Последний занавес

— Пэнти тут ни при чем, — возразил Аллейн.

Они с Фоксом уже давно заметили, что искреннее изумление следователь с двадцатилетним стажем распознает безошибочно. Именно его и испытывала сейчас Миллимент Анкред.

— О чем это вы? — выговорила она наконец. — Вы что же, хотите сказать…

— Не я, а сэр Седрик. Он сам признался, что в одном из розыгрышей участвовал непосредственно, а вообще знал обо всех. Надпись на зеркале — его рук дело.

Миллимент снова взялась за шитье.

— Он пытается кого-то прикрыть, — заявила она. — Скорее всего Пэнти.

— Не думаю.

— В таком случае это очень дурно с его стороны, — сказала Миллимент своим унылым голосом. — Если он действительно сыграл одну из этих шуток, во что я не верю, то это очень дурно. Только я не понимаю, мистер Аллейн… возможно, я глупа, ноне понимаю, что вас заставляет заниматься этими дурацкими шутками.

— Поверьте, я не стал бы этого делать, если бы они не имели отношения к происшедшему.

— Вижу, вы находитесь под влиянием жены, — помолчав немного, сказала Миллимент. — В ее глазах Пэнти — совершенная невинность:

— Я нахожусь под влиянием того, — возразил Аллейн, — что мне сказали сэр Седрик и мисс Орринкурт.

Напряженно выпрямившись, она повернулась к нему, и в первый раз по ее лицу проскользнуло нечто вроде тревоги.

— Седрик? И эта женщина? А почему вы говорите о них вместе?

— Судя по всему, они придумали эти розыгрыши вдвоем.

— Я не верю этому. Это она вам так сказала. Теперь мне все понятно, — повысив голос, сказала Миллимент. — Какой же я была дурой.

— Что вам понятно, миссис Анкред?

— Это она все придумала. Конечно, она. Она знала, что Пэнти была любимицей папа. Она все придумала, и когда он изменил завещание, убила его. И теперь пытается приплести к этому моего мальчика. Я наблюдала за ней. Это злобная, расчетливая женщина, она пытается поймать моего мальчика в ловушку. Он щедрый, простодушный и добрый. Слишком добрый. Он теперь в ее власти, — громко всхлипнула Миллимент.

Столкнувшись с этим взрывом чувств, но, памятуя о недавней встрече с Седриком, Аллейн не сразу нашелся что ответить. Не успел он сформулировать фразу, как Миллимент взяла себя в руки.

— Ладно, все ясно, — деревянным голосом проговорила она. — Я держалась подальше от всей этой истории, насколько, конечно, это возможно, когда вокруг тебя разыгрываются бесконечные сцены и идет дурацкая болтовня. Все это время мне казалось, что, возможно, члены семьи и правы, но оставляла это на их усмотрение. Случалось, мне было даже жалко Соню. А теперь я надеюсь, что она страдает. Если могу быть чем-нибудь вам полезна, я к вашим услугам. Всегда.

«О Боже, — подумал Аллейн. — О, Зигмунд Фрейд! Черт!» А вслух сказал:

— Возможно, ничего и не было. У вас есть какие-нибудь предположения относительно того, кто мог быть автором этой анонимки?

— Разумеется, — с неожиданной живостью ответила Миллимент.

— И кто же это?

— Письма написаны на бумаге, которой пользуются дети в здешней школе. Некоторое время назад, когда я поехала в деревню, она попросила меня заказать новую партию. Я сразу узнала эту бумагу. Письма писала Кэролайн Эйбл.

И пока Аллейн переваривал это открытие. Миллимент добавила:

— Или Томас. Они очень близки. Он половину времени проводил в том крыле дома, где находится школа.

Глава 14

ПСИХИАТРИЯ И КЛАДБИЩЕ

1

В характере Милли Анкред доминировала некая упрямая неотесанность, что было особенно ощутимо на фоне театрального поведения Полин, Дездемоны и Седрика. Она воплощалась и в ее плотной фигуре, коротких руках, ровно звучащем голосе, даже в построении фраз. Интересно, думал Аллейн, уж не подобрал ли себе жену покойный Генри Ирвинг Анкред с его богатой родословной, утонченными чувствами, ранимостью как раз ввиду отсутствия всего этого — за ее нормальность? Только вот была ли Милли, столь обожающая своего невозможного сынка, нормальна?

