Две трети призрака

— Конечно, нравится, — подтвердил Тони. — Нет, Амос пишет совсем не дурно. Даже я иногда читаю его с удовольствием, и тебе он был вроде по душе. Не стоит спорить, Амос умеет писать.

— Лептон и впрямь мнит себя садовником, когда расчищает место для Амоса, — задумчиво произнесла Филиппа. — Кстати, Амос — единственный писатель, которого он так превозносит?

— У каждого критика есть свой любимец, — ответил Тони. — К счастью для нас, Леппи выбрал Амоса, и для публики они сейчас неразделимы. Так что Леппи тоже невыгодно, чтобы Амос провалился.

Филиппа посмотрела на часы.

— Пора идти, иначе мы не успеем на шестнадцать тридцать девять.

Как только они сели в поезд, мысли Филиппы обратились к предстоящему ужину.

— Тони, кого мы пригласим еще? У нас мало времени.

— Веси, конечно. Мне кажется, Вера без ума от Мэг и Гаса. Гас — литературный агент Амоса, и, даже если у них запланированы на воскресенье какие-то дела, они придут.

— Так. И всё? Ты же знаешь, у наших друзей выходные расписаны на много недель вперед.

Тони нахмурился.

— Амос сейчас неплохая приманка, и вряд ли кто-то упустит возможность с ним встретиться. А если пригласить ту вдову, ну, которая всю жизнь мечтала писать романы? Кстати, она и живет недалеко от нас.

— Одну?

— Можно с сыном. Вероятно, он дома на рождество. Он, насколько я помню, должен учиться в колледже. Ну, еще парочку романистов…

— Ни за что! — в непритворном ужасе воскликнула Филиппа. — Амос их всех ненавидит, а они ему завидуют. Неужели у тебя нет каких-нибудь других писателей в Коннектикуте?

— Есть, конечно. Но Амос не в их вкусе. Они все снобы.

— И все-таки пригласи. Не откажут же они своему издателю. Может быть, Виллинга? Он ведь тоже твой автор.

— «Психопатология политики», — задумчиво произнес Тони. — Эта книга вышла у нас в сороковых годах, еще при Дане Саттоне. Не бестселлер, конечно, но кое-что она нам дает. В некоторых медицинских школах она входит в дополнительный список…

— Вот и хорошо… Значит, я посылаю им приглашения. Итак: Амос, Вера, Веси, та женщина с сыном и Виллинги.

Тони вытащил из папки рукопись и углубился в чтение, а Филиппа продолжала размышлять вслух:

— Сделаем скромный холодный ужин. Салат, ветчина, индейка, фрукты, вино. Вначале хорошо бы виски с содовой. Только не сладкие коктейли, они давно уже надоели. К тому же и чай со льдом для Амоса будет не так заметен… Жалко, не успеют починить диванную подушку. Тоже мне… сочинитель… прожег дыру. Трудно было взять пепельницу…

— Тони?

Услыхав свое имя, Тони резко поднял голову, а Филиппа прервала монолог.

Они увидели перед собой невысокого стройного мужчину с болезненно бледным лицом, горящими черными глазами, обезьяньим ртом и великолепной формы головой. Филиппу поразил красивый музыкальный голос незнакомца. Мужчина смотрел на них с улыбкой человека, знающего себе цену. Всем своим видом он как бы говорил: перед вами человек необыкновенный.

— Леппи! — воскликнул Тони. — Вы откуда?

— Да вот, вошел на Сто двадцать пятой.

Только что отчитал лекции в Колумбийском университете. Я искал вагон для курящих и…

— Присаживайтесь, — опомнился Тони. — Вы знакомы с моей женой? Филиппа.

— Не помню, чтобы я имел удовольствие, — сказал Лептон и поклонился с изяществом, неожиданным для урода и явно прибавив ему привлекательности в глазах Филиппы, после чего сел в кресло.

— Вы были на нашей свадьбе, — с любезной улыбкой произнесла Филиппа. — Вы живете в Коннектикуте?

— Нет. Я еду на уикенд к Шэдболтам. Тони, вы знакомы с Шэдом? Ну, помните, он написал нечто вроде «Южного ветра»?

— А я только что читала вашу статью о последнем романе Амоса Коттла, — сказала Филиппа, желая привлечь внимание Лептона.

— А! — Лептон прикрыл глаза, но Филиппа успела заметить, что они заблестели еще ярче. — Наконец-то появился человек, который пишет по-настоящему. Он никому не подражает, всегда остается самим собой. Это и есть самобытность, которой так не хватает сегодняшней американской литературе.

