Чуть свет, с собакою вдвоем

— Ты сама не понимаешь, что несешь, — сказал Барри. — Давай ты не будешь слухи распускать? А то шлепнешься на жопу, не успеешь произнести «Истмен».

— У них был свидетель, — сказала Трейси. — Ну да, ему четыре года — и что теперь? Он сказал, что его отец убил мать, он рассказал мне. Почему они не выяснят хотя бы, кто отец?

— Наверняка выясняют, — сказал Барри. — Но тебя это не касается.

— Барри прав, девонька, — сказал Аркрайт. — Расследование не окончено. Они же не станут к тебе с каждой новостью бегать.

— Я, пожалуй, съезжу к Линде Паллистер, соцработнице этой, поговорю, — сказала Трейси, когда Барри ушел.

— Это хиппушка, что ли? — спросил Аркрайт.

— Она в коммуне живет.

— Босяки немытые, — сказал Аркрайт. — Не порти себе жизнь, Трейс. Отзови шавок, а?

В «городском сообществе», как выражалась Линда. Да ладно выпендриваться-то — обыкновенный сквот, старая развалюха под снос в Хедингли. В заднем дворе жители держали кур. Там, где прежде располагался цветничок, теперь росли грязный пастернак и порей, квелые и уродливые.

Трейси поехала после дежурства как была — в форме. В доме, проходя по коридору, услышала, как местный обитатель буркнул: «Легавая». Кто-то еще загавкал. Чесались руки арестовать их всех, вывести из дому в наручниках. И предлог искать не понадобится — из гостиной приторно воняло марихуаной.

Линда — курица-наседка, пчелиная матка — надела удобные спортивные сандалии и длинную лоскутную хлопковую юбку. Чахлые волосы забраны в хвост — прекрасно видно ее отвратительно здоровое лицо. Она состояла в каком-то обществе натуральной еды, питалась бурым рисом и ухаживала за «побегами» — отнюдь не из тюрьмы, — разводила «культуры» для йогуртов и хлеба. Ходила на вечерние курсы пасечников. Все это она добродетельно сообщила за неохотно предложенной чашкой чая. Они сидели в кухне, в коконе тепла большой и древней плиты «Ага».

Чай оказался ужасный — вообще не чай.

— Ройбос, — пояснила Линда. Скорее, рвотное, подумала Трейси. В больших неуклюжих кружках, которые сделал «один знакомый». — Мы обменяли яйца на кружки, — самодовольно сказала Линда. — Однажды, — торжественно прибавила она, — денег вообще не станет. — Что ж, тут она не ошиблась.

Как и Трейси, Линда Паллистер была на испытательном сроке. В отличие от Трейси, у нее имелся ребенок — залетела, приобретая некую ценную специальность — социальное управление, политология, социология. Остаток учебы возила ребенка на багажнике велосипеда по детским садам и няням.

В кухню забрел полуголый мальчик, его маленький резиновый пенис болтался туда-сюда. Трейси это потрясло.

— Джейкоб, — сказала Линда.

Он пописал на пол прямо перед Трейси, но Линду это не смутило.

— Дети должны делать что хотят, — сказала она. — Нельзя навязывать им наши ригидные искусственные структуры. Он очень счастлив, — прибавила она, словно Трейси предположила иное.

Линда подтерла за Джейкобом, потом, не вымыв руки, порезала бурый самодельный кекс.

— Банановый хлеб? — предложила она.

Трейси вежливо отказалась.

— Слежу за фигурой, — сказала она. — Кто-то же должен.

— Вы зачем пришли? — спросила Линда. — Не о птицеводстве и самообеспечении поговорить, правда?

— Правда. Я хотела спросить, как дела у Майкла.

— У Майкла? — механически повторила Линда. Она очень увлеченно вытирала Джейкобу нос.

— Ребятенок Брейтуэйт, — сказала Трейси. — Он уже у опекунов? В больнице его нет.

— Он теперь в другой больнице.

— В какой? Почему?

Линда уставилась в тарелку — кусок бананового хлеба выглядел несъедобным.

— Боюсь, я не могу сказать. Против правил.

— То есть я не могу его навестить?

— С чего бы вам его навещать?

— Поглядеть, как у него дела.

«С того, что я обняла его и у меня разбилось сердце», — подумала Трейси, но выказывать слабость перед Линдой Паллистер совсем ни к чему.

