Последняя индульгенция. «Магнолия» в весеннюю метель. Ничего не случилось

– М–да, – протянул Кубулис. – Логично, ничего не скажешь. И это многое меняет. Значит, искать надо не только машину, но и людей, заинтересованных в устранении этой женщины, надо установить мотивы преступления. – Кубулис, казалось, был огорчен новой перспективой. – Ладно, давайте приступим к разработке плана следственных и оперативных действий.

VIII

– Это ваша мать? – вопрос прозвучал где–то далеко и едва пробился через густой туман, лежавший вокруг.

Ромуальд старался удержать в трясущейся руке стакан с лекарством. Стакан стучал о зубы, рука не повиновалась.

– Да, – с трудом проговорил он. – Мать.

Спазма стиснула горло, слезы прорывали плотину, копились под оправой темных очков, медленно сползая по щекам. Ромуальд не замечал их.

Рука следователя мягко прикоснулась к плечу юноши.

– Соберитесь с силами и мужайтесь. Случилось несчастье, и тут помочь ничем нельзя. Остается одно: постараться как можно скорее схватить преступника.

Слова звучали резковато, и в то же время сочувственно. Туман развеивался, сквозь него стал проступать потолок, контуры отдельных предметов – шкафчики, операционный стол, низко расположенная хромированная лампа, блестящие инструменты. Ромуальд обнаружил, что сидит на узкой больничной кушетке. Рядом с ним был молодой еще следователь с короткими светлыми волосами и острыми чертами лица. Человек постарше, врач, что–то писал. В дверях, прислонившись к косяку, стоял рослый парень – старший лейтенант милиции. Он тоже смотрел на Ромуальда.

Он устыдился слабости, попытался взять себя в руки. И внезапно его охватил приступ дикой ненависти к неизвестному, убившему его мать. То был почти истерический припадок.

– Я его сам… своими руками! – выдохнул он, не узнавая собственного голоса.

Ромуальд чувствовал себя, словно жестоко избиваемый, у которого болит все тело и который, собрав последние силы, кидается в решительную атаку. Затем, как будто исчерпав эти силы, он устало согнулся. Следователь молча наблюдал за ним.

– Прежде всего преступника надо найти, – сказал он, и в голосе его прозвучало неудовольствие, тотчас же подавленное. – И лишь тогда мы сможем… – он умолк, подыскивая слова, – сможем отдать его под суд. Самому – не надо… Закон справедлив, и в таких случаях – строг.

Ромуальд поднял голову и посмотрел на Розниекса широко открытыми глазами.

– Что же мне делать? Как жить дальше? – Снова хлынули слезы. Ромуальд снял очки, вынул платок и отвернулся к стене.

Розниекс вдруг почувствовал, как похолодели руки, хотя в помещении было тепло. «Странно, – подумал он, – человек, даже самый лучший, всегда был и останется в определенном смысле эгоистом. Так, наверное, он устроен. Эгоизм вытекает из инстинкта самосохранения. Все зависит от его степени. Вот этот Ромуальд: хороший парень, но ему сейчас жаль не только матери – самого себя жаль. И сколько людей на кладбище, оплакивая умерших, причитает: «На кого ты меня покинул! Как я стану жить без тебя!“ Розниекс зябко потер руки.

Наконец Ромуальд медленно повернулся к остальным.

Он успел немного успокоиться. Стабиньшу надоело стоять в дверях, и он, взяв табуретку, уселся напротив Ромуальда.

– Что тебе делать, спрашиваешь? – повторил он вопрос юноши. – Если захочешь, сможешь нам помочь.

– Я? – Ромуальд впился в Стабиньша взглядом. – Сделаю все, что смогу. Скажите только, что делать!

– Делать пока ничего не нужно, – вмешался Розниекс – Но попытайтесь рассказать нам все, что знаете. Это важно. Мы можем поговорить в другой комнате. – Розниекс бросил взгляд на секционный стол, где под белой простыней лежала покойная.

– Но я ничего не знаю. Все случилось до того неожиданно, так ужасно…

– Верно. Но часто человек и сам не подозревает, какие важные вещи есть в его, казалось бы, совсем простых показаниях.

Когда они перешли в другую комнату, Розниекс спросил:

– Вы знаете, куда направлялась ваша мать?

Ромуальд присел к столику, подпер подбородок ладонью.

– Она поехала в гости к подруге по работе. У нее вроде бы дача в Пиекрастес, в очень красивом месте.