А впрочем, продолжал размышлять он, в человеческом поведении нет нормы, кому это известно лучше, чем им с Фоксом?

Он начал с рутинных вопросов, которые задают при расследовании любого дела и которые давно наскучил и любому следователю. Путь бутылки с горячим молоком был вновь прослежен с самого начала и не принес никаких неожиданностей, лишь стало вполне очевидно, что низвержение Милли в пользу мисс Орринкурт весьма не понравилось первой. Далее Аллейн перешел к медицинским делам. Мензурка была новая. Доктор Уизерс предложил поменять лекарство и оставил рецепт у аптекаря. Мисс Орринкурт взяла его у мистера Джунипера вместе с детскими лекарствами, и Милли сама передала его через Изабель сэру Генри. Принимать это лекарство следовало только в случае жестокого приступа, каких раньше, до той ночи, не было.

— Нет, туда она бы ничего не подсыпала, — сказала Милли. — Откуда ей знать, будет он вообще принимать это лекарство или нет. Он вообще ненавидел все эти микстуры и прибегал к ним только в самом крайнем случае. Да и то без видимой пользы. Я не доверяю доктору Уизерсу.

— Ах вот как?

— По-моему, он пренебрегает своими обязанностями. Мне сразу же показалось, что ему следовало бы побольше порасспрашивать про обстоятельства смерти моего свекра. Он слишком поглощен скачками и бриджем, а пациентам уделяет недостаточно внимания. При этом, — добавила Милли с отрывистым смехом, — свекру он нравился, не зря он оставил ему больше, чем некоторым из своих близких.

— Так что с там с лекарствами? — напомнил Аллейн.

— Не стала бы она в них ничего подмешивать. Зачем, ведь у нее был термос.

— А как насчет банки с крысиным ядом? Есть какие-нибудь идеи, как она могла у нее оказаться?

— Она с самого начала, как только приехала сюда, жаловалась на крыс. Я велела Баркеру разбросать отраву и сказала, что в кладовке есть жестянка. Она закричала, что боится яда.

Аллейн искоса посмотрел на Фокса, который сразу же принял исключительно благопристойный вид.

— Тогда, — продолжала Милли, — я сказала Баркеру, чтобы он поставил капканы. А когда через несколько недель нам понадобилась крысиная отрава для «Брейсгердла», выяснилось, что жестянка пропала. Насколько мне известно, никто к ней никогда не прикасался. Она хранилась в кладовке годами.

— И наверное, немало лет, — заметил Аллейн. — По-моему, мышьяк в качестве крысиной отравы давно уже вышел из употребления. — Он поднялся, вслед за ним встал и Фокс. — Ну что ж, это, пожалуй, все, — заключил Аллейн.

— Нет, не все, — твердо возразила Милли. — Мне надо знать, что эта женщина наговорила о моем сыне.

— Она утверждает, что розыгрыши они придумывали совместно, и он это признает.

— Должна сказать вам, — в первый раз голос Милли дрогнул, — должна сказать, что она пытается им прикрыться. Она пользуется его добротой, открытым нравом и любовью к разного рода забавам. Говорю вам…

В этот момент открылась дальняя дверь, и в гостиную заглянул Седрик. Мать сидела к нему спиной и, не замечая его появления, продолжала говорить. «Его используют, его используют», — повторяла и повторяла она дрожащим голосом. Седрик перевел взгляд с матери на Аллейна, который, в свою очередь, внимательно наблюдал за ним. Седрик поморщился, состроил недовольную, жалостливую мину, но губы оставались неподвижными, так что в целом лицо у него перекосилось. Он вошел и неслышно прикрыл за собой дверь. В руках у него был саквояж, весь покрытый наклейками, принадлежащий, по всей видимости, мисс Орринкурт. Поморщившись еще раз, он поставил его рядом со стулом и лишь затем направился к камину.

— Милли, дорогая, — проговорил он, кладя ей руки на плечи. Она вскрикнула от неожиданности. — Ну вот, напугал. Ты уж извини меня, пожалуйста.

Миллимент прикрыла ладонями его руки, и на мгновение, уступая ее беспокойному и требовательному прикосновению, он замер на месте.

— Ну, Милли, что случилось? — проговорил Седрик. — Кто это использует бедного маленького меня? Уж не Соня ли?