— Говорю же, с ним все нормально. — Линда чуть зубами вдруг не защелкала — чистый крокодил.

Спустя несколько лет, когда она пришла к Богу, характер у нее существенно смягчился. Один из немногих аргументов, какие Трейси могла наскрести в защиту христианства.

— Я не понимаю, как с ним может быть «все нормально»! — возмутилась Трейси. — Он почти три недели провел взаперти с гниющим трупом своей матери.

— Да, «нормально» — не то слово, — согласилась Линда. — Но ему оказывают помощь. Вам не стоит вмешиваться. — Она притянула своего ребятенка поближе и обхватила рукой, будто защищала. — Не вмешивайтесь.

— И я никак не могу с ним повидаться? — не отступала Трейси.

— Никак, — вздохнула Линда. — К нему никого не пускают. Приказ сверху.

На краткий миг безумия Трейси решила — с небес.

Полнейший абсурд, но Трейси сочинила себе, что, если Майкла Брейтуэйта никто не захочет, она возьмет его под опеку или даже усыновит сама. Разумеется, она ничегошеньки не знала про детей и сама еще жила с родителями. Так и видела лицо матери, когда та узрит на пороге брошенного травмированного мальчика.

— Его усыновят люди, которые его полюбят, — сказала Линда Паллистер. — Он забудет, что с ним случилось, он еще слишком мал. Дети — они очень гибкие.

Трейси сама спросила Лена Ломакса — не собиралась, но столкнулась с ним назавтра. Он выходил из Бразертон-хауса, она входила.

— Сэр, простите, вы не скажете, что с делом об убийстве Кэрол Брейтуэйт?

— А что с делом?

— Есть подозреваемые?

— Пока нет.

— Вы нашли ключ?

— Ключ? — Он вздрогнул. Честное слово, вздрогнул. — Какой ключ?

— Ключ от квартиры Кэрол Брейтуэйт. Ее заперли снаружи.

— По-моему, вы что-то путаете, констебль Уотерхаус. Настоящим детективом себя вообразили, а?

Он в негодовании зашагал прочь и сел в красный «воксхолл-виктор» — эту машину Трейси уже видала. Вгляделась в водителя, заметила черную бритвенно-острую челку и клюв вместо носа, который любил соваться куда не просят. С какой стати Лен Ломакс садится в машину к Мэрилин Неттлз? И почему дергается от упоминания ключа?

— Он знал про ключ, — сказала она Барри.

— Да херня, — ответил тот.

Стоит помянуть Кэрол Брейтуэйт, и Барри как на иголках — это почему? («Потому что ты только о ней, блядь, и долдонишь».) Он осушил пивную кружку одним глотком и сказал;

— Пора бежать, у меня свиданка. Эта Барбара согласилась со мной в кино сходить. В «Башне» идет «Монти Пайтон и священный Грааль».

— «Монти Пайтон»? — переспросила Трейси. — Ах, Барри, как это романтично.

Лишь через много лет Трейси избавилась от полицейской формы и перешла в управление. Поди разберись — потому что она женщина или потому что она женщина, которая задавала неуместные вопросы. Или уместные. А вот звезда Барри взошла стремительно. Вскоре он уже пил вместе с Ломаксом, Стриклендом, Маршаллом, даже Истменом — орава мужиков, наливаются пивом, дымят как паровозы. Закадычные друзья, водой не разольешь. Старые добрые времена.

Терьер почуял кролика. Трейси — она такая. Не отступится.

— И как ее зовут? — спросил Рэй Стрикленд, хмурясь в свою пинту.

— Трейси Уотерхаус. Она ничего, Трейси, — поспешно сказал Барри, — но она все талдычит о том, что ребятенок сказал, мол, это его отец сделал. Все не заткнется никак.

Через неделю Лен Ломакс отвел Барри в сторонку и поведал, что в Чепелтауне задержали мужика, который сознался в убийстве Кэрол Брейтуэйт.

— Сказал, что он отец ребенка, — сказал Ломакс.

— Так его арестовали, будет суд? — спросил Барри, а Ломакс ответил:

— К сожалению, не будет — мужика держали в Армли, ввязался в драку, кто-то ножиком ткнул.

— Умер?

— Ага, умер. С учетом всего — ребенок и все такое, — наверное, дело замнут.