Цветная схема

Он вышел на веранду, проследовал мимо окон, держась очень прямо, по-прежнему оставаясь красным, и исчез.

— Черт бы побрал всех этих… — начал было доктор.

— О, Джеймс, не надо… — вскрикнула миссис Клейр и расплакалась.

5

Хайа швырнула последнюю тарелку в сушилку, ополоснула раковину и вышла из аккуратно убранной кухоньки. Девушка жила со своей семьей в местном селении по другую сторону горы и, поскольку сегодня днем была свободна, решила вернуться туда — переодеться в более нарядное платье. Она обошла вокруг дома, пересекла пемзовый пригорок и направилась по тропинке, проходящей мимо теплого озерца, огибавшей подножие горы, а затем пробегавшей рядом с одним из источников, который находился немного в стороне. Небо было пасмурным, а воздух тягостно душным и неподвижным. Хайа шагала беззаботно и казалась при этом частью пейзажа, неким его центром, словно земля под владычеством неба. Белокожие люди ходили по Новой Зеландии, но народ маори сохранил свою сущность, то спокойную, то встревоженную, такими должны быть деревья и озера. Он остался истинным хозяином своей земли.

Тропинка провела Хайю мимо высокого куста мануки, и здесь девушка едва не столкнулась с молодым человеком, полукровкой по имени Эру Саул. Он появился из-за зарослей и поджидал ее. Окурок сигареты свисал с его губ.

— Ха! — воскликнула Хайа. — Ты? Чего тебе нужно?

— У тебя сегодня день свободный, да? Давай прогуляемся?

— Я очень занята, — сказала девушка и двинулась дальше. Парень остановил ее, схватив за руки.

— Нет, — сказал он.

— Заткнись.

— Я хочу поговорить с тобой.

— О чем? Опять одно и то же. Разговоры, разговоры, разговоры. Ты меня утомил.

— Сама знаешь о чем. Дай поцелую.

Хайа рассмеялась и подняла глаза к нему.

— Ты ненормальный. Да, так ведешь себя. Миссис Клейр рассердится, если будешь вертеться вокруг меня. Я иду домой.

— Пойдем, — пробормотал парень и обнял девушку. Сердито хихикая, Хайа отстранилась от него, и он начал укорять ее: — Я не очень хорош? Теперь ходишь с pakeha [1], да? Правда ведь, а?

— Не говори со мной так. Ты нехороший. Ты не-хо-ро-ший мальчик.

— У меня нет автомобиля, и я не вор. Вор — Квестинг.

— Это вранье, — спокойно возразила Хайа. — Он приличный человек.

— А что он делает по ночам на Пике? У него нет там никаких дел.

— Разговоры, разговоры, разговоры. Все время.

— Передай ему, если он не перестанет там рыскать, попадет в беду. Тебе понравится это?

— Мне все равно.

— Все равно? Все равно?

— О, какой ты глупый, — крикнула Хайа, топнув ножкой. — Глупый дурак! Теперь уходи с дороги и дай пройти. Я все расскажу о тебе своему прадеду, и он тебя makutu [2].

— Детские сказки. Никому не удастся причинить мне неприятностей.

— Мой прадед может запросто это сделать, — сказала девушка, сверкая глазами.

— Послушай, Хайа, — проговорил Эру, — ты думаешь, что можешь воспользоваться динамитом. Хорошо. Только тебе не удастся применить его против меня. И еще кое-что. В следующий раз, когда этот шутник Квестинг захочет пригласить тебя покататься на машине, можешь сказать ему от моего имени, чтобы он передохнул. Понимаешь? Передай типу, только без шуток, что, если он попытается выкинуть еще какую-нибудь свою шуточку, это будет последним камешком в его походах на Пик.

— Скажи ему сам, — огрызнулась Хайа, добавила на языке маори обидное оскорбление, столкнула парня с дороги, проскользнула мимо него и скрылась за горой.

Эру стоял, глядя на землю. Сигарета обожгла ему губы, и он, сплюнув окурок, через несколько секунд повернулся и медленно по плелся вслед за Хайей.

Глава 2

Мистер Квестинг попадается первый раз

1

— Мы слушаемся доктора Форстера, сэр, — произнес Дикон Белл. Он в возбуждении посмотрел на своего патрона. Когда Гонт стоял, засунув руки в карманы халата и подняв до ушей плечи, каждый невольно чувствовал желание уступить ему. Гонт отвернулся от окна, и Дикон озабоченно заметил, что нога актера сегодня утром выглядит совершенно негнущейся.

— Ха, — произнес патрон.

— Он делает предложение.

— Я не поеду на серный курорт.

