Летучие мыши появляются ночью. Та, которой не стало. Табакерка императора

— Пойдем по улице Ренн. Там наверняка наткнемся на какое–нибудь бистро.

Они перешли площадь, Люсьен крепко взяла его под руку, словно направляя и поддерживая.

— Я ровным счетом ничего не поняла из твоих двух звонков. Во–первых, было плохо слышно. И потом ты слишком тараторил. Давай по порядку. Когда ты вчера утром вернулся домой, труп Мирей исчез. Так?

— Именно.

Он внимательно следил за ней, спрашивая себя, как она будет сейчас реагировать, она ведь вечно твердит: «Не будем нервничать… Чуточку здравого смысла…» Они сосредоточенно вышагивали по тротуару, не обращая внимания на далекую перспективу улицы, уходящей к перекрестку Сен–Жермен. Равинель отдыхал после ужасной нервотрепки. Пусть–ка Люсьен хоть ненадолго возьмет на себя это тяжкое бремя.

— Что же тут долго голову ломать, — заметила она. — Могло труп унести течением? Он улыбнулся.

— Исключено! Во–первых, течения почти нет, ты это знаешь не хуже меня. А если бы и было, так труп заклинился бы в протоке, у водослива. Думаешь, я не обыскал все, прежде чем тебе позвонить? Конечно, обыскал…

Она стала хмуриться, а он, несмотря на все свое волнение, не на шутку обрадовался, видя, как она буквально засыпалась, не хуже абитуриента, застигнутого врасплох неожиданным вопросом не по программе.

— А может, тело украли, чтобы тебя шантажировать? — растерянно спросила она.

— Исключено! Я уж об этом думал. Даже расспросил дочку почтальона, девчушку, которая каждое утро пасет козу на лугу против прачечной.

— Ну?.. А она ничего не заподозрит?

— Я принял меры предосторожности. К тому же у девчонки не все дома… Короче, это предположение начисто отпадает. Кому нужен труп? Чтобы меня шантажировать, как ты сказала, или чтобы мне навредить? Но никому до меня нет дела… И потом, ты представляешь себе, что такое украсть труп? Стоп. Вот маленькое кафе, как раз для нас.

Крошечный бар, три стола, сдвинутые вокруг печки. Хозяин за кассой читал спортивную газету.

— Нет. Завтраков у нас не бывает… Но если желаете бутерброды… Очень хорошо! И две кружки пива!

Хозяин ушел в подсобку, должно быть узкую и тесную, Равинель выдвинул стол, чтобы Люсьен могла сесть. Перед кафе со скрипом останавливались автобусы, стремительно выпускали из дверей двух–трех пассажиров и катили дальше, отбрасывая тень. Сняв шляпку, Люсьен облокотилась на стол.

— Ну, а что это еще за история с пневматичкой? Она уже протянула руку, но он покачал головой.

— Письмо осталось дома. Я туда не вернулся. Но я помню его наизусть. Слушай: «Я уеду дня на два, на три. Не беспокойся. Ничего серьезного… Гм!… Продукты в погребе, в шкафу для провизии… Сначала доешь начатую банку варенья…»

— Минутку!

— Будь уверена, я не ошибаюсь: «Доешь начатую банку варенья, а потом уж открывай новую. И завертывай кран, когда не пользуешься газовой плитой. А то ты вечно забываешь. До встречи. Целую тебя…»

Люсьен впилась в Равинеля взглядом. Потом, помолчав, спросила:

— И ты, конечно, узнал ее почерк?

— Конечно.

— Почерк можно прекрасно подделать.

— Знаю. Но дело не только в почерке, я знаю ее стиль. Я уверен, что письмо написала Мирей.

— А штемпель? Почтовый штемпель настоящий? Равинель пожал плечами.

— Спросила бы уж заодно, действительно ли почтальон был настоящий почтальон.

— Ну, тогда я, вижу только одно объяснение. Мирей написала тебе до отъезда в Нант.

— Ты забываешь про дату на штемпеле. Пневматичка была отправлена из Парижа в тот же день. Кто же отнес ее на почту? Вернулся хозяин с горой бутербродов на тарелке. Он поставил на стол две кружки пива и снова уткнулся в газету. Равинель понизил голос.

— И потом, если бы у Мирей были опасения, она бы обязательно на нас донесла. Она не ограничилась бы предупреждением насчет начатой банки.

— Она просто не поехала бы в Нант, — заметила Люсь–ен. — Нет, по всей вероятности, она написала это письмо… до… того…

Она принялась за бутерброд. Равинель отпил полкружки. Только теперь он с предельной ясностью осознал всю абсурдность создавшейся ситуации. И чувствовал, что Люсьен тоже ничего не понимает. Она положила бутерброд, отодвинула тарелку.

