Смертельный розыгрыш. Конец главы

— Гос..

— Вы совершенно правы. Я сразу понял, что вы тонкий знаток человеческой души. Вот я и спросил: вы верите в случайное стечение обстоятельств?

— Забавно, что вы об этом заговорили, — снисходительно ответил незнакомец. — Только сегодня утром моя супружница…

— Неважно, что думает ваша жена. Я спрашиваю вас…

— Что-то мне ваш тон не нравится.

— В эпоху, перегруженную машинерией и механистической психологией, единственная твердая опора человека — это случайность, прекрасная, своевольная случайность. В обществе, которое поклоняется статистике, случайность — единственное проявление Промысла.

— Да я-то сам человек свободомыслящий…

— Вы, наверно, скажете, что наука, искусство или суровое ремесло раскрытия преступлений должны базироваться на фактах, которые могут быть причинно объяснены. Я с вами не согласен. Наука, которая не оставляет места случайному совпадению, то есть отрицает, что два по-видимому взаимосвязанных события могут произойти одновременно без какой бы то ни было фактической связи друг с другом, — неполноценная наука, ложная наука. Вы уже уходите?

Незнакомец невнятно пробормотал, что вот-де сюда только что вошел один его приятель, и поспешил подальше убрать свою тарелку, свое пиво и свою особу, причем последняя просто обливалась по́том.

Оставшись за столиком один, Найджел продолжал размышлять. Хоть он и защищал только что непредсказуемость и случайность мира, проявляющуюся в совпадениях, ему трудно было принять на веру то конкретное ее проявление, с которым его познакомили утром. Он снова отыскал оскорбительный абзац в книге генерала Торсби. Вот он, вычеркнутый, со знаком вымарки сбоку, зачеркнутым в свою очередь, с пунктиром под вымаранными строчками и словом «Надо!», отчетливо выведенным на полях. Абзац был не длинный, но взрывчатый, как динамит.

Справедлива была критика или нет, но Найджел почувствовал симпатию к автору этих убийственных строк. Глава, которая ими заканчивалась, описывала службу генерала Торсби в должности командующего войсками колонии. Он явно не ладил с генерал-губернатором, требуя принятия мер, когда возникло тревожное положение, и его отозвали в Англию как раз перед началом беспорядков.

…А Миллисент Майлз, еще не зная, что у Стивена Протеру кто-то есть, спросила, как пишется слово «гекатомба».

То, что Найджел успел прочесть из «Времени воевать», вызвало у него уважение и к профессиональным знаниям генерала, и к его литературному стилю. Когда он пользовался выражением «гекатомба», он употреблял его правильно, то есть в значении массового уничтожения или гибели множества людей, но неприязнь к Блэр-Чаттерли возвращала этому слову и старый семантический оттенок — жертвенный.

Книга генерала Торсби показывала, что он отличный военный специалист, фанатически исповедующий собственные принципы стратегии, тактики и материально-технического снабжения. Найджел снова вернулся к первому скандальному куску. Рассказывая об одном из наступлений во Франции в 1944 году, генерал писал:

Все, кроме первой фразы, было вымарано, а потом восстановлено снова.

Этот лихой выпад еще больше разжег у Найджела желание познакомиться с автором. Найджел договорился встретиться с генералом в его клубе, куда и направил теперь свои стопы.

Лакей проводил его в библиотеку, где генерал сидел один и читал Пруста.

— Ага, Стрейнджуэйз? Надеюсь, вы пьете? Два арманьяка, двойных.

Найджел пожал руку невысокому суховатому подвижному человеку. В лице генерала странно сочетались черты ученого и пирата: седые волосы, высокий лоб, мечтательные голубые глаза, а под ними усы головореза, сочные красные губы и таран вместо подбородка. Голос у него был добрый, но речь, когда он волновался, становилась отрывистой.

Найджел искренне похвалил его за то, что успел прочесть из книги.

— Удивлены, что и военные бывают грамотными? — ухмыльнулся генерал.

— Удивляюсь, когда теперь кто бы то ни было пишет грамотно.

— Джералдайн говорит, что вы охотитесь за виновником. Не могу сказать, что я этому сочувствую. Дай Бог ему здоровья.

— Но не вы же забрались тайком в издательство для этого черного дела?

Торсби опять ухмыльнулся:

— Забрался бы за милую душу, но меня бы зацапали. Конечно, я мог подкупить кого-нибудь из подручных Джералдайна, чтобы тот это сделал вместо меня. Вам не приходило в голову? — Голубые глаза смотрели на собеседника с невинным мальчишеским озорством.

— Откровенно говоря, приходило.

— Не подкупал. Честное слово. Ага, вот и арманьяк.

Генерал Торсби поднял бокал:

— Ваше здоровье. Но «удачной охоты» не скажу. Вижу, вы стараетесь меня раскусить. Пусть мои усы не вводят вас в заблуждение. Отрастил, чтобы пугать солдат, а теперь лень сбрить. Маскировка. И к тому же идут к котелку.

Найджел ухватился за эту нить:

— Вы, насколько я знаю, вышли в отставку после ссоры с генерал-губернатором?

— Да.

— Не возражаете, если я задам вам бестактный вопрос?

— Задавайте, а там посмотрим.

— Ваши нападки на генерала Блэр-Чаттерли — это… как бы это сказать?.. критика pro bono publico — ради общего блага — или же у вас к нему личная неприязнь?

— И то и другое. Его надо вывести на чистую воду. К тому же один из двух офицеров, заживо сгоревших вместе с солдатами в казармах Уломбо, был моим подопечным.

Наступило молчание. Генерал свирепо уставился на томик Пруста, лежавший перед ним на столе.

— Понятно, — протянул Найджел. — Это еще больше осложняет дело.

— В каком смысле?

— Процесс о клевете. Истец может обвинить вас в том, что вы руководствовались личными мотивами. Вам будет трудно доказать свою объективность.

— Истец обнаружит, что подобное обвинение может рикошетом ударить и по нему, — мягко парировал генерал.

— У него были к вам личные претензии? До выхода книги?

— Да, из-за моего доклада о политических беспорядках в колонии и о тех мерах, которые надо было принять, чтобы их пресечь… Он был нелестным для старика Б. Ч.

— Но он же…

— Да, его потом оправдали. У него большие связи наверху, у нашего Б. Ч. — Речь генерала Торсби стала отрывистой, чеканной. — Обелили, как могли. Замяли, как могли. Из соображений высшей политики. Меня от этих политиков тошнит.

— Понятно.

— Что же вам понятно, друг мой? — Голубые глаза смотрели пронзительно и светились умом.

— Вы хотите, чтобы дело о клевете было вынесено в суд. Вы хотите, чтобы безрукость Блэр-Чаттерли была выставлена на свет Божий. Чтобы все увидели, чего стоит его реабилитация. А дело о клевете — единственный способ этого добиться, хотя оно и может вас совсем разорить. Я бы назвал вашу позицию высокопатриотической.