– Так поздно? – невольно спросил Розниекс и тут же смолк. Вопрос мог показаться неоправданно двусмысленным.

Ромуальд насторожился.

– Да, и правда, странно. Но мать никогда не лгала мне.

– Верю. – Розниекс прошелся по комнате. – Имя, фамилию подруги мать не называла?

– Я не спрашивал.

– Может быть, адрес?

– Нет. Она обещала вернуться на следующий вечер. Я всегда верил ей.

Следователь некоторое время внимательно изучал висевшую на стене анатомическую карту человека, потом повернулся к юноше.

– Вы уже взрослый, Ромуальд. У матери могли быть и свои секреты, которыми ей… ну, скажем, не хотелось делиться с вами. У вас ведь есть такие секреты?

Ромуальд втрепенулся:

– Нет, это невозможно. Мама не такая. Она не встречалась ни с одним мужчиной.

– Вы относились к матери хотя и с любовью, но все же несколько эгоистически. – Розниекс старался говорить осторожно. – Почему у нее не могло быть и своей личной жизни? Почему она должна была жить только для вас? У вас ведь есть девушка, верно? Как ее зовут?

– Дана.

– Почему же у вашей матери не могло быть кого–то, с кем бы она… ну, дружила?

Ромуальд снова ушел в себя.

– Это разные вещи.

– Разные? Потому, что у нее были обязанности по отношению к вам, а у вас их не было? Она же была еще молодой и привлекательной женщиной.

– Н–не знаю… Но друга у нее не было. Я уверен. – В голосе Ромуальда на сей раз, однако, слышалось сомнение.

– Ну ладно, – сказал Розниекс. – Скажите, это был единственный раз, когда мать проводила где–то день, два или хотя бы вечера? – он направлял разговор по наиболее безопасной дороге.

– Вечерами иногда ходила с товарищами по работе в кино или театр. А выезжать не выезжала. Только в санаторий, лечиться.

– В санаторий? – повторил Розниекс. – Когда это было в последний раз?

– Прошлой осенью, – осторожно ответил Ромуальд.

– А писем после этого она не получала?

– Получала, – ответил Ромуальд еще осторожнее. – Но я их не читал. Думаю, что они были от подруги. – Юноша старался, насколько возможно было, защитить честь матери.

– Письма сохранились?

Ромуальд поколебался, но лгать не стал.

– Заперты в столе.

– Почему заперты?

– Это такой ящик – секретный. Мне с раннего детства было запрещено туда лазить.

– Ну вот, – сказал он, – а вы говорите, что у нее не было секретов.

– Это совсем другое. Я думаю, там у нее спрятано что–то, напоминающее о молодости – письма отца, сувениры. Альбом для стихов, может быть. Говорят, такое бывает у каждой женщины.

– Где ваш отец?

– Не знаю. Я его не помню. Мать разошлась с ним, когда я был еще маленьким. Мы о нем никогда не говорили. Мама считала, что он не заслуживал того, чтобы о нем помнили, – неохотно проговорил Ромуальд и умолк, закрыв лицо ладонями.

– Знаете что, Ромуальд, – словно не заметив этого, сказал Розниекс, – давайте попытаемся все вместе понять, к кому ваша мать поехала в Пиекрастес и какие дела там у нее были. Ни у кого из ее коллег нет дачи в Пиекрастес, это мы проверили.

– Как это нет? – Ромуальд выпрямился. – Не может быть!

– Вот мы и хотим разобраться в ее друзьях и знакомых, с кем она могла там встретиться.

– Ничего не понимаю, – глухо сказал юноша.

– Вы человек умный. Это несчастье может оказаться и случайным: ехал пьяный шофер или юнец, угнавший машину для развлечения. Но все же есть основания подозревать обдуманное преступление. И сразу возникает вопрос: кому было нужно, чтобы ваша мать умерла? Кому она мешала? Мы расследуем дело в двух направлениях: ищем машину, вернее – ее водителя, и одновременно – людей, знавших вашу мать и заинтересованных в ее смерти. И в этом вы можете нам помочь.

– Она была такая добрая! – воскликнул Ромуальд. – Никогда никому не делала зла.

– Верю. – Розниекс подошел к Ромуальду, присел рядом с ним. – Но это еще не значит, что она никому не мешала. Честность, порядочность, желание бороться со злом могут встать поперек дороги негодяям.