Графиня Калиостро

— Успокойтесь, Боманьян, — сказала графиня так кротко и благожелательно, что тот пришел в еще большую ярость.

Все же он попытался овладеть собой, удержать рвущийся из уст поток обличений. Но они сыпались из его задыхающегося рта, и трудно было понять смысл его признаний и обвинений, то произносимых неразборчивым шепотом, то лихорадочно выкрикиваемых. Он исповедовался, порой ударяя себя в грудь, как древний пророк, призывающий всех в свидетели своей правоты и искренности:

— Я первым вступил в смертельное сражение с вами. Это произошло сразу после гибели д'Изноваля. Да, я был уверен, что у меня хватит сил, чтобы победить вас и устоять перед искушением. Уже приобщенный к таинствам церкви, я жаждал принять духовный сан. Я думал, что силою данных мною обетов, огнем моей веры, одеянием священника буду надежно защищен от зла… И вот я появился на сборище спиритов, когда там присутствовали вы, сударыня. Друзья мои, я сразу узнал ее, без подсказки моих спутников! Я стал наблюдать за вами. Вы говорили мало, держась скромно, все время стараясь быть в тени.

Как и было предусмотрено заранее, мой друг сел рядом с вами и вступил в разговор с вашими соседями. Потом он подозвал меня и предложил принять участие в беседе. Вот когда я подметил в ваших глазах волнение, ведь было названо мое имя, знакомое вам по записям Дени Сент-Эбера. Боманьян… Один из двенадцати, связанных клятвой… один из десяти, оставшихся в живых. До той минуты вы словно дремали или грезили, но тут мгновенно проснулись. Вскоре вы обратились ко мне с каким-то вопросом, потом — с каким-то замечанием. В течение двух часов вы демонстрировали мне все обаяние вашего остроумия, все очарование вашей красоты. Вы взяли с меня обещание на следующий день снова прийти сюда, быть возле вас.

В тот же момент мне следовало бы все бросить и бежать от вас на край света. Но было слишком поздно. Я более не принадлежал себе. Во мне не осталось ни мужества, ни воли, ни осмотрительности — ничего, кроме желания видеть вас опять. Конечно, я прятал это желание за громкими фразами о чувстве долга, уговаривал себя, что необходимо проникнуть в замыслы врага, разоблачить и вырвать у него признания и тому подобное. О, сколько предлогов я нашел! Но от самого себя не скроешь… Я, влюбленный глупец, сразу уверовал в вашу невиновность. Ваша улыбка, сударыня, казалась мне лучшим подтверждением чистоты и непорочности вашей души…

Ни святые воспоминания о Сент-Эбере, ни имя бедного д'Изноваля не охладили мой жалкий разум, не вернули его на путь истины. Дух мой был смущен, я ничего не хотел видеть, ничего не хотел понимать. В этом ослеплении я провел несколько месяцев, вкушая самые низменные из радостей земных и не стыдясь возможного позора и сплетен, не боясь потерять самого себя, свою веру.

Преступление, непростительное для такого человека, как я! Я поистине достоин смерти, ибо впал в чудовищный грех: я предал наше дело, нарушил наш обет молчания, принятый нами во имя великой общей цели. Да, я обязан повиниться перед вами: ЭТА ЖЕНЩИНА ЗНАЕТ СВЯЩЕННУЮ ТАЙНУ НАШЕГО БРАТСТВА!

Ропот негодования пронесся по залу. Боманьян низко опустил голову.

Теперь Раулю стали ясны скрытые пружины драмы, разыгравшейся перед ним, а ее участники предстали в своем истинном облике. Боманьян властвовал над этими грубыми, неотесанными дворянчиками, управлял ими одним движением руки, он был душой этого общества.

От него исходила некая магнетическая сила, под влиянием которой оживали, обретали четкие очертания эти бесцветные, смутные фигуры. Испытывая перед Боманьяном мистический ужас, присутствующие готовы были стать убийцами, чувствуя себя при этом благороднейшими, героическими существами. Да, в Боманьяне было нечто от средневекового инквизитора, в XV веке он, без сомнения, преследовал бы и пытал еретиков. Он стремился властвовать над душами людей и не остановился бы ни перед каким препятствием. Между ним и его целью встала женщина? Что ж, она должна погибнуть! Даже если он любит ее, никто не осмелится его упрекнуть!

