Морские ворота

— Нет, меня прислала больница. Месяц назад я потеряла мужа… У него была опухоль, которая его очень быстро унесла. Он так страдал…

Она открыла сумочку, вынула носовой платок и приложила его к лицу. Вдовий наряд ей шел, и Дюваль проникся к ней симпатией. Тереза, овладев голосом, который принял обычную для него сухую и твердую интонацию, продолжала:

— Я известила об этом Веронику.

При этом она протянула Раулю конверт, окаймленный черной полосой, на котором стояло множество отметок.

— Если бы бедняжка Вероника сообщила мне о своем замужестве, все было бы иначе. Но разве я знала? Я написала ей на девичью фамилию, Версуа, которую она снова взяла после развода. Письмо было отправлено на старый адрес, а оттуда; видимо, консьержка переправила его в Канн, а уж потом его послали в больницу в Блуа, но оно снова вернулось ко мне с пометкой «адресат неизвестен». Мне это показалось странным, и я встревожилась. После смерти мужа я осталась совсем одна и не у дел, поэтому и поехала в больницу. Там по картотеке нашли Веронику Дюваль, урожденную Версуа. Вот так я и узнала о ее замужестве и несчастье. Мне дали ваш адрес и все необходимые сведения.

Дюваль немного успокоился, но тревога не оставляла его. Он должен был это предвидеть. Тереза с любопытством рассматривала своего зятя.

— Мне сказали, что вы кинезитерапевт. Веронике повезло… Ей всегда везло… Правда, после всего, что теперь произошло, не стоит так говорить. Как она себя чувствует?

— Неважнецки, — ответил Дюваль с расчетливой сухостью. — Совсем неважнецки… Правосторонний паралич, речь отсутствует… Очень слаба. Словом, калека.

— О! Как я вам сочувствую, Рауль. Дюваль чуть не подпрыгнул.

— Разрешите мне вас так называть? — сказала она. — Как же вы собираетесь выйти из этого положения?

Они медленно шли по аллее. Ока проворно оглядела дом и сад.

— У меня есть преданная домработница.

— Я бы тоже могла вам помочь… В таком большом горе можно и забыть о прошлом, не так ли?

— Благодарю вас, но в течение какого–то времени необходимо избавить Веронику от малейших волнений. Доктор категорически запретил шум и посещения.

— Даже сестре?

— Даже ей. Вы, наверное, плохо себе представляете, что она пока еще очень, очень больна. Из–за любого пустяка у нее поднимается температура.

— Видно, зря я тащилась так издалека, — сказала она злобно.

— Если бы все зависело от меня, я бы вас тотчас к ней проводил, — сказал Дюваль. — Это так естественно. Но она мне этого никогда не простит, и знаете почему? За напоминание о прошлом.

— Она считает себя обезображенной?

— У нее осталось несколько шрамов на виске и волосы пока не отрасли, ей ведь обрили половину головы для перевязок.

В черных глазах Терезы блеснула и померкла радость.

— Да, она ведь всегда была гордячкой. Теперь я понимаю, почему она никого не хочет видеть, для ее самолюбия это непереносимо.

— Вдобавок она здорово похудела. Оттого, что она теперь все осознает, ее страдания усилились. Слава богу, что меня пока терпит.

— Она что совсем не говорит?

— Только подает знаки левой рукой. Она ведь практически оторвана от мира… Зайдите в дом на минуту.

Они прошли через подъезд и остановились в вестибюле.

— Я снял этот дом, — сказал Дюваль, — поскольку он находится на отшибе. Никаких соседей. Мало движения. Больничный покой.

— Должно быть, он обошелся в копеечку?

— Обременительная жертва… Прошу вас в гостиную.

Он широко раскрыл дверь. Она вошла и тотчас увидела фотографию на круглом столике.

— Черт возьми, — воскликнула она, — Фабиана! Везде она тут как тут!

— Вы ее знаете?

— Знаю ли я ее… О! Да, к несчастью.

— Присядьте и расскажите мне о ней.

Она поддернула юбку, чтобы не помять, и осторожно уселась на диван.

— Не говорите мне, что вы не в курсе дела.

— В курсе чего?

— Вероника никогда не рассказывала вам о нашей ссоре?

— Она избегала этой темы.

