Французский детектив

Выглядел он довольно странно. Высокий, слегка сутулый, в сутане, из-под которой выглядывали брюки, спадавшие на грубые башмаки с квадратными подкованными носами. Единственным украшением его черного облачения были прямоугольные голубые брыжи. Седые волосы обрамляли румяное, в красных прожилках лицо со стального цвета глазами. От всей его фигуры исходило ощущение доброты и застенчивости. Не надо было долго приглядываться к нему, чтобы определить — он был из тех, кто с детства привык видеть людей и вещи только с лучшей их стороны и совсем не замечать сторону дурную. Неловкий, он стоял перед барьером с видом просителя и вертел в руках черную фетровую треуголку.

— Ивон Роделек, родился третьего октября тысяча восемьсот семьдесят пятого года в Кемпере, директор Института Святого Иосифа в Санаке.

— Мсье Роделек, будьте добры сказать суду все, что вы знаете и думаете о Жаке Вотье.

— Когда я семнадцать лет назад прибыл за ним в Париж, чтобы отвезти его в Санак, Жак обитал в квартире родителей в дальней комнате, выходившей окнами во двор. Войдя к нему, я увидел, что он сидит за столом. Единственное проявление жизни выражалось у него только в том, что он без конца лихорадочно вертел лежавшую на столе тряпичную куклу. С неутомимой жадностью ощупывал он пальцами контуры игрушки. Напротив сидела девочка чуть постарше. Соланж; она с сосредоточенным вниманием вглядывалась в непроницаемое лицо Жака, как будто хотела проникнуть в его тайны. С первого взгляда мне показалось, что с этих дрожащих губ готовы были сорваться самые разные вопросы, самые нежные слова. У мальчика же с широко открытым ртом губы были безжизненны. Это придавало его лицу странное выражение. При моем появлении девочка встала, он же не шелохнулся — никакие звуки до него не доходили. Комната была небольшая, но чистая, — я понял, что Соланж заботливо ее прибрала. Сам несчастный был хорошо ухожен — на школьном фартуке не было ни единого пятнышка. Лицо умытое, руки чистые. Таким, господин председатель, я впервые увидел девятнадцатого слепоглухонемого от рождения, которого мне предстояло воспитывать, чтобы попытаться сделать из него почти нормальное существо.

После короткой паузы старик мягко продолжал:

— Я сел за стол между двумя детьми, чтобы лучше рассмотреть несчастного. Сначала я попытался раздвинуть его зажатые веки, но он задрожал от прикосновения и с ворчанием резко отклонил голову. Поскольку я настаивал, недовольство перешло в гнев — вцепившись руками в стол, он топал ногами, его била нервная дрожь. Помогла девочка — она тоже приложила пухлые ручки к его векам, погладила лицо Жака. Благотворное действие этого прикосновения для мальчика было огромным, он тотчас же успокоился. Я разговорился с девочкой, спросил, как ее зовут, сколько ей лет и давно ли она занимается с Жаком. «Три года», — ответила она. «Ты уже начинаешь его понимать?» — «О да!» — воскликнула она с неожиданным воодушевлением. «Ты уверена, что он абсолютно ничего не видит, не слышит, не может говорить?» — «Если бы это было иначе, мсье, я давно бы уже заметила. Эти три года я была с ним постоянно». Я легко поверил ей — было видно, что она его очень любит. Поэтому я у нее спросил: «А он любит тебя?»— «Не знаю, — грустно ответила она. — Он не может этого выразить». Тогда я объяснил Соланж, что скоро ее маленький друг научится выражать свои чувства, и добавил: «Тебе приятно было бы услышать, если бы Жак сказал, что ты — его самый большой друг?» — «Зачем вы говорите о невозможном? — ответила она. — В чем я уверена, так это в том, что он предпочитает меня всем остальным людям, которые здесь живут. Он не хочет, чтобы кто-нибудь, кроме меня, гладил ему лицо». — «Даже мать?» — «Даже чтобы она», — ответила Соланж, опустив голову. Затем она резко ее подняла, чтобы спросить меня с детской недоверчивостью: «Кто вы, мсье?» — «Я? Просто отец многочисленного семейства. У меня три сотни детей. Это тебе о чем-нибудь говорит?»— «И вы их всех любите?» — «Ну конечно!»