Сейчас Боманьян был подавлен тяжестью только что сделанного признания, его голос звучал без обычного пафоса, глухо и сумрачно:

— Потерпел ли я поражение? Не знаю. Но я не имел права быть побежденным. Я даже не могу сказать в свое оправдание, что не устоял перед ее настойчивыми расспросами. Нет, она сама часто намекала, что владеет ключом к четырем загадкам Калиостро. И однажды, околдованный ее улыбкой, ее голосом, я подумал: «Она станет нашей союзницей, она поможет нам советами, своим даром ясновиденья…» На протяжении двух недель я был безумным, грех лишил меня рассудка. Прозрение было ужасным!…

Мне предстояло отправиться с важным поручением в Испанию. Утром я простился с ней. В тот день я ушел из дому примерно в три часа — меня ждало деловое свидание в центре Парижа. Но на полдороге я вспомнил, что не отдал слуге кое-какие распоряжения, и вернулся к себе через двор и черный ход. Слуга куда-то вышел, не заперев дверь на кухне. Еще поднимаясь по лестнице, я услышал тихие, но явственные звуки: в моей комнате кто-то был… В зеркале мелькнуло отражение женской фигуры. Она возилась над моим чемоданом: открыла картонную коробочку с таблетками от бессонницы, которую я обычно беру с собой в путешествия, взяла одну пилюлю и заменила ее другой, которую вынула из своей сумочки. Меня охватило такое бешенство, что я готов был броситься на нее. Все же я совладал с собой, выждал немного… Но когда я вошел в комнату, женщина уже исчезла. Я не успел схватить ее на месте преступления! По моей просьбе аптекарь проверил все таблетки — в одной из них содержался сильный яд.

Я был потрясен. Зато в моих руках оказалось неопровержимое доказательство… Открыв по неосторожности, что я тоже причастен к тайне, я обрек себя на смерть. Итак, меня ждала гибель, как Дени Сент-Эбера и Жоржа д'Изноваля. Я написал в Испанию, что мой приезд откладывается. В моей голове созрел некий план, и вот спустя несколько дней газеты сообщили о внезапной и загадочной смерти в Мадриде некоего Боманьяна. С этого момента я как тень сопровождал свою преследовательницу, каждый ее шаг был мне известен. Она срочно выехала в Руан, затем в Гавр, в Дьеп, то есть в те места, где мы и вели свои поиски.

Верные люди сообщили мне, что ей известно о наших раскопках на территории древнего Дьепского монастыря. Она бывала там каждый день и, воспользовавшись тем, что здание заброшено, все там переворошила. Потом на некоторое время я потерял ее из виду, но, к счастью, вскоре вновь нашел ее в Руане… Остальное вам известно от нашего друга барона д'Этига. Мы поставили западню, и она попалась на приманку, на известие об удачливом пахаре, который обрел удивительный светильник.

Такова эта женщина. Конечно, вам ясно, почему мы не можем передать ее в руки правосудия. Шумиха вокруг ее имени коснется и нас, раскроет наши замыслы и тем самым сорвет их осуществление. Наш долг, тягостный долг, состоит в том, чтобы самим осудить ее. Не поддаваясь ослеплению гнева, но с той суровостью, которой она заслуживает.

Боманьян закончил свою обвинительную речь. Рауль не знал, что и думать. Эта женщина и вправду выглядела чудовищем, но Боманьян вызывал к себе ненависть и отвращение.

Графиня Калиостро поднялась со скамьи, взглянула противнику прямо в лицо и произнесла все так же насмешливо:

— Я не ошиблась, вы уготовили мне костер инквизиции.

— Будет так, как мы решили, — отвечал Боманьян. — Ничего не помешает нам исполнить справедливый приговор.

— Приговор? По какому праву он будет вынесен? Какое отношение ко мне имеют все ваши планы, тайны? Повторяю, я невиновна. Освободите меня!

Боманьян не смог сдержать возглас удивления:

— Освободить?! Освободить вас, чтобы вы продолжали свои пагубные деяния? О, нет! Сейчас вы в наших руках и понесете кару.

— Кару? Но за что? И от кого? Есть ли среди вас хоть один истинный судья, который знал бы, где истина и где ложь, где подлинная причина, а где лишь правдоподобная возможность?! Найдись здесь такой судья, он только посмеялся бы над вашими дурацкими обвинениями и беспочвенными доказательствами!