Шагающий магазин игрушек

Он посмотрел на слушателей, как бы ища сочувствия и снисхождения. Но у Кадогэна он вызывал теперь только чувство омерзения.

— Этого хотели многие мужчины, — сказал Фэн. — Тюремные кладбища тому подтверждение.

— Я не убивал ее! Они не могут повесить меня! — закричал Хеверинг. Потом, немного успокоившись, продолжил: — Повешение отвратительная вещь. Когда я был полицейским врачом, я присутствовал при казни в Пентонвилле. Та женщина кричала и боролась, и палачи потратили пять минут только на то, чтобы надеть ей на шею петлю. У нее нервы не выдержали, понимаете… Я задумывался над тем, каково это ждать, пока доски под ногами упадут вниз. — Он закрыл лицо руками.

— Продолжайте, — сказал Фэн, не давая ему передохнуть.

Хеверинг взял себя в руки.

— Придя к Россетеру, я сказал, что все знаю о нем. Сначала он все отрицал, но вскоре ему пришлось сдаться. Он рассказал мне об условиях завещания. Вы знаете их?

— Да, знаем. Дальше.

— Мы решили заставить эту Тарди подписать отказ от денег. Россетер сказал, что ее легко будет запугать.

— Это не совсем то, что он говорил нам, — вмешался Кадогэн.

— Не то, — согласился Фэн, — но при данных обстоятельствах этого можно было ожидать.

— Зачем только я впутался в эту историю? — горестно сказал Хеверинг. — На что мне теперь эти деньги? Во всем виновата эта проклятая старуха со своими дурацкими выдумками! — Он помолчал. — Потом Россетер привел двух других наследников. Я был против этого, но он сказал, что мы подстроим все так, что если что-нибудь случится, вина падет на них. Это было неплохо. Затем наступила ночь, и мы приготовили на Ифли-роуд все, как надо. Россетер не хотел, чтобы мисс Тарди видела его, так как они виделись раньше, и она могла его узнать, а нас она не знала. Мы решили, что я забинтую лицо, якобы пострадавшее в результате ожога, а потом, когда я отошлю сопровождавшую мисс Тарди девушку, другой человек (мы называли его Молд) должен был заняться настоящим делом. — Хеверинг опять замолчал, глядя на своих слушателей. — Я нервничал. Я очень сильно нервничал. Иначе я должен был сразу же догадаться, что это значило, когда Россетер вдруг сказал, что он пойдет поговорить с ней, велев нам всем при этом разойтись в разные комнаты. Оставшись один, я внезапно понял, что раз он позволил старухе увидеть себя, значит он решил убить ее. И это рассаживание нас по разным комнатам было задумано им для того, чтобы потом можно было бы обвинить в содеянном КАЖДОГО из нас. — Он вновь зажег потухшую сигарету. — Все это звучит фантастично, не правда ли? Это и было на самом деле фантастично. Мне кажется, что каждый из нас понимал, что тут дело нечисто, но беда в том, что мы слишком доверились Россетеру, все было в его руках. Теперь-то я понимаю, что он просто подставил нас. Я пошел в другую комнату, к той женщине, Лидс, чтобы иметь алиби. Через некоторое время Россетер вернулся. Я считал, что он уже убил ее, но он этого не сделал, потому что я слышал, как она сказала ему что-то насчет каких-то официальных формальностей.

— Постойте-ка. Не помните, который тогда был час?

— Помню. Я как раз взглянул на часы. Было двадцать пять двенадцатого.

— Значит, она была еще жива. Имеете ли вы представление, о чем говорил с ней Россетер и зачем?

— Не знаю. Наверное, он подготавливал себе «сцену». Можете спросить у него самого.

Кадогэн быстро взглянул на своих компаньонов. У всех мелькнула одна и та же мысль. Притворялся ли он, что не знает о смерти Россетера, или же действительно не знал?

— Россетер сказал нам, что запугать эту женщину будет не так легко, как он предполагал, и что, пожалуй, лучше будет бросить эту затею, как слишком опасную. Я поспорил с ним для вида, я ведь был уверен, что он убьет старуху, но не хотел, чтобы он понял это. Пока. Тот, другой человек, Молд, вышел из своей комнаты и сказал, что по магазину кто-то ходит. Мы потушили свет и некоторое время сидели молча. Довольно долго. Наконец мы решили, что тревога была ложной. Россетер дал Молду револьвер и велел ему идти и начинать.