— Он хорошо пишет, — вставила Филиппа, решив быть объективной к Амосу.

— Хорошо? Дорогая леди, он замечательно пишет. Я бы назвал его гением, если бы это слово не затаскали. В современной литературе нет никого, равного Амосу Коттлу. Тони, вас можно поздравить.

— Спасибо.

Тони изобразил на лице подходящую к случаю торжественность, но Филиппа знала, что его больше интересуют доходы от книг Амоса, чем их литературные достоинства.

— Коттл, наверное, очень одинокий человек. — Она опять услышала мурлыкающий голос Лептона. — Такой талант — как большое состояние. Он отрезает от остальных людей. В моем воображении я почти вижу монаха, погруженного в свои мысли, в… э… э…

— Искусство, — подсказала Филиппа. Наконец-то ей удалось задержать на себе его горящий взгляд.

— А вы и впрямь читали мою статью!

— Красиво. Мне нравится, как это звучит. Тони поморщился.

— Мне вообще нравятся слова, которые вы употребляете, — щебетала Филиппа. — Например, «всезначное». Будь это моя статья, я бы просто написала «значительное». Но у вас лучше. И подходит больше… А знаете, Амос не такой уж монах. Иногда он бывает очень забавным.

Лептон о чем-то задумался, потом посмотрел на Тони и сказал:

— Мне хотелось бы с ним как-нибудь встретиться. Интересно, такой же он обаятельный, как его герои?

— Разве вы не знакомы? — удивилась Филиппа.

— Леппи, в отличие от прочих критиков, не посещает коктейли у Шора, которыми отмечают выход в свет новых книг, — вмешался Тони.

— И по телевизору его не видели?

— У меня нет телевизора, — довольно сухо ответил Лептон. — Обхожусь без него.

— Вот уже полгода Амос раз в неделю выступает со своей программой, — объяснил Тони. — Он интервьюирует писателей. Нет-нет, не критикует, ни в коем случае — просто старается их разговорить и вызвать на откровенность.

— Ясно, не критикует. — И Лептон горько усмехнулся. — Я всегда говорил: телевидение и объективная литературная критика несовместимы.

Тут Филиппе пришла в голову великолепная мысль.

— Если хотите познакомиться с Амосом, я могу помочь. Мы решили устроить небольшую вечеринку в его честь. Приезжайте к нам в воскресенье часам к шести и привозите с собой Шэдболтов.

Лептон еще раз грациозно поклонился, и Филиппа подумала, почему у критиков такие очаровательные манеры, а так называемые художники слова обязательно дикие и невоспитанные?

— Не сомневаюсь, что Шэдболты с удовольствием примут ваше приглашение, если только они не заняты вечером. Понимаете, я уже предупредил их, что уеду в воскресенье. Я закажу такси и приеду один.

— Я могла бы заехать за вами, — предложила Филиппа, — если вы, конечно, не возражаете.

Лептон улыбнулся.

— Меня никогда не вдохновлял пример английского критика, который на протяжении всей своей длинной и скучной жизни ни разу не пожелал встретиться с писателем.

Какая у него симпатичная улыбка, подумала Филиппа, и она вспомнила старый анекдот о хвастливом повесе времен короля Эдуарда: «Пусть меня считают самым уродливым мужчиной в Европе, но стоит мне пробыть с женщиной полчаса наедине, и она моя, даже если мой соперник сам Аполлон». Ну а полчаса в обществе Мориса Лептона? Мысль эта приятно взволновала Филиппу, и она принялась обдумывать, что бы такое ей надеть, когда она поедет за ним к Шэдболтам. Морис Лептон, конечно, не в ее вкусе, по крайней мере не совсем… Она даже не уверена, может ли он ей понравиться, но…

В натуре Филиппы было что-то кошачье, и охота всегда доставляла ей удовольствие, независимо от того, какое чувство она испытывала к намеченной жертве: страсть, влечение или даже ненависть. Ей удалось устроить свою жизнь так, чтобы наслаждаться преимуществом замужней жизни, и радостями вольной охоты. Идеальная жизнь, считала Филиппа, — это все иметь и ничем не поступаться. И хотя у нее бывали промахи, пока все благополучно сходило ей с рук. Правда, иногда Филиппе мучительно хотелось узнать, а не догадывается ли о чем-нибудь Тони.