Цыганские романы: Цыганский вор. Перстень с ликом Христа. Цыганский барон.

Тимофей вздохнул, допил чай, вытер губы и бороду.

— Живи как хочешь, Иван, я обещал цыганам с тобой поговорить. Вот и поговорил. Пойду. Прощай, сынок, думаю, не увидимся больше…

Он встал и вышел. Агат и не двинулся, а смотрел в одну точку. Потом медленно отодвинулся от стола, поднялся, шагнул к окну. Цыган стоял теперь возле подъезда, как изваяние. Агат взял бинокль. Парень был с виду молод, лет двадцати. Зевнул, потянулся, сплюнул, зажег сигаретку.

— Бери такси, Верка, съезди за Кучерявым. Да пулей, мать в бога-душу.

Верка вылетела.

Вернулась она с Кучерявым, и с ними двое еще, на подхват.

— Такое дело, Валька, — сказал Агат. — Видишь, торчит цыганок? Вон тот. Вроде меня пасет. Убери его с глаз.

— Усек, — кивнул Кучерявый. — Иду!

— Работай, кореш. А я погляжу.

Кучерявый с ребятами перешел улицу. Цыган покуривал.

— Дашь закурить, браток? — спросил Кучерявый.

— Можно, — согласился цыган и сунул руку в карман.

Двое схватили цыгана за руки. Кучерявый обшлепал его, нашел нож.

— С лезвием ходишь, — сказал Кучерявый. — Тебе не положено. Конфискую.

— Вы, ребята, шли бы себе, — невозмутимо произнес цыган. — Дело не ваше, отваливайте. Ищете приключений? Найдете.

— Ишь ты, — сказал Кучерявый, — бесстрашный.

Цыган неожиданно вывернулся из их рук, прянул в подъезд; Кучерявый достал свою пушку и разрядил ему вслед обойму.

— Конец ему, — крикнул подручный, сунувшись в двери. — Уходим.

На улице было пусто. Перебежали асфальт.

Агат сидел у стола за бутылкой. Спросил, не глядя:

— Порядок?

— Порядок, — сказал Кучерявый, переводя дух. — Рвем когти?

— Садись, не базарь. Мусора разгребают организованную преступность. У них по плану облава в Новогирееве.

— Ты хозяин, Агат, но и у нас свои нервы. Ты пригляделся бы…

— Считай, я к тебе пригляделся. Что дальше?

— Дальше, — сказал Кучерявый, — слушай историю из жизни.

— На хрен мне твои байки? На, выпей… Ну, говори, что хотел.

Кучерявого как прорвало. Хватив полстакана, он сбивчиво рассказал историю, которой в другое время, положим, на шконке в бараке в зоне, хватило бы на полночи. Суть истории была в том, что московский пацан не хотел воровать, хотя с блатными дружил. Но, как в песне «Судьба во всем большую роль играет», кодла его подставила следствию после квартирной кражи с разбоем. В милиции оперы били его, дальше — тюрьма на Сретенке, камера с паханом и парашей на двадцать подследственных… Суд был неправедный. И по Указу сорок седьмого года врезали парню семь лет ни за что. И так далее.

…Он бы еще говорил, хотя Агат слушал его, не слыша, но на полуслове вбежала Верка.

— Менты! — вскричала она.

Агат поднялся спокойно, заметил:

— Ну, Кучерявый, ты говорок. Складно врешь. Только к чему, я не понял.

— К тому, Агат, что тот пацан — отец мой, — сказал Кучерявый, страдая.

— Канаем! Доскажешь после.

В этом кабаке Артур бывал не только потому, что здесь пели цыгане, но и потому, что друг его здесь работал, Володя-гитарист, известный всей Москве. Услышишь его — не забудешь. Тогда и поймешь людей, готовых за песню отдать и деньги, и душу. А денег здесь не считали.

На этот раз Володя играл и сам пел по-цыгански таборное, незатейливое, но бередящее души.

Кончив песню, он подошел к Артуру.

— Спел бы старину, морэ, — попросил Артур.

— Дома спою, — ответил Володя. — Здесь не поймут. А дома за столом… Рома закоренные. Питерские. Родня мне. И дела у них — романэс! Помню, цыганский ансамбль я спасал от разгона в Измайлове, в кабаке. Тетка моя там командовала. А цыган — два десятка, притом половина — лишние, ни спеть, ни сплясать. Выгнал я их, и что же думаешь? Тетка разволновалась. Может, ты знал ее — Клава, Клавдия Ивановна… Заявляется ко мне Стас. Он заправлял в районе. Бандит. Говорит мне с ходу: «Володя, ты будешь смеяться, но тетка твоя просила тебя отсюда убрать». — «Как это так?» — «Да вот так. Я лучше ее уберу, чтоб петь тебе не мешала». — «Не надо, Стас, пусть живет и работает!» Еле уладили…

Между тем Володю звали со всех сторон: «Спой, дорогой, куда ты делся?»