— Который был час?

— Приблизительно без четверти или без десяти двенадцать. Он вернулся очень быстро, сказав, что она мертва. Я осмотрел ее. На шее у нее была затянута веревка, и смерть, разумеется наступила от удушья. В то время, когда я ее осматривал, появилась девушка. Она все время пробыла внизу, в магазине. Россетер отослал ее домой и обещал нам, что она будет держать язык за зубами. Он был напуган и нервничал. Это удивило меня, ведь я был убежден, что это он убил ее. Мы все волновались и хотели поскорее уйти, но кому-то надо было убрать труп и вернуть обеим лавкам их прежний вид. Мы обдумали, как все это сделать. Женщина ушла, а мы, трое мужчин, бросили жребий, и я вытащил короткую спичку. Все ушли, я остался. Я очень боялся, ведь меня могли застать с трупом. И тут я услышал, как в лавку кто-то вошел. — Он взглянул на Кадогэна. — Это были вы. Я оглушил вас и затащил в чулан внизу. Я запер дверь, чтобы вы не смогли опять проникнуть в лавку и обнаружить, что в ней все изменилось, но оставил открытым окно, чтобы вы могли уйти. Я понял, что вы пойдете в полицию, но надеялся, что, когда они придут с вами и увидят, что трупа нет и вообще лавка не игрушечная, как вы утверждаете, а бакалейная, они не дадут делу ход. Я… Я не хотел причинять вам зла, вы понимаете…

— Бросьте извиняться, — сказал Фэн. — Что случилось с трупом?

— Я вынес его и уложил в машину, оставленную Лидс. Старуха была очень тяжелая, а я человек слабый, и это заняло много времени. Она уже начала коченеть, и это еще больше осложнило дело. Это было ужасно. Я отвез ее к реке, набил ее одежду камнями и столкнул в воду. Я думал, что там глубоко, но ошибся, и она… она лежала на мели в тине. Мне пришлось вытаскивать ее и нести в другое место. Было темно, один раз я поскользнулся и мокрая старухина рука упала мне на шею… Мне пришлось вынуть камни… было слишком тяжело…

Хеверинг опять закрыл лицо руками.

— Куда вы ее в конце концов дели? — спросил Фэн.

— Я оставил тело немного ниже по течению, недалеко отсюда. Там на берегу растут три ивы.

В полумраке пролетела летучая мышь. Громко застрекотал кузнечик, где-то далеко, в городе, часы начали отбивать половину восьмого. Река была теперь совсем черная. Они сидели в лодке, вырисовываясь смутными силуэтами, и лишь время от времени в темноте вспыхивали огоньки сигарет. Фэн спросил:

— А куда девалась ее сумка?

— Россетер взял ее с собой. Я не знаю, что он с ней сделал.

— Продолжаете.

— Я был весь мокрый и грязный, а мне еще надо было вернуться, чтобы преобразить квартиру, увезти игрушки и положить на их место бакалейные товары. Когда я заканчивал, уже стадо светать. Я слышал, как вы, — обратился он к Кадогэну, — зашевелились и ушли… Я торопился, расставляя последние банки и ящики в кладовой. Потом я ушел. Не думаю, чтобы меня кто-нибудь видел. — Его ровный, безжизненный голос перешел в хихиканье. — Никто ничего не сможет доказать.

— Как это вы «преобразили» квартиру? — спросил Кадогэн.

— Я все вычистил, вытер пыль, переставил всю мебель, смазал петли входной двери. Я знал, что вы видели только одну комнату, и надеялся, что, вернувшись, вы подумаете, что перепутали место.

— Вы правы, — согласился Кадогэн, — на какое-то время это сработало. Но почему входная дверь в магазине была открыта?

— В этом виноваты эти дураки. Я не знал, что, уходя, они ее не захлопнули. Если бы не это, ничего бы не случилось.

Фэн вытянул свои длинные ноги и пригладил волосы.

— Кто-нибудь знает о том, что вчера ночью вы уходили из дома?

— Никто, — хмуро ответил Хеверинг. — Моя прислуга ночует у себя дома. От меня она уходит в девять вечера и приходит в семь тридцать утра.

— А к этому времени вы, конечно, уже спали в своем доме сном праведника. А что вы делали сегодня между половиной пятого и пятью часами дня?

— Что? — изумленно спросил Хеверинг. — Зачем это вам?

— Неважно, отвечайте на вопрос.