину.

Кроме того, я все больше и больше убеждалась, что черные разводы на перчатке не были пятнами машинного масла. Это было что-то другое, очень знакомое, но я никак не мгла понят, что же это. Пятна пахли. И довольно сильно. Они заглушали запах мокрой кожи и ужасный запах запекшейся крови.

Я знала одно: эта перчатка — ключ к разгадке убийства, совершенного в соседнем доме. Она принадлежала убийце, и теперь я должна спрятать ее так, чтобы даже полицейские не смогли ее найти. Так как была уверена, что полицейский в плаще не поверил мне.

Я не могла даже сжечь ее. Во всяком случае, сразу. Перчатка была мокрой, и, кроме того, Маргарет сказала мне, чтобы я спрятала ее. А тут мама выбрала момент, чтобы проснуться и войти через общую ванную комнату ко мне в спальню. Я едва успела спрятать перчатку под подушку на стуле.

— Луиза! Где ты была?

— Я не могла уснуть, мама. Я вышла и прошлась до угла. Меня застала гроза.

— Ты вышла? В таком виде?

— Нет, мама. Я вернулась в таком виде.

Она даже не улыбнулась. Мама и сейчас стоит у меня перед глазами: волосы, закрученные на маленькие бигуди, черный халат и серьезное мрачное лицо.

— Луиза, когда я прошу тебя не уходить из дома, особенно ночью, пока не раскрыто это преступление, то, можешь поверить, у меня есть на это серьезные причины.

— Думаю, мама, ты должна была бы подробнее рассказать мне об этих причинах.

Она покачала головой.

— Это не моя тайна. И необходимо, чтобы полиция ничего об этом не узнала.

— Но если это имеет отношение к ужасному убийству, полиция должна знать об этом:

— Убийство совершено, и ничего здесь не изменить.

— Все, что ты говоришь, кажется мне глупым, — не выдержала я. — И если всем нам грозит опасность, то это просто преступление. Вот и все.

Но на лице моей мамы появилось упрямое выражение, которое я хорошо знаю.

— Уверена, что будет сделано все необходимое, — заверила она меня. — А сказала тебе об этом только потому, чтобы ты поняла: тебе нельзя выходить из дома ночью, да и днем тоже, если ты одна.

— Значит, чтобы избежать огласки, все мы должны чувствовать себя заключенными! Мама, если ты ничего не скажешь полиции, это придется сделать мне.

Я сказала это и испугалась, ибо не помню, чтобы я когда-нибудь вступала с ней в открытый конфликт. Как маленькая девочка, испугалась, что сейчас молния ударит в дом и убьет меня. Но мама отнеслась к моему возражению лучше, чем я ожидала.

— Если ты это сделаешь, — сказала она холодно, но не возмущенно, — то испортишь жизнь двум людям, а одного, возможно, убьешь.

И вышла из комнаты, оставив меня одну, чтобы я хорошенько подумала над ее словами.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Пока мама снова не уснула, я разделась и стала думать, куда бы спрятать перчатку.

Может показаться, что это легко сделать в таком большом доме, как наш. Но это не так, учитывая, как в Полумесяце ведут домашнее хозяйство. Тридцать с липшим лет в четырех из пяти домов неделя была разделена на дни, посвященные определенному виду работ. Хотя мы и прибрели некоторые хозяйственные приспособления, чтобы облегчить работу по дому, но все же стирали только в понедельник, а гладили во вторник. В среду и субботу пекли хлеб — мы все еще делали это сами. В четверг чистили серебряные ложки, вилки и ножи. Продукты же покупали три раза в неделю и в магазин ходили сами, а в пятницу у нас была генеральная уборка дома. Мы чистили все сверху донизу. В субботу готовили особую еду на воскресенье, меняли постельное белье, готовясь к стирке в понедельник, и убирали участок вокруг дома.

При таком распорядке скрыть что-либо в доме было совершенно невозможно, и я чувствовала себя там, как слон в зоопарке. Например, мама могла убираться в ящиках моего письменного стола. Именно во время такой уборки она нашла письмо от Джима Веллингтона, и это положило конец моему первому и единственному роману.

Поэтому в ожидании того, когда уснет мама, я стояла и думала, где бы найти такое место, куда можно спрятать перчатку. Подумала, что можно было бы спрятать ее в библиотеке за книгами. Хотя мы и пользовались этой комнатой, книги в ней принадлежали в основном моему отцу и считались священными. Пыль с них стирала только мама, и незадолго до случившегося у нас несчастья я слышала, как она говорила, что собирается этим заняться. Кладовка, расположенная на третьем этаже, всегда заперта на ключ, а ключ хранится у мамы. Была пятница. Это означало, что в доме все будет поднято и передвинуто.