— Что–то есть не хочется. Это так… неожиданно, все, что ты рассказал! Ведь если письмо не могло быть написано раньше, то… после–то как же? И в письме ни малейшей угрозы, как будто у отправителя память отшибло?

— Ну вот, — шепнул Равинель. — Ты подходишь к самой сути.

— Что?

— Все верно… Продолжай.

— Но в том–то и дело… Я не понимаю… Они долго и пристально глядели друг другу в глаза. Наконец Люсьен отвернулась и робко произнесла:

— Может, двойник?..

Да, Люсьен просто капитулировала. Двойник! Они, видите ли, утопили двойника!

— Нет–нет, — тут же спохватилась она. — Чушь! Даже если предположить, что какая–то женщина удивительно похожа на Мирей… разве ты бы ошибся?.. Да и я… Ха–ха… И чтобы эта женщина сама пришла отдаться нам в руки!

Равинель не перебивал. Пусть немного поразмыслит. Мимо проносились переполненные автобусы. Изредка в кафе кто–нибудь заходил, заказывал вина, посматривая украдкой на двоих, которые не ели, не пили, в шахматы играли, что ли?

— Я тебе еще не все рассказал, — прервал молчание Равинель. — Сегодня утром Мирей была у своего брата.

В глазах Люсьен промелькнуло изумление, потом испуг. Бедная Люсьен! Ей здорово не по себе.

— Она поднялась к нему, поцеловала его; они поболтали.

— Конечно, — задумчиво протянула Люсьен, — может, эта, живая, и есть двойник? Но ведь Жермена тоже не проведешь… Ты сказал, что он с ней говорил, что он ее поцеловал. Разве у другой женщины мог быть в точности такой же голос, те же интонации, та же походка, жесты?.. Нет! Ерунда! Двойники — это выдумки романистов.

— Есть еще одно объяснение, — сказал Равинель. — Каталепсия! У Мирей были все признаки смерти… но она пришла в сознание в прачечной.

И поскольку Люсьен, кажется, не понимала, он продолжал:

— Каталепсия бывает. Я когда–то читал.

— Каталепсия после двух суток в воде! Он чувствовал, что она вот–вот вспылит, и жестом предостерег ее, чтоб она не повышала голос.

— Послушай, — раздраженно заявила Люсьен. — Пойми, если бы это был случай каталепсии, я сразу же отказалась бы от врачебной практики! Потому что тогда вся медицина гроша не стоит, потому что…

Кажется, разговор задел ее за живое. Губы у нее дрожали.

— Что ни говори, а мы умеем констатировать смерть. Хочешь, чтобы я привела тебе доказательства? Чтобы я сказала тебе, какие у меня были основания?.. Неужели ты воображаешь, что мы выдаем разрешение хоронить вот так, без разбора?

— Успокойся, Люсьен, прошу тебя…

Они замолчали. Глаза у обоих блестели. Она гордилась своими познаниями, своим положением. Он знал, что она презирает его как профана. Ей надо было, чтоб он всегда восхищался ею. И вдруг он позволил себе такое… Она поглядывала на него, ожидая слова или хотя бы взгляда.

— Тут спорить не о чем, — снова заговорила она безапелляционно, будто у себя в больнице. — Мирей умерла. Остальное объясняй как хочешь.

— Мирей умерла. И тем не менее она жива.

— Я говорю серьезно.

— Я тоже. Мне кажется, что Мирей…

Можно ли признаться Люсьен?.. Он никогда не открывал ей своих потаенных мыслей, но прекрасно знал, что она и так читает их как по книге.

— Мирей, — призрак, — шепнул он.

— Что, что?

— Я же сказал — призрак. Она появляется где хочет и когда хочет… Она материализуется.

Люсьен схватила его за руку. Он покраснел.

— Учти, я не всякому решился бы сказать такое. Я делюсь с тобой потаенной мыслью, предположением… Лично мне кажется, — что это вполне допустимо.

— Нет, тобой надо всерьез заняться, — пробормотала Люсьен. — Я начинаю думать, что у тебя не все в порядке… Ты ведь сам мне как–то рассказывал, что твой отец…

Вдруг лицо ее застыло, пальцы до боли сжали руку Равинеля.

— Фернан!… Посмотри мне в глаза… Скажи, уж не разыгрываешь ли ты меня? Она нервно рассмеялась и, скрестив на груди руки, наклонилась к нему. С улицы можно было подумать, что она тянется губами к любовнику.