— Извини, Артур, надо. Работа.

Кабак жил обычно. Галдели пьяные. Кто-то пил с тостами. Смеялась женщина. Артур поднялся, чтобы уйти, но вдруг заметил в углу постаревшего Леньку Козыря, голубятника из своего детства. Едва узнал его.

— Ленька! — окликнул Артур, и тот поднял голову.

— Кто ты? Неужто Артур?!

— Ну, ты даешь. Не узнал?

— Присаживайся… Пить будешь?

— Я кофе выпью. Ну, как ты, Ленька?

— Живу. Побыл в гостях у хозяина [118]. Ныне — свободен, как ветер.

— За что сидел?

— За трианду. Не знаешь? Ломка [119] денег. Цыгане научили. Время было голодное, я с ними ошивался. Ну, научили…

Артур расхохотался:

— Куда ни кинь — всюду цыгане.

— Летом ко мне один сильно деловой цыган приходил, к себе звал.

— Агат?

— Точно… Ты-то откуда знаешь? Он сейчас будет сюда, его дожидаю.

— Знаю, Ленька. Не связывайся. Пролетишь.

Ленька хотел возразить, но Агат уже шел к столу со своими.

— Смотри-ка! — вскричал Агат. — Я с ума сойду. Опять этот мужик здесь! Прямо наваждение какое-то. Теперь он с Ленькой сидит. Нечистая сила! Да ты не…

Агат запнулся, и Артур понял, в чем дело. Агат, несомненно, вспомнил о Бэнге — нечистой силе.

Цыгане имени этого не произносят — боятся. И он, значит, суеверен.

— Давай! — крикнул Агат официанту. — Чтобы — все!

Стол был накрыт, словно в сказке о скатерти-самобранке.

— Ты, Ленька, подумал? — спросил Агат.

— Чуть погоди, — сказал Козырь. — Ты извини, завяз я в одном своем деле. Потерпишь?

— Подсуетись, а то я передумаю.

Кучерявый сказал:

— Агат, ты меня не дослушал насчет отца.

— Валяй, ври дальше, пока отдыхает музыка.

— Дело было состряпано грубо, — заспешил Кучерявый. — Нашелся мужик, помог подать жалобу… Был пересуд, ты понял, Агат?

— Я понял, понял, что было, но не пойму, куда клонишь.

— Клоню к тому, что после доследствия и двух пересудов вышел отец на волю. А в зоне провел три года. И все узнал: как дружки его продали. А мне завещал…

— Знаю я, что тебе завещали. Только ты не послушал… Пеняй на себя и заткни хавальник. Надоел ты! Закуска киснет. Прими сто грамм.

— Эхма! — сказал Ленька. — Нищему пожар не страшен: взял суму и — в другую деревню.

— Ты к чему? — спросил Агат.

Артур усмехнулся:

— Всего ты боишься, морэ. То к чему, это к чему? Пугливый какой…

— Пугаете, — вроде бы отшутился Агат.

Не удалось, однако, гульнуть. В дверях показались таборные цыгане. Агат всех узнал. Не было только Сашки-баро. Эти — не выпустят. Ох, будет шум: резня, пальба. И менты.

Агат стремительно встал, пошел цыганам навстречу. Один, высокий, худой, опередил его, тихо сказав:

— Идем отсюда. Без шума. Своих оставь здесь.

Агат цыган знал. Это дети. Город его научил другому, чем их учил табор. На улице он сказал:

— Надо машину замкнуть, ромалэ.

— Давай, — кивнул длинный. — Минута тебе.

Агат не спеша влез в «вольво», достал ключи, включил зажигание, дал по газам, и машина рванулась. Высокий выхватил пистолет — да куда уж…

— Найдется, — только и сказал цыган, проводив машину взглядом.

Артур, Ленька и Валька Кучерявый молча сидели за столом. Высокий цыган подошел, поздоровался с Артуром, спросил, кивнув на Леньку и Кучерявого:

— Его холуи?

— Нет здесь его людей, морэ, — ответил Артур. — Вечерком приходите ко мне. Посидим.

— Не можем, дела. А тебе Сашка велел сказать, чтобы ты пока уезжал. Жарко тут будет.