Милая Соланж не могла опомниться, но между нами уже установилось доверие, и она стала мне рассказывать, что ей удалось научить Жака многим вещам, что они умеют очень хорошо понимать друг друга: «Они все думают, что Жак не может ничего понимать. Это неверно! Я, например, знаю, что он очень умный…» — «А как тебе удалось это узнать?» — «Благодаря Фланелли». — «Кто такая Фланелль?» — спросил я с удивлением. «Моя кукла, которую он сейчас держит в руках. У него нет игрушек и ничего такого, чем он мог бы заниматься». — «Так ты сама уже не играешь с куклой?» — «Мне больше нравится играть с Жаком, это важнее — никто больше не хочет играть с ним. Я даю ему куклу и время от времени забираю обратно. Он очень любит Фланелль и, когда хочет играть с ней, просит ее у меня. Для этого я придумала простой знак: указательным пальцем он нажимает на ладонь моей правой руки. Это означает для него: «Дай мне куклу», и я ему ее даю. Когда мне нужно, чтобы он вернул куклу, я делаю тот же знак». — «Как тебе пришла эта мысль — объясняться знаками?»— заинтересовавшись, спросил я. «Когда я первый раз дала ему Фланелль и забрала ее перед обедом, он рассердился и, катаясь по полу, издавал звуки, похожие на собачий лай. Пришлось куклу ему вернуть. Какое-то время он ее подержал в руках, и я снова ее забрала, но одновременно сделала знак. Он снова разозлился, но я отдала Фланелль только после того, как ему самому пришла мысль сделать такой же знак. С того дня он засыпает только с куклой в руках». — «И тебе не жалко было Фланелль?» — «Нисколько! Это как если бы она была нашим ребенком, моим и Жака». — «Чему ты научила его еще?» — «Просить еду, которую он любит… Мама потихоньку ему готовит». — «Кто твоя мать?» — «Служанка мадам Вотье».

Я все больше и больше удивлялся и спросил: «Жак может попросить с помощью знаков любую еду, которая ему нравится?» — «Не любую, но ту, которую особенно любит. С первых дней, как меня приставили к нему, я заметила, что он очень любит яйца и хлеб. Однажды, когда он с жадностью ощупывал яйцо всмятку, я его забрала и пальцем изобразила небольшой овал на его левой ладони. Он рассвирепел, но не хотел повторить новый знак. Поэтому яйцо я ему не отдала, а вместо него положила на тарелку мясо. Жак был недоволен и ощупывал все блюда на столе — искал яйцо. На другой день я снова положила яйцо на тарелку и снова забрала, изобразив на левой ладони овальный знак. На этот раз он его повторил — и я вернула ему яйцо. С этого дня я начала придумывать новые знаки — для хлеба и другой еды». — «Знаешь, милая Соланж, ты была бы мне ценной помощницей в Санаке». — «Так вы живете не в Париже?» — «Нет. И я приехал, чтобы забрать с собой Жака». — «Вы хотите отобрать его у меня?» — взволновалась она. «Через какое-то время ты его снова увидишь. Пойми меня… Жак не может всю жизнь оставаться таким. Конечно, ты его уже многому научила, и я тебя поздравляю. Но этого же мало: ему нужно развить свои первоначальные знания и образоваться, чтобы из него что-нибудь получилось». — «За Жака я спокойна — он такой умный! Иногда мне кажется, что он все понимает, только прикоснувшись к моей руке. Если бы я только могла придумать еще какие-нибудь знаки! Но я их придумала уже все, какие могла. Больше не получается. Всю прошлую ночь я думала, как ему объяснить, что у него тоже, как у меня, есть мать». — «И ты придумала?» — «Нет». — «Раз ты сама признаешь, что больше ничего не можешь придумать, значит, нужны какие-то другие способы, чтобы продолжить работу, так хорошо начатую тобой». — «Если бы я больше знала, то, уверена, справилась бы одна. Ему никто не нужен». — «Конечно, знаки, которые ты придумала, — интересные, но с их помощью Жак мог бы объясняться только с тобой одной. Нужно, чтобы он мог попросить Фланелль или яйцо у любого другого. Он научится этому, но только когда будет знать алфавит и сможет им пользоваться так же, как ты и я». Соланж была готова заплакать, она не понимала, как Жак мог бы обойтись без нее. «Если вы увезете Жака, то ведь ненадолго?» — «Это будет зависеть от его успехов. Тебе ничто не мешает приезжать иногда в Санак повидаться с ним. Можешь рассчитывать на меня: он будет помнить тебя». Никогда бы я не поверил тогда, что познакомился с той, которая будет впоследствии носить имя моего нового ученика.