Этюд в багровых тонах (др.перевод+иллюстрации Гриса Гримли)

Дойдя до этого пункта, я в отчаянии швырнул свой список в огонь.

«Мне никогда не понять, к чему он себя готовит, и не придумать такого занятия, которое требует всех этих навыков, — сказал я самому себе. — Лучше и не пытаться».

Я уже упомянул, что Холмс прекрасно владел смычком. Однако, как и во всех его занятиях, мастерство сочеталось с эксцентризмом. Я знал, что он может исполнять достаточно сложные вещи, поскольку по моей просьбе он не раз играл «Песни» Мендельсона и другие любимые мной пьесы. Однако, когда он оставался один, от него редко удавалось услышать музыку или вообще что-либо похожее на мелодию. По вечерам он устраивался в кресле, клал скрипку на колени и, закрыв глаза, небрежно водил смычком по струнам. Иногда я слышал торжественные, печальные аккорды. В других случаях они казались радостными и романтическими. Они, несомненно, отражали его внутреннее состояние, но помогали ли они ему настроиться на определенный лад или просто были порождением прихоти или причуды, я не мог судить. Я, наверное, взбунтовался бы против этих раздражающих концертов, если бы в завершение он, как правило, не исполнял одну за другой несколько моих любимых мелодий — чтобы вознаградить меня за долготерпение.

В первую неделю к нам никто не заходил, и я начал подумывать, что компаньон мой так же одинок, как и я. Но постепенно выяснилось, что у него множество знакомых, причем из самых разных слоев общества. Заглядывал к нам человек с желтоватым, каким-то крысиным лицом и темными глазками — его мне представили как мистера Лестрейда, и он появлялся раза три-четыре за одну неделю. Однажды утром нас посетила элегантно одетая девица, которая проговорила с Холмсом не меньше получаса. В тот же день явился потрепанного вида старик, судя по виду, мелкий торговец-еврей, сильно, как мне показалось, взволнованный; почти сразу за ним пришла неряшливо одетая старуха. В другой раз с моим компаньоном беседовал седовласый джентльмен; а позднее — вокзальный носильщик в вельветиновой форменной куртке. Когда появлялся очередной из этих разношерстных персонажей, Шерлок Холмс просил у меня позволения занять гостиную, и я уходил в свою спальню. Потом он всегда извинялся за причиненные неудобства. «Приходится использовать эту комнату для деловых встреч, — пояснял он, — а эти люди — мои клиенты». И опять у меня появилась возможность задать ему прямой вопрос, и снова чувство такта не позволило насильно вызывать его на откровенность. Мне тогда казалось, что у него есть веские причины таиться от меня, однако вскоре он опроверг это предположение, по собственному почину заговорив об интересующем меня предмете.

Было это четвертого марта — я хорошо запомнил эту дату. Я поднялся несколько раньше обычного и застал Шерлока Холмса за завтраком. Наша квартирная хозяйка так привыкла к моим поздним трапезам, что не поставила для меня прибора и не сварила на мою долю кофе. Со свойственной роду человеческому беспричинной раздражительностью я позвонил и отрывисто объявил, что хочу есть. Потом я схватил со стола какой-то журнал и попытался с его помощью убить время — компаньон же мой молча жевал кусок поджаренного хлеба. Заглавие одной статьи было отчеркнуто карандашом, и я, естественно, начал ее просматривать.

Называлась статья довольно претенциозно: «Книга жизни». Автор пытался показать, как много может узнать проницательный человек из пристального и систематического наблюдения за тем, что происходит вокруг. Статья показалась мне удивительной смесью осмысленности и бестолковщины. Анализ был тонким и вдумчивым, но окончательные выводы выглядели бездоказательными и надуманными. Автор утверждал, что мимолетное выражение лица, движение мускула или взгляд могут выражать самые сокровенные человеческие мысли. Человека, умеющего наблюдать и анализировать, обмануть невозможно. Умозаключения его будут столь же однозначны, как выкладки Эвклида. Людям непосвященным результаты его рассуждений могут показаться столь невероятными, что он рискует прослыть некромантом, пока не разъяснит, как именно пришел к конечным выводам.

«Из одной капли воды, — писал автор, — логик может вывести существование Атлантического океана или Ниагарского водопада, не видев ни того, ни другого и никогда о них не слышав. Таким образом, вся наша жизнь — это бесконечная цепь, суть которой можно постичь, увидев всего лишь одно ее звено. Наука анализа и дедукции ничем не отличается от любого другого искусства: продвинуться в ней можно только посредством долгих и терпеливых упражнений, и жизнь недостаточно длинна, чтобы кто-либо из смертных сумел достичь в ней совершенства. Прежде чем обращаться к аспектам нравственным и духовным, представляющим наибольшую сложность, следует поучиться решать более простые задачи. Попробуйте, оказавшись лицом к лицу с незнакомым человеком, с одного взгляда выяснить его биографию, а также его профессию или занятие. Такие упражнения могут показаться ребячеством, но они оттачивают способность к наблюдению и учат, куда смотреть и что искать. По ногтям, обшлагам рукава, ботинкам, коленям брюк, по мозолям на большом и указательном пальце, по выражению лица, по манжетам рубашки можно без труда определить, чем человек занимается. В совокупности своей эти факты не могут обмануть опытного наблюдателя».

— Какая немыслимая галиматья! — воскликнул я, швыряя журнал на столешницу. — В жизни не читал подобного бреда.

— Это вы о чем? — осведомился Шерлок Холмс.

— Да вот об этой статье. — Я ткнул в нее ложкой и взялся за яйцо. — Я смотрю, вы ее уже читали, раз она отчеркнута. Не отрицаю, написано бойко. Но меня она раздражает. Сразу видно, что этот теоретик сидит себе в кресле в своем кабинете и сочиняет складные парадоксы. Но какое это имеет отношение к жизни? Посмотрел бы я, что будет, если затиснуть его в подземку, в вагон третьего класса, и попросить разобраться, чем занимаются его попутчики. Ставлю тысячу против одного, что у него ничего не выйдет.

— Плакали ваши денежки, — бесстрастно отозвался Холмс. — Что касается статьи, ее написал я.

— Вы?!

— Да. У меня есть некоторая склонность к наблюдению и дедукции. Теоретические положения, которые я попытался здесь изложить и которые вы сочли столь химерическими, имеют самое прямое отношение к жизни — настолько прямое, что именно им я обязан своим куском хлеба с сыром.

— Но каким образом? — невольно вырвалось у меня.

— У меня довольно неординарная профессия. Я — единственный в своем роде. Я сыщик-консультант — надеюсь, вам понятно, что это такое. У нас в Лондоне пропасть официальных сыщиков и еще больше частных. Запутавшись, все они бегут ко мне за помощью, и мне почти всегда удается направить их по верному следу. Они излагают факты, а мне благодаря хорошему знакомству с историей криминалистики, как правило, удается указать им правильный путь. У всех злодейств есть изрядное сходство, и, если вы назубок помните подробности тысячи преступлений, странно будет, если вы не распутаете тысячу первое. Лестрейд очень известный сыщик. Но недавно он запутался в одном деле о шантаже, это и привело его сюда.

— А другие ваши посетители?

— Их по большей части присылают частные сыскные агентства. Это люди, которым надо помочь распутать какую-нибудь загадку. Я выслушиваю их рассказ, они выслушивают мое толкование, и я кладу в карман гонорар.

— Не хотите ли вы сказать, — заметил я, — что можете, не выходя из комнаты, распутать узел, перед которым спасовали те, кто видел все подробности собственными глазами?