— И хорошо делала. Вы знаете, что Веронику вырастила я. Мама всегда болела. Она умерла в санатории, а я посвятила себя малышке, она ведь на 13 лет моложе меня, и я ее считала почти своей дочерью. Не могу сказать, что это было просто. Вероника была трудным ребенком, но мы, вроде, понимали друг друга. Вдруг возникла эта Фабиана. Вероника просто влюбилась в нее… Нет, я не думаю ничего такого! Вероника совершенно нормальная женщина. Я просто хочу сказать, что она боготворила Фабиану. К несчастью, эта девица была при деньгах, а нам их всегда не хватало… Я работала, месье.

Она вынула платок и, зажав его в руке, трогательно изобразила страдание.

— И долго они встречались?

— Годы! Вы не представляете себе, что это было, Рауль! Извините, я снова вас так назвала, месье… Я теряю голову, когда думаю об этом. Если Фабиана покупает браслет, то Веронике необходим такой же. Фабиане нравится книга, Веронике подавай такую же. Меня отправляли на прогулку, когда они встречались, я им не подходила. Фабиана приглашала Веронику на вечеринки… Вероники постоянно не было дома. Она возвращалась, когда хотела. Так она познакомилась со своим первым мужем, Шарлем Эйнолем, который был кем–то вроде мелкого дворянина. Он был намного старше и занялся ее воспитани–ем Половину же времени он проводил в Америке.

— В Америке?

— Да, в Америке. Самолет для него, что для меня такси, к тому же я такси никогда не пользуюсь, очень дорого. Мне обо всем рассказывала Вероника, конечно, чтобы подразнить меня. «Чарли сейчас в Нью–Йорке», — сообщала она, — они обе были помешаны на нем. «Чарли там, Чарли здесь. Чарли продал «Мятный крем»… Чарли купил «Ночную красавицу»… Похоже, что это были имена лошадей. Вы играете Рауль?

— Нет, никогда.

— Вы благоразумны.

— И он был состоятелен, этот Эйноль?

— Поди узнай. Чтобы зарабатывать деньги подобным ремеслом, нужно, на мой взгляд, не иметь чести, только и всего.

— А Фабиана была замужем?

— На моей памяти нет. Но мне рассказывали только то, что считали нужным. Мне намекали, что он и она… вы понимаете? Для того, чтобы разойтись, необходим был некий предлог… Развели их быстро.

— Но как понять… две подруги, выходит поссорились? Так?

— А! Я тоже сколько раз задавалась этим вопросом. Может, и лучше, что мы с вами так несовременны, Рауль.

Она улыбнулась, довольная, что заронила червь сомнения в Дюваля, и спокойно добавила.

— Когда я поняла, что Вероника во мне не нуждается, я изменила свою жизнь. У меня было на это право, не так ли? Я вышла замуж за хорошего парня и перестала видеться с сестрой. Со своей стороны она тоже ничего не сделала, чтобы удержать меня. Между нами, вы счастливы с ней?… Не совсем, не так ли? Она такая эгоистка! К тому же между вами остается Фабиана.

Она впилась в Дюваля черными глазами, в которых, как головешка, тлела злость.

— Она не заставит себя долго ждать. Правда, вас нелегко найти, но она такая пройдоха. Считайте, что вам повезло, если она не омрачит вашего существования. Правда, калека…

Она сухо рассмеялась.

— У нее теперь нет охоты кому–то подражать.

И голосом, полным меланхолии, добавила:

— Я все же жалею ее, бедняжку.

— Что я не очень понимаю, так это то, чем эта Фабиана так привлекла и действовала на Веронику.

— Вы же мужчина. Вы думаете о дружбе, товариществе… А будь вы женщина, то поняли бы, что это все несчастное соперничество. Для Вероники Фабиана была эталоном.

— Допустим, она переняла ее вкусы.

— Вкусы! Вы смешите меня! Не только вкусы, но манеру одеваться, говорить, курить. Это было смешно, глупо, но тем не менее это так. Стала вроде двойника. Все наши ссоры были только из–за этого. Наконец, все кончилось. И, пожалуй, к лучшему… Что вы намерены теперь делать? Вы же работаете и не можете оставаться здесь безвыходно. Я не имею привычки навязываться, но могу быть вам полезной. Уход за больными мне прекрасно известен и, если это необходимо, я снова буду рядом с Вероникой.