Негритянский квартал

Кафе Монти оказалось гораздо ближе от его дома, чем он думал. Лампы были зажжены, и оба брата Монти играли с неграми в карты.

Дюпюш перешел на другую сторону, свернул за угол и очутился на главной улице. Народу здесь было не меньше, чем, скажем, на парижской Фобур-Сен-Мартен.

Разница заключалась в том, что тут были одни негры и мулаты. Дюпюш бормотал:

— Так и скажу посланнику…

Че-Че был совладельцем нескольких золотых приисков. Месторождения были небогатые, их разрабатывали только тогда, когда цены на золото поднимались. Но почему-то эти люди не хотели видеть в нем горного инженера и возили его то в универмаг, то в гараж, то в пивную.

Дюпюш вдруг решил зайти в кино. Звонок напомнил ему детство, первые кинематографы во Франции. В зале, битком набитом чернокожими, было душно и скверно пахло. Показывали старый фильм на испанском языке.

— Первые дни лучше не приходи ко мне, — сказала ему Жермена, — а то Коломбани подумают, что ты станешь торчать у них постоянно.

Ничего не скажешь, практичная женщина Она уже устроилась, у нее даже есть комната, комфортабельная, почти роскошная, в приличном отеле.

От этого он злился еще больше. Он предпочел бы видеть ее растерянной, хотел бы, чтобы она не так быстро поладила со старой г-жой Коломбани.

Дюпюш вышел из кино и задумался: пойти выпить или не стоит? И куда? Ему попадались лишь бары, где торчали сплошь негры, входить туда один он не решался.

Это напомнило ему дни военной службы, когда он был еще новобранцем. Его зачислили в кавалерию, вероятно, по ошибке: он в жизни никогда не имел дела с лошадьми. Он чувствовал себя несчастным в грубых сапогах и дрожал при мысли, что предстоит вести лошадей к поилке или чистить. Пришлось подружиться с соседом по койке, который был раньше батраком на ферме. Парень даже по-французски говорил не правильно, зато помогал Дюпюшу советами.

Через два месяца Дюпюша назначили ротным писарем, теперь он мог нарушать форму одежды и не ходил в наряды. Больше того, он выдавал увольнительные!

Да, он пойдет к посланнику. Обязательно сходит и объяснит, что…

А пока что Дюпюш никак не мог попасть на свою улицу. Он бродил по темным переулкам, негры семьями сидели на тротуарах, подходить к ним Дюпюш не отваживался.

По-видимому, Че-Че просто презирает его, иначе он и ему предложил бы комнату: ведь в отеле их восемьдесят четыре. Дюпюш непременно расплатился бы с ним потом.

Так нет! С ним обращались свысока, таскали его по городу, представляли каким-то людям.

«Нет ли у вас чего-нибудь для него? Это инженер из Франции, который…» Вдруг в нескольких шагах от себя Дюпюш увидел портного в кресле-качалке. Огни в доме были уже погашены. Дюпюш прошел через мастерскую, поднялся к себе и ощупью поискал на стене выключатель. Но электричества в этом квартале не было, а Монти не дал ему лампы.

Оставалось одно — завалиться спать. Однако заснуть ему не удалось: негры сидели на веранде до поздней ночи и, наслаждаясь ночной прохладой, рассказывали длинные истории на каком-то непонятном языке.

«Завтра пойду к посланнику и скажу ему…»

Дюпюш не был пьян, но соображал с трудом. Все тело ломило, болела голова. Ах, если бы кто-нибудь ущипнул его и он проснулся в своей прежней комнате, в прежней постели! Или в каюте первого класса, с Жерменой в ночной рубашке. Он спросил бы:

— Где мы?

— Ты говорил во сне.

— Ах, вот оно что!

Но этого не случилось. Он не спал, нет. Он лежал в ночной тишине негритянского квартала, в Калифорнии, на ржавой железной кровати, которую Эжен Монти — тот, что повыше, — раздобыл неизвестно где.

С веранды в окно иногда просовывалась голова: интересно все-таки, как спят белые люди?

И все время слышались осторожные шаги, приглушенный смех, неясное бормотание. По соседней улице проехала телега, процокали подковы. Затем все стихло, только напоследок стрекотали цикады, которых засуха скоро прогонит из города.