— Роторуа, сэр?

— Так он называется?

— Доктор понимает, что вы желаете покоя, сэр. Он послал запрос в другое место. Это на острове Северном, на западном побережье. Субтропический климат.

— Сернистая пневмония?

— Хорошо, сэр. Мы хотим вылечить ногу или нет?

— Хотим. — С одной из своих любимых стремительных перемен манеры держаться, благодаря которым он легко добивался от людей преданности, Гонт повернулся к секретарю и хлопнул его по плечу. — Полагаю, вы тоскуете по родине, как и я, Дикон, верно? Вы, конечно, родом из Новой Зеландии, но разве не предпочли бы вы в десять тысяч раз скорее оказаться там, в Лондоне? Разве это не точно такое же чувство, когда любимый вами человек болен, а вы не можете навестить и поддержать его?

— Немного похоже, конечно, — сухо ответил Дикон.

— Я не собираюсь задерживать вас здесь. Возвращайтесь, мой дорогой друг. Я найду кого-нибудь в Новой Зеландии, — сказал Гонт с нотками меланхолии в голосе.

— Вы даете мне расчет, сэр?

— Если бы только они смогли вылечить меня…

— Смогут, сэр. Доктор Форстер сказал, что нога очень быстро придет в норму после гидротерапии, — произнес Дикон, отлично подражая интонациям врача. — В Австралии у офицеров, проводящих набор в армию, от одного моего вида начинается приступ бешенства. На родине, думаю, я тоже не получу ничего, кроме отказа. Вы же знаете о моем зрении. Я слепой, как летучая мышь. Есть, конечно, канцелярская работа…

— Вы должны поступить так, как вам кажется лучше, — мрачно проворчал Гонт. — Оставить меня без дела! Я не нужен собственной стране. Ха!

— Если вы называете увеличение колониального патриотического фонда на двадцать тысяч ненужным…

— Я — бесполезное непригодное для плавания судно, — сказал Гонт, и даже Дикон вспомнил центральную сцену из «Джейн Эйр». — Чему вы ухмыляетесь, черт вас побери? — воскликнул актер.

— Вы не очень похожи на непригодный для плавания корабль. Я останусь еще немного у вас секретарем, если вы согласитесь.

— Хорошо, давайте послушаем про новое место. Вы выглядите на редкость самодовольным. Какой еще сюрприз вы спрятали в рукаве?

Дикон положил на письменный стол кожаный чемоданчик и открыл его.

— Это сегодняшняя почта. В основном от поклонников, — сказал он, достав пачки отпечатанных на машинке листов бумаги и фотографий.

— Отлично! Обожаю быть обожаемым. А как много тех, кто немного пописывает сам и воображает, будто я дам совет, как добиться постановки их пьес?

— Четыре. Одна леди прислала копию собственного произведения, посвященного вам. Вот это фантазия!

— О Боже!

— Здесь же письмо от Форстера, в которое вложено послание доктора Джеймса Акрингтона, знаменитости с Хэрли-стрит. Возможно, вам захочется прочитать их.

— Я ненавижу одну мысль об этом.

— Думаю, вам все же лучше прочитать их, сэр.

Гонт скорчил гримасу, взял конверт и опустился в кресло возле письменного стола.

Джеффри Гонт двадцать семь лет из своих сорока пяти провел на сцене, а последние шестнадцать, кажется, прочно утвердили его как звезду первой величины. В основном Гонта использовали в качестве романтического героя, но он еще является и большим интеллектуалом. Самым выдающимся качеством его была гениальная способность заставлять публику одновременно вникать и в смысл и в музыку шекспировского стиха. Так тонко и доступно умел он передавать слушателям содержание своей речи, что это искусство имело что-то общее с математикой. Но оно оставалось надежно защищенным от холодности благодаря одной лишь ясной глубине эмоционального восприятия актера. Насколько это восприятие являлось инстинктивным, а насколько интеллектуальным, не мог решить никто, даже секретарь, проработавший у Гонта шесть лет. Великий актер не обладал мощной фигурой, был смугл, словом, особенно ничем не отличался от обычных людей, но в силу своей профессии обладал двумя замечательными качествами: его череп имел чрезвычайно красивую форму, а руки просто поражали изяществом. Относительно характера Гонта Дикон Белл шесть лет назад в письме приятелю в Новую Зеландию после недели работы секретарем актера выразился следующим образом: «Он хитер, трогателен, умен, как караван верблюдов, обладает изрядной долей вспыльчивости, отличается яростным темпераментом и бесконечным эгоизмом. Но, думаю, я ему понравлюсь». У Дикона ни разу не появилось причины изменить свое первое впечатление.