Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером

От удовольствия Д.Д. даже поворочался в постели, потерся щекой о свежую крахмальную наволочку, обтягивающую подушку. Было слышно, как причалил скоростной лифт, в тишине отчетливо прозвучал щелчок. С недолгим гудением открылись двери. Д.Д. повернулся на спину, замер и закрыл глаза. Шаги приблизились. По коридору шли двое. Дверь палаты приоткрылась, кто-то заглянул внутрь, и послышался шепот.

— Вроде спит, нужно попросить, чтобы сделали ему еще снотворное на всякий случай. Хорошо не будет, если он встанет.

— А завтра его сантранспортом домой в Москву отправим. Все документы оформили уже, за малым дело.

— Лучше бы его ликвидировать, к чему все эти сложности?

— Ну ты же знаешь…

— Знаю, знаю… — в голосе раздражение.

— А зачем спрашивать?! Ладно, пошли. Где сегодня это будет?

Дверь закрылась, и голоса звучали уже в коридоре, удаляясь. Д.Д. напрягся, боясь пропустить даже полслова.

— Я спросил, где сегодня будет?

— Во второй и в четвертой операционной.

— Сколько их?

— Пока двое. Подготовили еще одного старика, сам напросился, тяжелая форма рака.

Голоса почти растворились за замыкающей коридор стеклянной дверью, почти погасли в шорохе открывающейся лифтовой двери, но Д.Д. вложил все свои силы в то, чтобы услышать.

— Ну и как же тогда?

— А остальных внизу ждать придется, ты же знаешь, у меня осталось всего двадцать часов.

Двери захлопнулись, и далекий лифт с шипением ушел вниз.

«Все правильно, заражение происходит здесь, в больнице. Это делается так: заражаются где-то в другом месте, видимо, у них существует соответствующий ритуал, на пятый день после получения инфекции „избранный“ приходит сюда и избавляется от своего излишка, перенося болезнь на и без того умирающих послеоперационных больных.

В первые сутки зараженный не может сделать свой выбор и поэтому безопасен, а если он проживет лишнего, то ему, конечно, помогают умереть. Таким образом — никакой прогрессии, никаких миллионов жизней… Только элита, связанная круговой порукой. Сохраняя вирус, они заражают очередного „своего человека“, и еще четыре трупа в больничном морге. Можно копаться в картотеке прокуратуры сколько угодно, и не найдешь ни одного следа».

Размышления были прерваны. Отчетливо Д.Д. уловил, как разбудили спящую на вахте ночную сестру, ей давали какие-то указания.

«Сейчас они мне вкатят снотворное! И я буду лежать здесь, как труп. А завтра отправят без сознания в Москву. Ни к черту не годится! Из Москвы я сюда уже никогда не доберусь. Нужно сейчас же встать, нужно выйти из палаты до появления сестры, нужно где-нибудь спрятаться».

Он открыл глаза и осмотрелся. Дверь одна, она выходит в коридор. На окне голубые шторы. Судя по свету фонаря, идущему снизу, палата не ниже пятого этажа. Д.Д. подтянул локти и приподнялся на постели. Панцирная сетка упруго ушла вниз, горло перехватила сухая тошнота. Квадрат потолка сдвинулся влево и вниз. Игла выскочила из вены, и теплая жидкость побежала по коже. В глаза толкнуло густой желтой струей, руки ослабли, и он повалился головой на подушку.

Когда возможность видеть и слышать вернулась к Д.Д., в палате горел яркий свет, а рядом на стульчике, там, где раньше сидела Лиля, сидела медсестра.

— Очнулся, мой миленький? — устало и ласково спросила она. — Болит? Ну ничего, укольчик сделаем сейчас и будем отдыхать. — Было видно, как она подняла шприц и двинула поршень. С тонкой иглы брызнуло вверх лекарство. — Тебе лучше еще поспать, миленький, ночь на дворе.

«Вот и все, вот и конец, — подумал Д.Д. — Теперь не выкрутиться!»

Игла нащупала вену, медсестра что-то прошептала, и лекарство потекло в мозг.

«Ничего у меня не выйдет! Так и гнить в московской квартире пенсионеру, и больше ни о чем не мечтать!»

Память

Одной из возможностей, подаренных ему смертельной болезнью и сохранившихся после выздоровления, была возможность заменить сон на ясную сознательную мысль. Не всегда Д.Д. удавалось управлять этим процессом, чаще он просто видел яркие картинки прошлого, еще раз проходящие перед глазами, но всегда он сохранял полную память и адекватную оценку.