В девять утра, даже не заходя в отель, Дюпюш позвонил у дверей французского посольства. Он вручил метису свою визитную карточку, после чего его ввели в приемную, заваленную французскими книгами и газетами.

Накануне Дюпюш ничего не пил, поэтому в горле у него пересохло.

— Господин посланник примет вас через несколько минут. Присядьте, пожалуйста.

Но Дюпюш не сел. Ему не терпелось поговорить с посланником.

III

На пароходе приехали пятьдесят учителей из Чили.

Они направлялись в Бостон на педагогический конгресс и в течение двух суток были гостями Панамы. Правительство предоставило им гостиницу «Соборная», где был устроен большой банкет. Это помешало Жермене воспользоваться первым свободным вечером.

Но теперь чилийцы уехали. В этот день в павильоне на площади играла музыка. Бледные шары освещали площадь, и деревья в свете их казались театральными декорациями. Толпа гуляющих огибала павильон двумя потоками: женщины — отдельно, мужчины — отдельно, здесь часто происходили встречи, раздавались шутки и остроты.

Воздух был почти прохладный, мягкий и влажный.

Дюпюш поджидал Жермену, издали следя за подъездом отеля. Завидев ее стройную фигуру, Дюпюш почувствовал волнение, совсем как в Амьене, когда женихом ждал Жермену под уличным фонарем.

Жермена на ходу натянула перчатки. Жестом, хорошо знакомым Дюпюшу, взяла его под руку.

— Ты не устала? Не очень мучилась от жары?

— Нет. В отеле прохладнее, чем на улице.

Они обошли площадь вместе со всеми, затем вырвались из людского потока в первую попавшуюся улицу.

Дюпюш наклонился и осторожно поцеловал Жеремену в щеку.

— Я соскучился по тебе, — сказал он смущенно.

В тот вечер он был очень нежен. Словно желая сделать жене приятный сюрприз, добавил:

— Сегодня не пил ни капли.

Она внимательно посмотрела на него и удовлетворенно сказала:

— Очень хорошо.

И тут же начала задавать вопросы:

— Работу не нашел?.. А что посланник?..

— Он славный человек. И принял меня приветливо.

О да! Этот славный человек отчаянно потел и пыхтел, глядя на посетителей большими скорбными глазами.

— К сожалению, ничем не могу помочь, дорогой мой. Кредитов у меня нет. При всем желании я не в силах репатриировать вас. Я сам уже семь лет не был во Франции, все мои ресурсы поглощают официальные приемы.

Посланник потел еще больше, чем Дюпюш. В маленькой комнатке за кабинетом всегда сушилось несколько рубашек. Посланник менял из одну за другой.

Дюпюши медленно шли по улице, как когда-то в Амьене.

— Он выдал мне постоянный пропуск в Интернациональный клуб.

Особой горечи в его голосе не слышалось: Дюпюш дал себе слово быть сегодня очень внимательным, очень спокойным..

— А как твои дела, Жермена?

— Я вполне освоилась с работой. Она не такая уж трудная. Но госпожа Коломбани все равно сидит возле меня почти весь день.

— Кормят тебя хорошо?

— Как клиентов. Я ем в зале ресторана.

— Они ничего не говорили обо мне?

Она отрицательно покачала головой, но он не поверил. За три дня он раз пять заходил на минутку, чтобы поздороваться с Жерменой. И всегда Че-Че и г-н Филипп избегали его. Да, они подавали ему руку, но сразу исчезали. Дюпюшу казалось, что здороваются они с ним неохотно.

Пара вышла с темной улицы на освещенную. Жозеф остановился перед освещенным баром и сказал жене:

— Вот здесь я завтракаю, прямо у стойки. Цены тут невысокие.

Вдруг он спросил:

— Ты не писала отцу?

— Написала. Вчера.

— Что?

Он с тревогой смотрел на Жермену, стараясь не выдать своего волнения.

— Что денег мы еще не получили и потому задерживаемся в Панаме.

— А насчет того, что ты работаешь?

Он почувствовал, что она смутилась, и поспешно добавил:

— Почему бы и не написать, раз ты действительно работаешь?

Но сердце у него сжалось. Он знал, что тесть с наслаждением покажет это письмо старой г-же Дюпюш.