Когда лекарство потекло в мозг и перед глазами окончательно потемнело, неожиданно раскрылась где-то в самой глубине его сознания маленькая дверца. Д.Д. хотел защитить себя от ненужного воспоминания, но было нечем.

В дверцу хлынул грязноватый серый свет, похожий на воду, и он опять увидел тундру. Он увидел ее своими глазами с высоты своего роста, увидел и почувствовал пустынную легкую смерть вокруг.

Так же, как и другие триста заключенных, он стоял, вмерзая босыми ступнями в колкий снежок, а солнце висело низко, в нем не было тепла. Теперь во сне так же, как и тогда наяву. Он помнил, что охране строжайше запрещено приближаться. Одетые в серые полушубки убийцы маячили вокруг окаменевшей плоти, бродили, как сытые собаки могут бродить вокруг гнилого отталкивающего мяса.

Толпа неспособна была уже больше кричать, она только постанывала, и тяжелые автоматы с деревянными некрашеными прикладами пока что молчали. Каждый здесь знал — финская варежка с двумя вшитыми пальцами не остановит руку, когда кто-то не выдержит, крикнет и побежит.

Теперь, стоя в этой толпе и опять переживая боль в молодом теле (боль эта была почти радостью, она была как режущий восторг, бегущий по венам), Д.Д. понимал все происходящее совсем иначе. Тогда, в прошлом, он не знал, а теперь знал точно, что какой-то чин НКВД заразился, вероятно, от приезжавшего перед тем уполномоченного, других свежих лиц в лагере в те дни не было.

На пару дней палач исчез из поля зрения зеков, лежал, вероятно, в кайфе, притворялся больным, а потом нежданно утром явился на перекличку и сгоряча заразил пятерых заключенных. Быстро понял, сволочь, что каждый из них заразит еще пятерку, и додумался, приговорил на всякий случай к смертной казни все триста человек, подонок!

Свежий и сухой холодный воздух, в котором низко висело над огромной плоскостью тяжелое небольшое солнце, просто опьянял Д.Д., будоражил всю его молодую кровь. Залп. Молодой Д.Д., охваченный страхом, закрутился на месте и, потеряв ориентацию, с криком рванулся сквозь толпу, он стал другим.

Под пулями люди падали, как частокол. Обмороженные, сгорающие на холоде эти тела с хрустом и стонами обрушивались в снег. Он выбрал направление и побежал в сторону солнца. Автоматной очереди он не слышал, горячо ударило в спину, несколько раз толкнуло. Со всего размаху он пролетел метра три вперед и ударился лицом в вечную мерзлоту.

Сознание не покинуло Д.Д. ни тогда, в реальности, ни теперь, во сне. Наверное, я умер, подумал он тогда, в прошлом. Он ничего не видел. Теплый мрак вокруг. Мрак тугой, как резина. Мрак, накрывающий, как вода. Сколько Д.Д. пролежал замертво, ни тогда, в прошлом, ни теперь он не смог бы точно определить.

Сработанную десятью автоматчиками братскую могилу невозможно было потом найти, невозможно было потом, сорок лет спустя, поставить памятник. Он лежал лицом вниз, и уже тогда, в прошлом, понимал это. В первой эйфории, вызванной болезнью, он будто увидел будущее. Теплые еще трупы сгрызут шакалы и волки и растащат кости на десятки километров, а конвой вернется в лагерь.

Он очнулся от смрадного дыхания возле уха. Он все еще лежал на животе, но уже скреб ледяными и оттого железными пальцами вокруг себя землю, уже впился в нее зубами. Волк медлил, почему-то не решался сразу взяться за горло, наверное, полуподвижный, но еще живой человек был для него необычной добычей.

Собственное тело хрустнуло, когда Д.Д. сел, согнувшись. Он открыл глаза. Вокруг полярный день, назойливое солнце. Побелевшие кучи сваленных пулями мертвецов. Убийц в полушубках уже не было, они сели в машину и уехали.

Среди трупов и белой поземки волки ныряли, как акулы в воде, серые, хищные от обилия крови. Вытянутая морда находилась прямо против лица Д.Д., желтые, как светильники, тусклые, как тяжелое солнце, глаза. Зверь тихо зарычал. Д.Д. ударил волка кулаком в шершавую морду и не почувствовал собственной окостеневшей руки, тот совсем по-собачьи заскулил и, приседая на задние лапы, подался назад. В масляных желтых глазах не было памяти. Волк сделал какой-то приниженный рывок и вцепился зубами в руку человека.